Андрей Орлов - Штрафбат. Приказано уничтожить
– Мы их не пересчитывали, Вернер, темно было. Полагаю, все здесь. А ты так не думаешь?
– Не знаю, Хайнрих, мне казалось, их было больше. Ох уж эта наша нелюбовь к математике…
Треснул пистолетный выстрел – добили раненого. Зорин вздрогнул, проглотил тошноту.
– Напрасно, Хайнрих. Этот варвар мог сказать, сколько их было. Ладно, если кто и выжил, отловим поодиночке, пробраться к лаборатории они все равно не смогут. Я со своими людьми возвращаюсь на базу – объект требует дополнительной маскировки. Передай Манфреду мой приказ: эта лазейка к объекту номер девять должна быть окончательно перекрыта. Пусть отгонят грузовик и спрячут подальше. Мост желательно взорвать, чтобы не было соблазнов. Как всё закончат – оттянуть посты к лаборатории, нечего болтаться по лесам, дожидаясь неприятельской облавы. Пусть придет команда, трупы уберет подальше. Удачи, Хайнрих, бог по-прежнему с нами!
Объект номер девять, лаборатория… что за черт? Непонятные наименования сверлом вгрызлись в мозг, но подвергать анализу урезанную информацию он уже не мог. Сознание ускользнуло на несколько минут, он очнулся, когда в округе властвовала тишь, и только ветер в кронах что-то зловеще нашептывал. Кровь на голове уже подсохла, хотя болела голова просто отвратительно. Зорин выбрался из-за скалы, преисполненный самых мрачных прогнозов, и ползком отправился обратно на холм. Распластался на ковре из желтой хвои, прислушался. Ни одного живого существа в округе не было. Разве что в засаде кто-то притаился… да только зачем? По логике вещей, выжившие должны уходить как можно дальше, а не возвращаться к месту своего позора.
Подтянувшись на руках, он выполз на холм, еще раз проверился. Переползал от тела к телу, в одной руке держа фонарик, в другой автомат. Желчь подкатывала к горлу, он задыхался, размазывал слезы рукавом, отдавал последнюю дань парням, за которых нес ответственность, с которой не справился. Девять человек, все свои, уже родные… Кладбищев – пуля в голове, рот оскален… Воришка Быченок разбросал конечности, изумленно таращился в небо. Золотые часы поблескивали на тонком запястье – спер таки, паршивец, у мертвого немецкого офицера… Выдержки уже не хватало, он ревел, как младенец. Болотный, усатый грек Данакос, красавчик Пастухов, потерявший пол-лица, Кургаш, Терещенко – догнала все же судьба выживших вместе с Зориным при обороне памятного моста. Немного в стороне лежали Богомаз и гордый чеченец Заркаев – не успели мужики даже затворы передернуть…
Под холмом на южной стороне лежал еще кто-то. Алексей подполз, перевернул тело, осветил мертвое лицо. Рядовой Осадчий… Он перевернулся на спину, за несколько минут восстановил дыхание, сделал попытку обмозговать ситуацию. Исправлять что-то уже поздно, вмазался в дерьмо по самые уши, и, похоже, не он один…
И чуть не проворонил опасность! Немцы, «наводившие порядок» на дороге, похоже, возвращались. Послышались тревожные выкрики – неподалеку, в кустах, захрустели ветки, застрочил ППШ, но его очень быстро уняли и заткнули немецкие МР-40. Зорин слился с мертвыми телами. К нему никто не направлялся. Голоса вскоре стихли. Разобравшись с каким-то несчастным, немцы прошли стороной. Несколько минут Зорин лежал, вслушиваясь в звуки ночи. Потом перебежал дорогу, нырнул в кусты и пополз в ту сторону, где стреляли из советского автомата. Продрался через заросли. Опустился, закрыв глаза, на колени перед мертвым Мошкиным. Тот, даже умерев, не выпустил автомат.
Возвращаться к месту бойни снова Алексей не стал. Отправился на запад, в ту сторону, куда ушли немцы. Но вскоре заблудился в каменных лабиринтах, потерял ориентацию. Забился в первую попавшуюся щель, провалился в беспокойный сон, насыщенный автоматной стрельбой и стонами умирающих товарищей.
Очнулся перед рассветом от того, что замерз, как цуцик. Голова уже не болела, но холод пропитал каждую клеточку организма, его трясло и выгибало. Он растирал себя, делал энергичные упражнения, закутался в куцую шинельку, натянул пилотку на уши, начал проверять, чем богат. ППШ, два диска на шестьдесят патронов, фонарь, в вещевом мешке ничего интересного, кроме пары теплых портянок и хрустящих безвкусных галет. Он намотал вторые портянки, съел галеты, не почувствовав ни вкуса, ни запаха. Выбрался из укрытия, осмотрелся. Лес шумел на востоке в нескольких шагах. Каменные дебри высотой в человеческий рост – среди них можно до бесконечности играть в сыщиков-разбойников. По небу катились кудлатые облачка. На западе гора, издали казавшаяся монолитной, делилась на несколько сегментов. Склоны, заваленные отколовшимися глыбами известняка, следы старых оползней, какое-то сплошное каменное царство, лишь изредка прореженное островками можжевельника и куцыми кривоногими сосенками.
И ни одной живой души в зоне видимости. Глаз разведчика наметан, он без труда вычислит притаившегося человека.
Он вздохнул, привалился к камню, обнял за цевье автомат и трижды издал протяжный крик филина…
Ждать пришлось недолго. Послышался шорох метрах в тридцати. Он осторожно высунулся, свистнул. Через минуту в его убежище, огороженное каменными булдыганами, ввалился перепачканный Бойчук – невероятно умученный, замерзший, выжимающий из себя кислую улыбку. Потеплело на душе, обнялись. Часть груза, висящего на душе, покатилась к ногам. Бойчука трясло, он еле выговаривал слова. По всему выходило, что сон сморил бойца примерно на том же месте, что и Зорина, а шинелька – ну, совсем тонкая.
– Ничего, Бойчук, ничего, – твердил Алексей, стуча сослуживца по плечу, – скоро солнышко взойдет, тепло станет.
– Выпить бы сейчас, – мечтал Бойчук, стуча зубами. – На все согласен, даже на хреновый немецкий шнапс. Ох, едрить же мать твою… Слушай, а ты тоже автомат не потерял, молодец. Повоевать бы сейчас, да пальцы не шевелятся.
О ночных событиях они не говорили – не о чем было говорить. Такая вот, блин, «барбаросса». Зорин посоветовал товарищу выражаться потише, снова начал вслушиваться. Чуткое ухо уловило поскрипывание крошки на севере, со стороны дороги. Бойчук тут же перестал стучать зубами, сместился за соседний камень. Переглянулись, затаили дыхание… и дружно заулыбались, увидев крадущегося Мишку Вершинина – в двух бушлатах, в двух штанах, увешанного оружием. Впечатления сильно замерзшего Мишка не производил.
– Смотри-ка, находчивый, – завистливо присвистнул Бойчук. – Слышь, Вершинин, ты кого раздел?
Еще один камень свалился с души. Самочувствие улучшалось, да и холод уже не казался таким собачьим. Мишка Вершинин, с которым он за два года объелся солдатской баланды, был уже как брат родной. Он уставился на Алексея, словно тот ему снился, без сил опустился на землю, вздохнул с неимоверным облегчением.
– Приятно, Леха, что нас по-прежнему пули не берут. Ох, понервничал я за тебя этой ночью! Мерзнуть начал, вернулся… ну, туда, где нам накостыляли, с Болотного бушлат снял – он как раз на два размера больше, с Быченка штаны – у этого куркуля их тоже двое было… Ничего, что я это сделал, мужики? Ведь парням уже как бы не надо, а мне тут что, загибаться? Гляжу – тебя, Леха, нет среди покойников, чуть полегче стало. Бойчук, а ты что, тоже заговоренный? Слушайте, мужики, а ведь кого-то еще не хватает, нет?
Последним к остаткам взвода присоединился Гоберник. Перекошенный, волосы колом, пилотку потерял, с пустыми руками – подполз, перевалился через камень.
– Куда тут филины слетелись? Привет честной компании. Вы уж простите, парни, что я без оружия.
– Ты извиняешься, словно без цветов на свидание к девушке заявился, – развеселился Мишка. – Ладно, Гоберник, в бою добудешь оружие… Слушай, ты ранен, что ли? Шинелька у тебя в крови.
– Не моя это кровь, – смутился Гоберник, – Ленька Пастухов был рядом, его покромсало, а меня всего забрызгало. Мы кого-то еще ждем, мужики?
– Подождем малость, – пробормотал Алексей, сделав знак товарищам заткнуться. Прождали несколько минут, но никто не появлялся. Возможно, не слышали, как он тут филином заливался, или не сообразили от взъерошенных чувств. Может, раненые лежат или убежали к Грабовицу когда свистопляска закончилась. Кто их осудит? Приказа помирать, но с места не сходить вроде не было.
– Ладно, будем считать, что четверо нас осталось, – вздохнул Алексей.
– Выбираться будем? – спросил Бойчук. – Мне представляется, это не сложно. Лесом пойдем, по касательной к дороге, часок-другой, и мы уже в Грабовице. Догоним своих, пусть авиацию вызывают, да разносят к чертовой матери эту горку. Была у меня ночью мысль самому в бега податься… – Бойчук смущенно кашлянул, – но вроде как-то некрасиво, не по-товарищески, решил подождать, пошататься по округе.
– И не ты один, – усмехнулся Гоберник. – Тоскливо было ночью. Ну что, Зорин, возвращаемся с чувством невыполненного долга? Или имеются особые мысли?
– Здесь секретный объект, – поделился с товарищами Зорин. – Закрытый, так сказать, для общего пользования. Объект, что характерно, работает, и тех, кто в нем прописался, совершенно не волнует, что Грабовиц уже наш и в горах идут бои.
