Однажды в январе - Альберт Мальц
— Послушайте...
— Вы были с ним наверху!
— Мы разговаривали, только и всего.
— Врете! Для разговоров нечего было удирать наверх.
— Я не могла уснуть. Мы просто не хотели...
— Врете вы, врете! — выкрикнул Отто яростно, оскорбленно. Он скорчился в три погибели, схватился за живот.— Убирайтесь, вранье все это! Вранье!
— Отто, прошу вас, поверьте. Даю вам честное слово!
— Врете вы все! Убирайтесь.
Лини схватила Клер за руку:
— Пойдем.
Беззвучно всхлипывая, Клер пошла за нею.
3
Все сгрудились вокруг Клер, и она шепотом стала объяснять, что происходит с Отто. Норберт прервал ее, подняв руку:
— О чем тут говорить, дело ясное — нож надо отобрать. Когда он войдет, потребую, чтобы отдал. Юрек, стань к двери. Если не отдаст, я схвачу его за руки, а ты кидайся сзади. Ну а ты, Андрей, выудишь нож. Договорились?
— Так,— ответил Юрек.— А если он сразу на нас бросится с тем ножом?
— Возьми долото. Дашь ему по пальцам или по локтю. Только по голове не бей. Девушки, уходите вон в тот угол. Андрей, ты что это?
Андрей, сняв грубошерстное пальто, обертывал им левую руку.
— Так нож режет пальто, не меня,— быстро ответил он.
— Верно. Ну надо кончать. Пойду кликну его.
— О господи! —шепотом выдохнула Лини.
Норберт открыл дверь цеха, самым беззаботным голосом прокричал:
— Эй, Отто, все прячешься от танков? Они же не по твою душу, приятель.
Из темноты донесся суховатый, сдержанный ответ:
— Норберт, поди сюда.
На мгновение Норберт замешкался, потом крикнул:
— Иду.
Он вышел. Лини охнула, повернулась к Юреку:
— Ступай за ним.
— Зачем? Они ведь старые товарищи, Отто и Норберт.
— Может, больше уже не товарищи — из-за меня. Иди, очень тебя прошу.
Юрек выскользнул в цех. Андрей подошел поближе к двери. Женщины испуганно ухватились друг за друга, в тишине было отчетливо слышно их прерывистое дыхание.
— Андрей, вам видно что-нибудь?
— Нет.
Все ждали. Лини тихонько заплакала. Наконец появился Юрек, следом вошел Норберт и закрыл за собою дверь.
— Отто — он не особо выдержанный,— спокойно проговорил Норберт,—г но в общем-то обуздать себя может. Вот нож. Я его даже не просил. Сам отдал, для того меня и позвал.
— А не сказал почему? — удивилась Клер.
— Сказал, что он не в себе и лучше пусть нож пока будет у меня.
— Молодец! Я начинаю его уважать. Только что же дальше? Он теперь так и будет сидеть там один? Неудобно как-то.
— Насколько я его знаю, явится немного погодя и постарается шуточкой все сгладить.
— А теперь спать? Или хотите немного музыка? — спросил Андрей, надевая пальто.
— Ой, ради бога, немножко музыки,— взмолилась Лини.— А то я в себя никак не приду. Надо же—сперва танки, потом Отто... Нет, в этой гостинице становится неспокойно.
— Что верно, то верно,— подхватила Клер довольно сердито.— Придется завтра пожаловаться управляющему. И обслуживание никуда. Утром горничная забыла повесить свежие полотенца.
— А сегодня с ним потолковать нельзя, уже поздно?
— С кем?
— Да с управляющим!
— С каким управляющим?
— Клер, ну что ты, ей-богу! С управляющим нашей гостиницы.
— Дурочка ты моя, да не гостиница это, а кирпичный завод.
Лини расхохоталась:
— Ну вот мне и полегчало.
Андрей взял дощечку, уселся напротив остальных.
— Я сейчас играю, а кто же следит за дорога?
— Чья очередь после Андрея? — спросил Норберт Юрека.— Твоя или Отто?
— Моя.— Юрек пошел к окну.— Эй! Я вижу Зоею!
Норберт кинулся к окну.
— Где?
— В моем сердце.
Норберт усмехнулся, хлопнул Юрека по плечу.
— То не есть хорошая мысль — караулить из окна,— сказал Юрек.— Темно совсем, стал бы Зоею целовать и то не разглядел бы.
— Луна временами выглядывает. Нет-нет да и увидишь дорогу, так что караулить надо.— Норберт не спеша подошел к женщинам — они полулежали, закутавшись одним одеялом,— подсел к Лини, взял ее за руку. Лини с улыбкой вскинула на него глаза, привалилась к его плечу.— Музыку, музыку! — потребовал Норберт, Никогда еще не был он таким оживленным, беспечным.
— Дамы и господа,— сказал Андрей,— первый номер — старинный армянский народный песня «Сон». Мать поет для малыша «баю- бай», чтобы скорее спал.
— Ну и прекрасно,— сказала Лини.—- Вон та малышка тоже будет рада, если вы споете ей «баю-бай».
Андрей поднял дощечку, поставил пальцы на самый ее верх, словно на гриф виолончели, сказал по-русски:
— Этот номер я посвящаю тому дню, дорогая Клер, когда мы с вами будем сидеть у реки, под моими березами. Согласны?
— Еще бы.— И вдруг порывисто: — Мы будем там вдвоем, и я обниму вас и стану вашей.
— Ох, Клер,— у него перехватило дыхание.— Только б дожить до этого!
— Музыку! Музыку! — Норберт захлопал в ладоши.
Андрей стал напевать, и Клер сразу поняла, отчего он выбрал эту песню. Чудесная мелодия с первых же тактов обжигала душу тоской: была в ней и задумчивая печаль, и все это так перекликалось с тем, что они переживали... Клер закрыла глаза. Вернулась мыслью к тому, что сказала сейчас Андрею. Нет, не сидеть им вдвоем на берегу реки. Но все равно, так хочется обнять его, шепнуть, что ее чувство к нему становится все сильнее.
Она стала тихонько подпевать. Мелодия была простая и, как обычно в народных песнях, повторялась. Вдруг скрипнула дверь, и Клер сперва подумала, что пришел из цеха Отто. Но Лини как-то странно, сдавленно ахнула, и Клер сразу открыла глаза. Вцепившись ей в бедро, Лини напряженно всматривалась в темноту. Еще ничего не видя, Клер поняла, в чем дело, ей подсказал это въевшийся в душу страх. Кто-то открывал наружную дверь — медленно, осторожно.
И тут, во второй раз в жизни, Клер ослепла. Когда зрение вернулось, она увидела в дверях солдата, одеянием своим напоминавшего монаха-капуцина. Он был в длинной, чуть не до пят, белой накидке, остроконечный капюшон скрывал каску, руки в белых перчатках сжимали автомат. Раскаленные иглы вонзились ей в мозг, в сердце, в живот. Из нее так и рвался безмолвный вопль: «Немец ты или русский? Немец или русский?» Солдат перешагнул через порог. Он был
