Свен Хассель - Блицфриз
— Мы не пойти вдоль Москва-река, — невозмутимо продолжает Василий. — Много опасный НКВД. Мы идем, они стреляй, как черт. Немецкий солдат нашпигован советский свинец. НКВД пытай пленник на Лубянка так, что будешь рад смерти. Лучше пойти кружной путь вместе с Василий, чем терять волосья вместе с башка.
Отойдя немного от кладбища, мы натыкаемся на патруль НКВД из трех человек. Начальник патруля, очень молодой и энергичный сержант, протягивает руку. Это международный жест полицейских во всем мире — предъявите документы!
Сержант обращается официальным тоном к фельдфебелю-бранденбуржцу, который не понимает ни слова.
Василий отталкивает фельдфебеля в сторону, дружелюбно похлопывает сержанта по плечу и протягивает ему русское удостоверение личности офицера. По улице с рокотом проезжает танковое отделение, еле видимое за летящим снегом.
Сержант напускается на Василия, сердито помахивая удостоверением. Похоже, чего-то недостает. Видимо, где-то забыли поставить печать, несмотря на немецкую скрупулезность. У русских и немцев две общие особенности: обилие документов и печатей.
— …б твою мать! — ругается Василий, постукивая себя по капитанскому погону.
— Пропуск из комендатуры! — требует, выйдя из себя, сержант.
— Будет тебе, братуха, а то мне придется попросить моего командира отправить тебя на Колыму за задержку важной операции, — урезонивает его Василий.
— Пропуск! — упрямо кричит сержант, снова протягивая большую руку в черной кожаной перчатке. Василий с безнадежным видом разводит руками, потом расстегивает полушубок, словно собираясь искать какие-то документы.
— Сам напросился, братуха, — с сожалением говорит он. — Мать будет по тебе плакать!
Сверкает лезвие, и голова сержанта с сигаретой во рту катится по тротуару. Обезглавленное тело пошатывается, из шеи ударяет струя крови.
Легионер с Малышом молниеносно бросаются на двух парализованных солдат. Сверкают боевые ножи. «Калашниковы» со стуком падают на тротуар. Мимо с ревом проезжает колонна Т-34. Смутно видны торчащие из башен головы в кожаных шлемах.
Мы сталкиваем трупы в приямок, они быстро покрываются снегом.
Василий пинком отправляет голову сержанта в окно полуподвальной квартиры, где она до смерти пугает двух спящих кошек. Он хлопает себя по бедрам и хохочет, глядя, как кошки с шипеньем и мяуканьем бегут по снегу.
— Пошли отсюда, — сдавленно говорит потрясенный Старик.
Мы устремляемся в узкие переулки, перелезаем через заборы и внезапно оказываемся посреди толпы людей, задержанных для проверки взводом солдат НКВД с автоматами наготове. Конец улицы заблокирован двумя Т-34.
— Черт! — шипит Василий. — Тупой скот грабить. НКВД лови их и стреляй каждый третий, чтобы москвичи понимай — грабежи опасный дела, однако.
Один из офицеров НКВД властно окликает нас.
Василий браво докладывает, что он дозорный офицер при исполнении служебных обязанностей.
— Пропуск, — рычит офицер, сохраняя суровый вид, и бегло осматривает наши документы. Потом приказывает Василию:
— Забирай своих людей и пошел к черту отсюда!
— Идем, товарищ, — улыбается Василий и принимается орать на нас в истинно русском армейском духе.
Когда мы сворачиваем за угол, первых схваченных уже ликвидируют. Разговор с грабителями короткий. Как в Берлине, так и в Москве. Завтра листки с их фамилиями будут расклеены на перекрестках в назидание остальным.
— Видели, как он снял башку сержанту НКВД? — уважительно говорит Малыш. — Алоис-Топор с Бернхардт-Нохтштрассе не сумел бы лучше, а он был мастером на эти дела. Срезал девять голов, пока не попался чертовым крипо. Насс и его сыщики охотились за контрабандистами сигарет с наркотиками и как раз подъехали к подъемнику у третьих ворот на Ландунгсбрюке, тут из темного угла выкатывается отрубленная голова прямо к ногам инспектора Насса. Я сам видел. Как раз собирался уезжать на велосипеде с полной корзиной рыбы.
— Что за черт? Ты и рыбой торговал? — удивленно спрашивает Порта.
— Я был в транспортной организации Зеленого Гюнтера. Вся сельдь была напичкана сигаретами. Мне приходилось изо всех сил отбиваться от одной из ищеек Насса, которая неотвязно принюхивалась, как сумасшедшая, ко мне и моей корзине. Насс и быки из крипо подумали, что ей хочется рыбы. Овчарки с примесью добермана очень любят Gefüllte Fische[96], еврейскую жратву. Сейчас в полиции нет ищеек-доберманов, считается, что они — имитация овчарок, специально выведенная международным еврейством. Как-то вечером я сидел в «Урагане-два», тихо-спокойно, и тут появляются четыре громадных еврейских добермана, из пастей у них каплет слюна. Они шли по следу двух немецких мошенников от Гансемаркт, но когда переходили Ганза-платц, неожиданно учуяли запах грудинки, которую готовил повар-полуеврей, и доберманы забыли о преступниках. Ворвались на кухню так быстро, что не оставалось никаких сомнений — в них есть еврейская кровь. Повар только что демобилизовался.
Его турнули из вермахта, как только обнаружили, что он полукровка. И жалел он об этом? Ничуть! В общем, быки из крипо ошалели, когда увидели своих четвероногих помощников сидящими вокруг этого повара-еврея и его плиты. После этого доберманов отправили в отставку без пенсии. Хорошо еще, что не в газовую камеру.
— Именем фюрера я беру вас под арест! — заорал Насс так, что в подъемнике раскатилось эхо.
Но полицейские нас отпустили, как только обнаружили залезшего под грузовик Алоиса. Насс едва успел уклониться от топора. Иначе б его впервые за много лет увидели бы без шляпы с загнутыми спереди вниз полями. На Алоиса тут же надели не меньше двадцати пар наручников, цепей и еще Бог весть чего. Когда мы спустились, нас всех выгнали из подъемника. Нассу и его людям не терпелось поскорее вернуться в участок, чтобы сообщить эту новость репортерам. Они охотились за Алоисом четыре года, а тут он прямо-таки свалился им в руки со всеми необходимыми для смертного приговора уликами. Отто Насс в тот день раздувался от гордости. Его во всех газетах назвали проницательным. Он же не сказал репортерам, как все вышло. Насса даже наградили. Дали ему специальную должность в управлении, но вскоре выгнали. Его старое кожаное пальто портило общую картину на утренних совещаниях.
Мимо нас прошла к мосту через Москву-реку длинная колонна солдат в странной форме.
— Смертничка, — объясняет Василий, махнув рукой. — Заключенный из Таганский турьма. Их помиловай. На Колыма не везти. Вместо этого стрелять дурный немца. Сталин шибка умный человек. Он не стреляй политика. Сталин говори: «Пусть они умирай, как герои. Пусть их стреляй немцы. Советам никаких проблем, однако».
У Павелецкого вокзала дорога перекрыта множеством войск НКВД. Проверяют даже большие армейские колонны. Похожий на бульдога офицер с ремнями крест-накрест на груди направляется к нам, держа «калаш» наготове.
— Пресвятая Дева, смилуйся над нами, — обреченно стонет Старик.
На углу Валовой улицы расстреляли четырех офицеров. Тела брошены в стоящий у тротуара открытый грузовик. С его бортов свисают кровавые сосульки.
Мы уходим по Татарской улице, довольно улыбающийся Василий идет первым. Совершенно спокойно ведет нас к мосту, где людей пропускают через заграждения.
— Ничего не выйдет, — испуганно стонет Хайде. — Достаточно спросить у кого-то из нас хоть что-то, и мы пропали. Глухонемых в Красную армию не берут!
— Я притворюсь сумасшедшим, — говорит, вращая глазами, Малыш.
— Чего тебе притворяться, — говорит Юлиус. — Ты родился таким. Не понимаю, почему тебя давным-давно не отправили в газовую камеру вместе с другими умственно дефективными.
Старик с Легионером готовят автоматы к стрельбе. Явно ожидают схватки.
— Если нас разоблачат, палите вовсю! — шепчет Старик. — Это наш единственный шанс! Если попадемся в русской форме, нас медленно изрежут на куски!
— Аминь, — говорит Порта и крестится. — Поставьте свечку за упокой бедного старого Порты.
Даже Василий как будто становится задумчивым после разговора с сидящим в машине полусонным сержантом НКВД.
— Другой бранденбуржи схвати, — шепчет он. — Приготовьтесь отстреливайся, убивай как можно больше! Готовься большой заваруха! НКВД знать, что немецкий туриста в Москва. Очень опасно, однако! Поддельный дукамент, трофейный мундира!
— Ну и перспектива, так твою перетак, — шепчет Порта. — Я бы предпочел быть на своих позициях. Давайте смотаемся, пусть Иван пользуется своей треклятой подстанцией.
Старик обдумывает это предложение и вопросительно смотрит на Василия.
Василий отвечает широкой, белозубой улыбкой, которая может означать все, что угодно.
— Не-е-т, — задумчиво произносит Старик. — Этот желтый орангутанг не только проводник, он еще и надзиратель. Если повернем обратно, он устроит так, чтобы нас ликвидировали.
