Николай Попель - Танки повернули на запад
Я написал в Москву в Главное управление бронетанковых войск, и мне ответили: просьбу Ковалева уважим.
Наступил день, когда на станцию Сумы прибыл эшелон, на платформах которого возвышались скрытые серым брезентом танки.
Сброшен брезент, и по настилу медленно, словно пробуя гусеницами прочность бревен, спустилась «тридцатьчетверка». На башне ее — гравированная пластинка: «Танк построен на средства патриотов нашей Родины товарищей Ковалева П.Я. и Скакунова И.М.».
А с соседней платформы сползает танк, на башне которого такой же текст, только имена другие: Кулюба Л.С. и Шкут Г.Е.
Вдоль железнодорожного пути застыла в торжественном строю бригада. На правом фланге колышется, переливается на солнце новенькое, лишь второй раз расчехленное гвардейское знамя. Воздух наполнен ритмичным гулом моторов.
Приобщение боевых машин к людям исполнено сокровенного смысла. Отныне судьбы их нераздельны. Холодная легированная сталь прикрывает собой теплые человеческие тела. Люди дают жизнь этой стали, наделяют ее силой, подвижностью, превращают в орудие защиты своих идеалов, своей страны. Стальная коробка становится для экипажа родным домом. Здесь он не только воюет, но и спит, ест, а случается — и принимает смерть.
Танк за танком спускаются с высоких платформ, движутся вдоль строя и замирают перед ним.
Это — модернизированные «тридцатьчетверки» с новой 85-миллиметровой пушкой (о такой мечтал парторг Третьяков!).
Много танков видел я на своем армейском веку — иностранных и отечественных, обладающих различными достоинствами, но и не лишенных недостатков. Одни были надежно прикрыты броневыми листами, но малоподвижны, другие, наоборот, отличались быстроходностью, но тоная броня их боялась встречи даже с малокалиберным снарядом. Были огромные танки, напоминающие наземные дредноуты. При своих слоновьих размерах они более всего подходили на роль мишеней. Высокий американский «шерман» словно сам просился на перекрестье артиллерийской панорамы, а английские «матильды» и «валентайны» часто становились братской могилой экипажа, если ему не удавалось воспользоваться неудобно расположенным аварийным люком.
«Тридцатьчетверку» я бы назвал танком-песней. И танкисты меня поймут. В ней достигнута удивительная гармония качеств, необходимых в бою, — огневой мощи, бронирования, подвижности. Ее не страшит бездорожье, она прокладывает себе путь и по песку и по грязи. Ведет огонь с остановок и в движении. Ее двигатель могуч и неприхотлив.
К этому прибавляется еще и гармония линий. Наклоны брони, округлость башни, приземистость — все рационально, все дышит целеустремленностью, волей, силой.
«Тридцатьчетверка» в большей мере, чем какая-либо другая система, оказала воздействие на танкостроение всех стран. Ни один конструктор не создавал свой танк, не держа в уме параметры и достоинства «тридцатьчетверки».
Может быть, я пристрастен? Пусть скажут те, кого в этом не заподозришь. Вот английский отзыв:
«Т-34… Высокая маневренность и относительно свободное боевое отделение делают этот танк любимцем советских танкистов… Его маневренность, огневая мощь и качество брони великолепны. Дополнительно выдающейся чертой конструкции является наклон броневых листов».
Вот американский отзыв:
«Т-34 в своих основных решениях является хорошей конструкцией».
В 1943 году знакомство англичан с Т-34 заставило разработать аналогичную конструкцию в виде танка «кромвель». В том же году американцы, изучив «тридцатьчетверку», осуществили капитальную модернизацию МЗС и стали выпускать танки М4-А2 — «Генерал Шерман».
Но интереснее всего, пожалуй, мнение немецких специалистов, которые с настороженным вниманием следили за нашей «тридцатьчетверкой». Начальник Куммерсдорфского полигона полковник Эссер в декабре 1942 года на заседании военно-технической секции союза германских инженеров утверждал:
«Из числа новых танков особенно выделяется танк Т-34, обладающий рекордной скоростью в 54 километра в час и удельной мощностью 18 лош. сил на тонну. Русские создали танки, которые в конструктивном и производственном отношении, безусловно, заслуживают внимания и в некоторых отношениях превосходят танки наших прочих противников».
А в лекции, которая читалась в марте 1942 года в бронетанковой школе в Вюнсдорфе, говорилось еще более категорично:
«Из числа танков Красной Армии наиболее грозным является Т-34. Его эффективное вооружение, талантливо использованные наклоны брони и высокая подвижность делают борьбу с ним тяжелой задачей».
И уж, конечно, самым интересным является признание генерал-полковника Гудериана, идеолога танковой войны, одного из наиболее деятельных создателей танковых войск вермахта. В своих «Воспоминаниях солдата» он пишет:
«В ноябре 1941 года видные конструкторы, промышленники и офицеры управления вооружения приезжали в мою танковую армию для ознакомления с русским танком Т-34, превосходящим наши боевые машины. Непосредственно на местах они хотели уяснить себе и наметить, исходя из полученного опыта боевых действий, меры, которые помогли бы нам снова добиться технического превосходства над русскими. Предложения офицеров-фронтовиков выпускать точно такие же танки, как Т-34, для выправления в кратчайший срок чрезвычайно неблагоприятного положения германских бронетанковых сил не встретили у конструкторов никакой поддержки. Конструкторов смущало, между прочим, не отвращение к подражанию, а невозможность выпуска с требуемой быстротой важнейших деталей Т-34, особенно алюминиевого дизельного мотора. Кроме того, наша легированная сталь, качество которой снижалось отсутствием необходимого сырья, также уступала легированной стали русских».
Перечитывая сейчас эти высказывания наших бывших союзников и наших врагов, я вновь испытываю чувство, владевшее всеми нами в то сентябрьское утро на станции в Сумах. С благодарностью и гордостью думали мы о людях, которые создавали танки. Шершавая сталь «тридцатьчетверок» объединяла нас с ними, преисполняла готовностью, не жалея самой жизни, служить своему народу.
5Из Москвы пришла нежданная телеграмма — Катукова и меня вызывали в Ставку. Недолгие взволнованные сборы, наказы на ходу — и вот две «эмки» и «додж — три четверти» ждут нас у крыльца.
Выхожу из хаты и отскакиваю в сторону, чтобы не попасть под брызги жидкой грязи. Из «виллиса» выскакивает Горелов.
— Николай Кириллыч, даже не просьба… не знаю, как сказать, — он растерян, тушуется, и мне трудно на него смотреть. — Командир корпуса отпустил на трое суток. Поезжайте с нами.
— Куда? С кем? Я в Москву…
— А с нами до Курска… Со мной и с Ларисой. Мы в Курске будем регистрироваться. Так задумано. Именно в Курске…
Вот о чем хлопочет Горелов, вот почему ему не хватает слов. Я обнимаю Володю и, заглянув в «виллис», поздравляю краснеющего старшего лейтенанта медицинской службы.
Катуков тоже обрадовался:
— Никогда не участвовал в свадебном путешествии!
Я приглашаю Горелова и Капустянскую в свою машину — здесь потеплее. Сажусь рядом с Кучиным, и кортеж трогается.
В зеркальце над ветровым стеклом вижу руку Володи, сжимающую напряженный кулак Ларисы. Она закусила нижнюю губу, опустила дрожащие веки.
Фронтовое счастье! Они остро ощущают несовместимость этих слов. И все-таки у них такое счастье, что им хочется только молчать.
Мы едем уже час. И не сказали ни слова. Когда машина вдруг остановилась и Кучин залез в мотор, я пошел в лес, наломал большой букет веток с желто-багряными листьями и преподнес его Ларисе…
С этим букетом она и вошла в низкую полутемную комнату, где ютился загс.
Единственным украшением невзрачной комнаты был фикус. Он уже достиг потолка, и новая зеленая стрелка, упершись в темную доску, склонилась вниз.
За столом, измазанным чернилами, сидел широкоплечий мужчина в потрепанном кителе с петлями от погон. Он оторопел, увидев сразу столько военных.
— Вам что, товарищи? У нас тут регистрация браков, смертей, рождений. Вы небось ошиблись.
— Нет, не ошиблись, — я прошел вперед. — Нам нужно зарегистрировать брак полковника и старшего лейтенанта.
Мужчина захлопотал, полез в один ящик, в другой.
— Я тут третий день, горком направил… Браков-то еще не было.
Из-за кадки с фикусом он достал костыли и тяжело, с протезным скрипом зашагал к шкафу.
— Куда ж, товарищ генерал, им штемпеля ставить? Паспортов нет. А по инструкции в паспорт полагается.
Он, как видно, считал меня основным специалистом по таким вопросам. И я, не желая ударить лицом в грязь, твердо произнес:
— Ставьте в удостоверение личности.
— Слушаюсь.
Подышав на штемпель, он навалился на него крепкой грудью…
Из загса мы поехали на квартиру, в которой жила Лариса до ухода в армию. Хозяйка была уже извещена о необычном возвращении своей постоялицы. Перекрестила ее, поцеловала, всхлипнула и позвала всех в комнату. Не просохшие после мытья полы сразу приняли грязь с наших сапог. Поверх белой скатерти на столе лежала вышитая дорожка. Перед иконой светила лампада. На комоде, из-под которого вместо одной ножки торчал кирпич, таращил круглые глаза бульдог-копилка с широкой прорезью на лбу.
