Майкл Пауэлл - Последний поход «Графа Шпее». Гибель в Южной Атлантике. 1938–1939
– Передайте донесение в адмиралтейство от коммодора…
Вудхаус воспользовался моментом и вмешался:
– Извините, сэр, но это сообщение ошибочно.
Харвуд настолько удивился, что несколько секунд взирал на Вудхауса молча, но потом возмутился:
– Я же еще ничего не сказал!
– Сказали, сэр, – ответствовал Вудхаус с раздражающей вежливостью.
На шее Харвуда вздулись вены, он никак не мог понять, с чего вдруг его капитан лишился рассудка.
– Я только сказал, чтобы передали донесение в адмиралтейство. Что здесь ошибочного?
Вудхаус явно наслаждался происходящим.
– А потом вы сказали «от коммодора», ведь так?
Харвуд окончательно потерял терпение и взревел:
– Ну да, я коммодор Харвуд, а вы не знали?
– Никак нет, сэр, – заулыбался Вудхаус, – теперь вы контр-адмирал сэр Генри Харвуд, кавалер ордена Бани 2-й степени.
Он передал сообщение Харвуду, который машинально взял его одной рукой, вторую схватил Вудхаус и с чувством пожал:
– Примите мои поздравления, сэр.
Новоявленного адмирала окружили улыбающиеся офицеры, они пожимали руки и поздравляли командира. Что касается самого Генри Харвуда, он впервые в жизни полностью лишился дара речи. Но страдать пришлось не только ему. В этот момент Вудхаусу передали еще одно сообщение, которое он прочитал и воскликнул:
– Ну надо же! – после чего тоже надолго умолк. Подняв взгляд на Харвуда, он увидел устремленные на него глаза командира, в которых плясали насмешливые огоньки, словно он уже знал содержание.
– Плохие новости? – поинтересовался тот.
Вудхаус ответил слабым и почему-то тонким голосом:
– Меня наградили орденом Бани 3-й степени… И еще Парри и Белла.
И тут Харвуд начал смеяться. Он долго хохотал, а Вудхаус молча стоял и потрясенно взирал на командира. Продолжая смеяться, Харвуд схватил Вудхауса в медвежьи объятия и потащил за собой в разгромленные жилые помещения, где группы механиков и водопроводчиков разбирали мешанину из сорванных проводов и труб. Указав на то, что осталось от двух ванных комнат, Харвуд с трудом выповорил, задыхаясь от хохота:
– Вы только посмотрите, два кавалера ордена Бани, а у нас даже самой захудалой ванной не осталось.
Читатель может подумать, что эти офицеры слишком легкомысленно отнеслись к великой чести, оказанной им за подвиги на поле брани, чести, которой удостаивались немногие со времен рыцарства. Поэтому я считаю необходимым привести текст сообщения, переданного в тот памятный день контр-адмиралом Харвудом на все корабли, находившиеся под его командованием:
«Мне и вашим капитанам его величеством королем оказана высокая честь, и в этом есть заслуга каждого из вас. Ни один командир эскадры не может пожелать себе лучших капитанов. Ни я, ни ваши капитаны не могли бы рассчитывать на более грамотные, смелые и решительные действия, чем проявленные всеми участниками сражения на реке Ла-Плата».
На Королевском военно-морском флоте имеется собственный стиль изложения документов – прямой, энергичный, живой, краткий, мужественный и очень англосаксонский. Это запоминающаяся проза, и, вероятно, читателю будет небезынтересно ознакомиться с текстом другого мастера прозы, знакомого с делами военно-морского флота не понаслышке, в то время руководившего работой адмиралтейства. Это сообщение получил адмирал Харвуд:
«Из адмиралтейства.
В признание храбрый и успешных действий кораблей его величества „Аякс“, „Ахиллес“ и „Эксетер“ против немецкого броненосца „Адмирал граф Шпее“ первый лорд поручил мне сообщить вам, что его величество имел удовольствие произвести коммодора Генри Харвуда в кавалеры самой почетной награды Великобритании – ордена Бани 2-й степени, а капитана Парри (корабль „Ахиллес“), капитана Вудхауса (корабль „Аякс“) и капитана Белла (корабль „Эксетер“) – в кавалеры того же ордена 3-й степени. Коммодору Харвуду также присваивается звание контр-адмирала флота его величества, новое звание вступает в силу с 13 декабря – даты сражения».
Рискуя наскучить читателю, я все же повторюсь: стиль военных моряков особенный. Они знают, что говорят, и знают, как это сказать. Нашим политикам, да и многим писателям стоит у них поучиться.
Возможно, читатель помнит, что в беседе Маккола с адмиралом последний предложил, чтобы для задержки «Адмирала графа Шпее» в порту использовалось правило двадцати четырех часов. Поскольку о нем далее часто будет идти речь, позволю себе дать некоторые разъяснения. Известно, что военный корабль воюющей страны может находиться в нейтральном порту только двадцать четыре часа, если этот срок не будет продлен по уважительным причинам. Но если за это время торговое судно, принадлежащее стране, с которой его правительство находится в состоянии войны, выйдет в море, тогда военному кораблю не разрешается выходить из порта в течение двадцати четырех часов после этого, и правительство нейтральной страны обязано его задержать. За этим правилом стоит очень старая идея о даче беглецу времени оторваться, и, кроме того, таким образом можно избежать неприятных инцидентов «на пороге» нейтральной державы. И Маккол стал немедленно претворять это разумное предложение Харвуда в жизнь. Перемолвившись несколькими словами с Родригесом, он отбыл в Монтевидео. Его водитель был очень рад столь быстрому возвращению хозяина – у него снова появилась надежда встретиться с Лотте на пляже, – поэтому они вернулись в город в рекордно короткий срок. Британская дипломатическая миссия располагалась как раз по дороге, и Маккол сразу же заехал туда, чтобы доложить о разговоре Миллингтон-Дрейку. К радости водителя, он задержался у посланника всего на десять минут, после чего попросил, чтобы его высадили у ворот в порт.
В наблюдательном пункте Мартина было очень жарко, хотя сам хозяин, похоже, этого не замечал. Он был тепличным растением и любил жару. Он внимательно и совершенно спокойно выслушал Маккола и подвел итог:
– Короче говоря, мы даем задний ход.
– Да, надо задержать его здесь до вторника.
Мартин кивнул:
– Правило двадцати четырех часов? Хорошая идея. Здесь стоит французский рефрижератор с мясом, уже под парами. Тебе надо будет повидать французского консула и капитана… А ты доложил Миллингтон-Дрейку?
Маккол восхищенно заметил:
– Он и бровью не повел! Вот кто истинный мастер вязать морские узлы! Я по сравнению с ним простой матрос.
Мартин медленно заговорил:
– Я тут тоже кое-чего накопал, пока тебя на было. Ерунда, в общем, но информация может оказаться полезной, особенно в свете последних пожеланий Харвуда. – Он заулыбался, словно сиамский кот.
Маккол тоже ухмыльнулся и спросил:
– Ну и чем ты тут занимался? Выглядишь очень довольным собой.
Мартин улыбнулся еще шире, при этом стал похож не просто на кота, а на кота, объевшегося сметаны, и начал рассказывать:
– Ты сам мне подал идею. Я имею в виду, о наложении эмбарго на груз из Буэнос-Айреса. После твоего ухода я позвонил Гримли и предложил ему перестать на некоторое время играть с железнодорожными поездами (Гримли был британским менеджером, среди множества обязанностей которого было и управление движением поездов) и подменить меня на несколько часов. Потом я начал действовать. Немцы отправили своего человека на берег для таможенной очистки груза, но таможенники не появляются до девяти, и было нетрудно задержать инспекцию, а затем и очистку. Если же присутствует добрая воля… – Он хитро подмигнул и продолжил: – Короче, я удовлетворился тем, что они не получат свой листовой металл до ленча. Оставив фрица гулять по набережной и смотреть на часы, я поехал в город. Ты знаком с главным таможенным инспектором? – неожиданно спросил он.
– Это такой большой увалень с роскошными усами?
– Да, это он. Большой любитель женщин – понимаешь, горячая испанская кровь, и все такое. Каждый день в двенадцать его можно найти в кафе «Ринкон». Ну, я туда и пришел, причем с дамой, назовем ее мадам Х. Это одна из наших добровольных помощниц. Она переводчица, работает на радиокомпанию. Леди не слишком хорошо говорит по-английски, но всех уверяет, что чистокровная англичанка с обоих боков. Кстати, бока у нее что надо, это я могу авторитетно заявить. У нее такие формы, что просто притягивают взгляд, тем более взгляд латиноамериканцев. Понятно, что мы пришли не вместе – когда я появился, она уже сидела в кафе с тремя или четырьмя новенькими немецкими фотоаппаратами и кого-то ждала.
– Тебя? – восхищенно полюбопытствовал Маккол.
– Ну конечно. Зайдя в кафе, я увидел, что сеньор Пышные Усы уже бросает страстные взгляды в ее сторону. Все шло хорошо. Я подошел, учтиво поклонился и сел за столик. Должен признаться, она держалась великолепно. Ей было сказано сыграть роковую красотку. И эта женщина, кстати образцовая жена и мать, изобразила такую диву, что даже у меня… поднялась температура. Я заметил вожделенные взгляды нашей жертвы, кивнул ему, он подошел, а остальное уже дело техники. Я попросил разрешения встретиться с ней в другой раз, оставил их вдвоем, и через полчаса дама уже была за решеткой, а таможня наложила эмбарго на все грузы, следующие на или с «Графа Шпее». Запрет остается в силе.
