Павел Яковенко - Герои смутного времени
Это означало срыв выполнения боевой задачи.
Мязин не мог этого сделать. Привычка повиноваться вышестоящему командованию была вбита в него еще в юности, и он ей никогда не изменял. Да, конечно, были такие командиры, с налетом — более или менее сильно выраженным — партизанщины. Они бы, наверное, бросили все, и пошли на выручку своих. Были такие командиры… Но Мязин к таким не относился. Все, что он мог сделать — это просить держаться, и врать. Врать, чтобы поддерживать надежду. Ведь человек без надежды — уже наполовину труп…
— Какие, на хрен, резервы! — сказал Логвиненко, снимая наушники. — Слушай, Юра — они к нам не придут. Задницей чую!
— Спасение утопающих — дело рук самих утопающих, — горько сказал Попов. — Что делать будем?
Они посидели, помолчали. Снаружи снова начался обстрел. Блокпост вяло огрызался. Как боеприпасы не экономили, они явно подходили к концу.
— Знаешь, что, — медленно и задумчиво, сверкая красными воспаленными глазами, произнес ротный. — Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе… Нам надо самим идти на прорыв!
— Ты с ума сошел! — воскликнул Юра.
Почему-то в этот момент у него в голове возник образ бойца, выпрыгивающего из окопа с мосинкой наперевес, и устремляющегося на пулеметный огонь. Этим бойцом был он сам, следовал сильный удар в грудь, и темнота…
— Нет, не сошел, — твердо сказал Логвиненко. — У нас нет другого выхода. Просто нет… Все! Критическая точка.
Ротный встал со стула и заходил из угла в угол. Он то ли рассуждал вслух, то ли пытался убедить Попова в своей правоте, то ли убеждал самого себя. А может быть и то, и другое, и третье.
— Когда у нас закончатся патроны, чехи просто подойдут, и закидают нас гранатами. Просто тупо перебьют. И справиться с нами им будет не так уж и трудно, потому что мы уже давно не только не жрем, но даже и не пьем. Нечего! Пока у нас бойцы еще не валятся трупами от жажды, нужно использовать оставшиеся силы.
— За нами наверняка следят, — вяло возразил Юра. — Сидит где-нибудь возле выбитого окна в многоэтажке дух с рацией, и обо всем сообщает своим, что тут у нас происходит. И когда мы пойдем на прорыв, нас уже будут ждать.
— Пойдем ночью!
— А у него ПНВ!
— То ли есть, то ли нет! Чего гадать? Это не причина. Все равно при прорыве ночью у нас намного больше шансов… Откроем ворота, и рванем в направлении нашего батальона. Кто-то да дойдет. Иначе все погибнут.
— А раненых куда мы денем? У нас лежачих троих, и обессиленных еще человека четыре.
— Есть носилки, есть плащ-палатки. Бросать их, конечно, нельзя. Это бесчеловечно…
— И с такой обузой куда мы добежим?
Логвиненко покрылся красными пятнами, которые было хорошо видно даже сквозь его грязное, закопченное лицо.
— Мы рискнем, — сказал он, — а там будет видно. Все равно без воды и мед помощи они все скоро умрут.
— Так может их того…
Попов и Логвиненко посмотрели друг другу в глаза. Они оба понимали, о чем идет речь, но договорить вслух то, о чем подумал командир минометки, он не смог. Пока слово не было сказано, существовал путь назад.
— Мы попробуем, — упрямо сказал ротный. — А там да поможет нам Бог!
Юра поскреб черными ногтями свою жесткую курчавую бороду.
— А может, на моих «шишигах»?
Логвиненко посмотрел на лейтенанта как на больного.
— Ага, — саркастически сказал он, — точно! Тогда о нашем прорыве будут знать все желающие. Шум двигателей, свет фар — отличная мишень даже ночью. И путь — до первой мины… Делать для своих бойцов гроб на колесиках я не хочу… Брось машины здесь. Они точно никуда не пройдут.
Юра сглотнул, но промолчал, и кивком головы согласился с доводами ротного. Он задумался, можно ли забрать с собой миномет… Потом представил себе Воробьева со стволом за спиной, Толтинова с плитой, Рагулина с двуноголафетом… Проще было сразу пристрелить бедолаг.
— Что будешь с минометом делать? — словно подслушав его мысли, спросил Логвиненко.
— Выведу из строя, — меланхолично ответил ему лейтенант. — И все брошу. И машины, и минометы…
— Главное, чтобы личный состав вышел живым, — возразил на невысказанный упрек ротный. — Оружия в стране много. На третью мировую запасали. Не дошло, правда, до войны-то… А вот с людьми полный амбец! Воевать стало некому. Кто откупился, кто откосил, кто просто сбежал… Остались рабочие и крестьяне в строю. Красная Армия в натуральном выражении! Самая настоящая!
Стрельба снаружи стихла.
— Ладно, когда пойдем? — спросил Юра.
Логвиненко остановился, сел на стул, опустил бессильно руки вдоль тела, глубоко вздохнул.
— Да сегодня и надо, — сказал ротный. — Через несколько часов стемнеет. Когда станет совсем темно, соберем бойцов перед воротами, заберем раненых, и тихо — тихо выйдем наружу. Ну а там, как получится. Если нас обнаружат и начнут стрелять, то пойдем в атаку.
Юра помолчал. Внезапно этот обстреливаемый со всех сторон, провонявший кровью и трупным запахом, весь в гари и пороховом дыму, блокпост показался ему уютным, почти как родной дом. И покидать его казалось очень — очень страшно. Но, как и Логвиненко, Попов не видел иного выхода.
— Ну, сегодня, так сегодня, — сказал он, поднимаясь, — пойду бойцам скажу.
Ротный сделал протестующий жест.
— Не надо, — сказал он. — Ничего не говори! Подожди. Скажем прямо перед прорывом. Чтобы не успели испугаться. А потом им пугаться будет некогда… Пусть пока побудут в блаженном неведении…
За час до того времени, когда Логвиненко запланировал бросок, Попов пробрался к своим минометчикам.
— Товарищ лейтенант, — обратился к нему Воробьев, — мин осталось еще на сутки максимум. Что дальше будем делать?
— Ничего, — пробурчал Юра. — Снимайте прицел, давайте, а я пока тут кое-что вытащу ценное.
— Это зачем? — изумился Толтинов, и раскрыл рот.
Лейтенант посчитал, что нет смысла в излишней секретности:
— Мы скоро отсюда уходим.
Бойцы вздрогнули и повеселели.
— К нам придет помощь?! Когда, сегодня?
Рагулин пробормотал нечто нечленораздельное, но Попов расслышал что-то вроде «Слава Богу, дождались».
— Нет, — резко оборвал восторги лейтенант. — К нам никто не придет. Мы на хрен никому не нужны! Мы сейчас испортим миномет, а потом подойдем к воротам, и все вместе пойдем на прорыв… Как у вас с боеприпасами?
Никто не ответил. Вся троица пребывала в шоке. Видимо, резкий переход от эйфории к ужасу сказался на них не самым лучшим образом.
— Как у вас с боеприпасами? — уже громче переспросил Попов.
И снова никто не ответил. Воробьев сидел с остекленевшим лицом. Потом черты его исказились, и он почти крикнул:
— Я не пойду! Я не хочу лежать в блиндаже, как остальные!
Юра дотянулся со своего места, и влепил ему пощечину.
— Все пойдут, идиот! Все! У нас нет другого выхода. Иначе ты просто тупо умрешь. А так у нас есть шанс. Будем прорываться к своим. Понял? К остальным нашим.
Личный состав был растерян, расстроен и сильно напуган. «Вот, блин, пристроились!» — зло подумал Попов. — «Здесь место самое тихое на блоке получается. Просидели в укрытии, мины покидали, и думали, что так до конца и будет. Не фига!».
— Толтинов! Понесешь прицел. Держи.
— А что с собой брать? — встрял очнувшийся Рагулин. Дуропляс как-то всегда быстрее отходил от шока. Дуропляс и есть дуропляс.
— Ничего. Боеприпасы — все что есть. Остальное — не нужно. Машины мы тоже бросаем. Налегке бежать легче.
В этот момент послышалось цоканье сапожных подков. На огневую позицию свалился растрепанный, весь какой-то потный, почему-то запыхавшийся солдат из пехоты.
— Товарищ лейтенант! Там ротный! В общем, все к воротам. Очень тихо.
— Идем, — ответил Попов. — Уже выходим.
Он похлопал Воробьева по спине:
— Ну что, братья — славяне? Все, пора! Поднимайтесь, и за мной.
В душе лейтенанта нарастали страх и возбуждение. В голодном животе что-то заурчало, а давно пересохшее горло саднило.
— Прорвемся — воды напьемся, — добавил он.
— Да, ради этого стоит, — искренне ответил Толтинов. — Мне вода постоянно снится. Я думал, с ума скоро сойду. Да и жрать хочется — мочи нет.
— Ага, сейчас пулю в живот всадят, — мрачно пробурчал Воробьев, — и нажрешься, и напьешься. Ага.
— Заткнитесь! — обозлился лейтенант. — Вперед!
У ворот собрались все, кто остался. Целый и невредимые, раненые, которые могли передвигаться сами, несколько человек лежали на плащ-палатках.
Логвиненко громким шепотом давал последние указания бойцам.
— Сейчас как можно тише выходим, на перекрестке — налево. И там прямо. Если что случится, если кто отстанет, окажется один, или еще что — помните, направление — строго прямо. На север. Прорывайтесь туда.
Ротный отвернулся, приказал двум бойцам тихо открыть ворота. Тихо не получилось — железо заскрипело так, что лично Попову показалось оглушительным грохотом.
