Олег Татарченков - Группа сопровождения
— Ну, понимаешь, Клод… В средние века неграмотные русские крестьяне всех выходцев из Африки называли «арабами» или «арапами»…
— А! — воскликнул Нсегитомба, подняв кверху черный указательный палец, — Так это я?!
— Ну. В принципе… Ну да!
— Все понял, Игорь, спасибо! — с дружеской улыбкой произнес Клод, перелистнул страницу брошюры и стал читать дальше.
При всех своих интеллигентных манерах Клод был настоящим мужиком: не раз и не два он, заговорщицки подмигивая, предлагал Уфимцеву пару часиков поиграть в покер у ребят этажом ниже, пока он попытается найти общий язык с дамой. И он единственный не спасовал перед здоровенным чеченцем-заочником, почему-то лютой ненавистью ненавидевшим негров: выставил его, пьяного, за дверь и вызвал милицию. Тогда-то Игорь и узнал, что «профессорский сынок» Жан-Клод успел на своей родине послужить в армии и повоевать против банд черных расистов «Унита». И вот теперь…
…-Кто? — выдавил из себя Уфимцев, — Кто его убил?
— Кавказцы, — произнес Ленька.
— Тот самый «Кавказ»? — Игорь вспомнил здоровенного бывшего старшину внутренних войск, любившего в пьяном виде ломиться во все двери.
— Нет. Другие. Поссорился с одним из-за очереди в лифт… Дурь какая… Тот на него наехал. Клод ему в морду дал. Тот вернулся с дружками… В общем, выкинули его из окна седьмого этажа… Клод не один был, с товарищем. Тоже черным. Товарищ драться не стал, под кроватью спрятался. А вот Жан-Клод предпочел не прятаться…
— А милиция?
— Ты разве не знаешь, что сейчас, как только Хасбулатов стал спикером Верховного Совета, с ними никто не хочет связываться? У нас в общаге целая диаспора живет. Они такие же студенты, как я — испанский летчик!.. В общем, черные те срочно куда-то смылись, а Клод поехал на родину в цинковом гробу…
Гораздо позже у оперов РУБОПа с Шаболовки Уфимцев узнает, что с 1990-го по 94-й в ДАСе свила свое гнездо штаб-квартира чеченской этнической преступной группировки. Рассматривая фотографии бандитов, участвовавших в похищениях иностранных бизнесменов, он узнает лица людей, с которыми когда-то сам ссорился из-за очереди в студенческой столовой… Впрочем, тогда он пошел на попятный и, может, поэтому не повторил судьбу африканского студента Жан-Клода Нсегитомбы. Бандиты исчезнут из ДАСа только с началом первой чеченской войны.
— Я тебя понимаю, — участливо проговорил Леня, — Ты же с ним в одной комнате полгода прожил… Кстати, тут вчера Ромку встретил. Он сказал, что сегодня вечером дасовские негры собираются что-то вроде поминок по Клоду сообразить. Сходишь?
— С ритуалом вуду? Куриц резать будут? — блондин из Волгограда, с нордическими чертами лица, Счастливов, чернокожих не любил и своих взглядов особо не скрывал.
— Иди в жопу! — беззлобно ответил Мазурин и произнес, принципиально обращаясь к Уфимцеву:
— Ромка должен у себя быть. Зайдешь?
Дагестанец Рамазан, или просто «Рома», был вторым хозяином-второкурсником, в чью комнату Игорь переехал во время учебы на «рабфаке».
В замке двери повернулся ключ и в комнату вошел смуглый, невысокого роста, паренек.
— А вот и Хорхе! — приветствовал его толерантный Леонид, в то время как студент фотоотделения Счастливов демонстративно снова завалился на кровать, — Ну чего, купил форму?
— Да! — парень, похоже, был очень доволен, разворачивая кульки, — Сейчас надену!
— Не надену, а одену! — поправил Рамиреса со своего лежбища Андрей, — «Надевают» на русском языке только ботинки, а одежду «одевают». Обрати внимание, даже слова однокоренные!
Хорхе в ответ кивнул головой с серьезным видом:
— Да, Андрей, «одевают»!
Сгребя в охапку одежонку цвета хаки, он стыдливо скрылся в своем закутке — «аппендиксе».
— Стесняется… — со значением проговорил Андрей, — Изыски католического воспитания. Эх, в советской армии ты, Корка, не служил!
…-Готова! — с радостным возгласом Хорхе явился перед взорами соседей.
— Не готова, а готово… во… — автоматически поправил его «Счастик», — Во, блин, ты, Корка, и дал огня!
Мазурин и Уфимцев едва сдерживали смех: в солдатской «парадке» с красными мотострелковыми погонами, черными артиллеристскими петлицами, на которых красовались стройбатовские «трактора», в авиационной фуражке с голубым околышем, на которой красовалась кокарда военно-морского флота, чернявый парнишка смахивал на солдата из Закавказья в горячечном бреду прапорщика кремлевской роты почетного караула.
— Нет, я не могу… — выдавил Игорь, выходя из комнаты в коридор, — Такого издевательства над формой… Я видеть не могу…
Корка недоуменно посмотрел ему в след:
— Что не понравилося?…
— Не понравилось, — тут же вмешался фотограф-лингвист Счастливов, — Не, Хорхе, все нормально. Твоему папе понравится. У вас же в Колумбии у большинства индейские корни, верно? А индейцы всегда любили яркую раскраску. Теперь и ты вышел на тропу войны!
В коридоре беззвучно хохотал Уфимцев.
…Через неделю, закончив сессию, Рамирес уедет на каникулы на родину и не вернется. Убийство студента-африканца произведет на него тяжелое впечатление. И Корка не захочет рисковать жизнью в стране, где, как он понимал, официально объявленный интернационализм сползал с фасада страны вместе с остальными облезлыми красками коммунистической идеологии.
Уедет, оставив в своем «углу» сандаловый католический крестик и громоздкую коробку старого японского видеомагнитофона «Сони», ну очень похожего на советскую «Электронику». Сомнениями над тем, кто у кого спер идею, Уфимцев не мучился не минуты.
«Видак» в качестве трофея воодушевит Счастика, но — ненадолго. Уезжая, Рамирес вывернет из него стеклянную палочку предохранителя, аналога которого в магазинах, по причине древности модели, не окажется. И в течение еще нескольких лет Игорь будет наблюдать в «общаговской» комнате Леньки Мазурина этот агрегат — в виде полки, подставки и еще черт знает чего, в память о колумбийском пареньке Корке.
…Вечером все, кто знал Жан-Клода, собрались на поминки. Компания подобралась разнородная: пятикурсник дагестанец Рамазан со своим приятелем, пухлым студентом родом из Пензы (которого по этой причине все звали «Пензюком», а он не обижался), заочник Игорь, хорошо говорящий по-русски Ник — негр из Намибии, учившийся с Нсегитомбой на одном курсе, пришедшей со своей белой подружкой Аней, и афганский таджик «Миша», уехавший из родной страны после того, как в Кабуле обосновалась оппозиция, повесившая президента Наджибуллу.
Вопреки прогнозам Счастика, ритуальных куриц на столе не было. Обошлись вареной колбасой, сыром, ассорти из маринованных помидор с огурцами, соком и четырьмя бутылками «кристалловской» водки «Привет», считавшейся лучшей в Москве до появления пресловутой «Гжелки».
Слово взял Рамазан-Ромка.
— То, что за этим столом собралась такая компания, — произнес он, обводя глазами присутствующих, — показательно. Несмотря на цвет кожи и национальность, мы здесь все равны. Мы — московские студенты, у которых «альма матер» — МГУ. И мы поминаем тоже московского студента, Жана Клода, которого убила сволочь, не имеющая отношения ни к студенчеству, ни вообще ни к чему… Я тоже с Кавказа и мне стыдно… Я хочу просить прощения…
— Ладно, Рома, — потянул его за рукав Ник, — Перестань. Сволочи есть везде. У вас есть белые расисты, у нас, в Африке, есть черные расисты… Когда человек пустой, как кожура банана, ему остается гордиться только тем, какого цвета был его папа. Давай лучше выпьем. Жан-Клод водку не любил, но он, как и мы все, жил в России. Не будем нарушать традицию…
После того, как под столом оказалась третья бутылка из-под водки, над ним поднялся Уфимцев.
— Парни, — начал он, — ну, и леди тоже, естественно… До встречи с Клодом я вообще ни с кем из негров знаком не был…
— Из африканцев, — поправил вполголоса «Пензюк».
— Из негров, — не сдался Игорь, — Вот тут Ник сидит, не даст соврать. Ничего обидного в этом слове нет. В Африке даже есть такая страна — Нигерия, и никто не возмущается. Это все заморочки америкосов, их тамошних негров, делать им больше нечего…
— Правильно! — присоединился афганец Миша, — Им бы наши проблемы!
— Не перебивайте, — помотал головой Уфимцев, — Я сам собьюсь. Так вот… — собираясь с мыслями, он посмотрел в черный квадрат незанавешенного окна, и произнес совершенно другим тоном:
— Так. До пьяных глюков мне еще далеко. Парни, или это только мне одному кажется?… Наверху — пожар!
В окно посмотрели все: зимний московский вечер расцвечивал косматый язык пламени, вываливающийся из пасти окна этажом выше. На фоне черного неба оранжевое в сердцевине и ярко-красное по краям полотнище жадно рвалось вверх, словно пыталось оторваться от студенческой общаги и унестись к звездам. Позже, вспоминая тот вечер и тот огромный лоскут огня над головой, Уфимцев представит себя в башне горящего танка. И запоздалый мороз продерет его кожу.
