Юрий Авдеенко - Этот маленький город
Степка не пошел к тому месту, где они всегда умывались, потому что вода там бурлила и он ничего не мог бы разглядеть. Метрах в ста вниз по течению был небольшой водоем, конечно, мелкий, размером с волейбольную площадку. Степка пришел туда к самому краю и стал на четвереньки. Нельзя сказать, что он видел хорошо, словно в зеркале. Так сказать нельзя. Но вода была чистой, а дно темным. И он вполне различил свою физиономию и опухшее ухо, которое, к ужасу, показалось ему посиневшим.
Кто знает, сколько времени он разглядывал себя. Но вдруг вода заблестела. Всплески, солнечные блики. Степка зачерпнул горсть воды и плеснул в лицо. Тогда-то он и поднял голову. Поднял — и замер. Невдалеке, на камне, зажмурившись, стояла Нюра. Стояла без ничего. Подставив мокрое тело солнцу. Капельки воды искрились у нее и на щеках, и на плечах, и по всему телу. И она казалась статуей, как на городском стадионе, только лучше, чем на стадионе.
Она открыла глаза. И увидела Степку. Не поверила. Может, подумала, что он ей приснился. Но он начал пятиться назад. И тогда она, охнув, соскочила с камня. А он побежал прочь, не разбирая дороги. Кусты трещали, провожали смехом. А щеки горели так, точно его опять бил Семен.
2На батарею Кораблева Степка попал, можно сказать, случайно. Однажды днем внезапно из города пришли мать и Софья Петровна. Осень уже кончалась. И вечера, и ночи, и утра тоже пощипывали холодом. И когда шел дождь, то и днем было не жарко. И всем очень и очень было понятно, что житье на крыльце конторы приходит к концу. Нужно устраиваться к кому-то в дом или возвращаться в город.
Они ждали Нину Андреевну и Софью Петровну. Но думали, что женщины придут, как обычно, вечером. А они нагрянули днем. Любаши не было. Степка сказал матери, что Любаша собирает каштаны. Но это была ложь во спасение. Мать спросила, далеко ли. Степка ответил, что нет, не очень, и вызвался сбегать за сестрой. Нина Андреевна согласилась:
— Да, беги. И как можно быстрей.
Софья Петровна ничего не говорила. И только вздыхала, смотрела заплаканными глазами на дядю Володю. А он ерзал, словно сидел на огне, и озабоченно спрашивал:
— Мать, мать, что с тобой?
Но Софья Петровна не отвечала, всхлипывала и вытирала глаза платком. Нюра стояла ни жива ни мертва, бледная — ни кровинки.
Степка не имел представления о несчастье, свалившемся на Софью Петровну и дядю Володю, и подумал, что, наверное, погиб какой-то их родственник или близкий человек.
Хотя мальчишка ни разу не был на батарее, но нашел ее легко. Потому что Любаша показывала ему направление. Степка быстро вышел на крутую дорогу, мокрую из-за прошедшего утром дождя.
Краснофлотец с винтовкой, к которой был примкнут тонкий, как прут, штык, спросил:
— Ты куда, хлопец?
— К командиру.
— А не путаешь?
— К старшему лейтенанту Кораблеву.
Часовой показал в сторону кустарников и сказал:.
— Ступай туда.
Степка вышел прямо к орудию. Он в первый раз увидел так близко зенитное орудие. И оно, честно говоря, показалось ему маленьким. Все-таки посылать снаряды на такую высоту — это не из рогатки воробьев зашибать. Но окончательно поразили мальчишку таблички, которые стояли вокруг орудия на маленьких плотных столбиках. Степка насчитал их восемь. На табличках, словно на клетках в зоопарке, были сделаны надписи: «Тигр», «Лев», «Слон», «Зубр». Старшина второй статьи, ходивший возле орудия, посмотрел на мальчишку с улыбкой. Степка спросил:
— Для чего это? «Тигр», «Лев», «Слон»…
— Указатели направления. С ними в бою быстрее.
Потом Любка рассказала, что разговаривал Степка с командиром орудия Петром Самородовым. Это был удивительный зенитчик. Он мог сутками не отходить от орудия. Еще в Одессе за ним утвердилась слава охотника за самолетами.
Старшина Самородов поинтересовался:
— Ты откуда взялся?
Степка уже слышал Любашин смех и смело ответил:
— С Пасеки.
— А где мед?
— У пчелки под хвостиком.
Самородов посмотрел с удивлением. И укоризненно покачал головой.
Где-то рядом, видимо в землянке, работал радиоприемник, слышались треск, писк… Потом начал говорить диктор. Голос у него был строгий-строгий:
— «В течение ночи на двадцать седьмое октября наши войска вели бои с противником в районе Сталинграда и северо-восточнее Туапсе. На других фронтах никаких изменений не произошло…»
Любаша, увидев брата, не рассердилась и не встревожилась, она сказала Кораблеву:
— Это мой братишка.
— Помню, — сказал Кораблев. Пальцы у Кораблева были тонкими и длинными.
— Мать пришла, — сказал Степка. — И Софья Петровна. Софья Петровна плачет и молчит. Значит, что-то случилось.
— Ничего страшного, — ответила Любаша. — Видимо, она узнала, что ее Нюра вышла замуж.
Степка чуть не подпрыгнул от неожиданности. Но в это время за землянкой кто-то громко, с надрывом крикнул:
— Батарея, к бою!
Кораблев сказал:
— Укройтесь в землянке.
А сам нагнулся и поднял зеленую каску, лежавшую на земле.
Батарея на мысе Кадош уже заговорила. Вскоре стали стрелять и зенитчики Кораблева. Привыкшие к бомбежкам, Любаша и Степка спокойно сидели на нарах в пустой землянке. И черная шинель старшего лейтенанта висела рядом на столбе, подпирающем свод.
— Кто же муж Нюры? — спросил Степка.
— Герой какой-то. Зовут Иваном. Она мне под большим секретом сказала. Слово взяла. Да теперь все равно…
— А зачем она из этого тайну делает?
— По серости…
Они еще немного посудачили о Нюре. И когда, как им казалось, стрельба стала утихать, на батарею упала бомба. Затрещал свод. Столб, на котором висела черная шинель, перегнулся, посыпалась земля, что-то ударило Степку по голове. И яркие, цвета молний, круги, сменяя друг друга, долго прыгали перед глазами. Неизвестно, сколько прошло минут или секунд, пока он смог видеть и слышать нормально. Любаши рядом не было. И столб, и шинель Кораблева валялись на полу. Вход в землянку светился как заплатка.
Стрельба продолжалась…
Оставаться в землянке было невмоготу. Пошатываясь, Степка выбрался наружу. Любаша стояла на коленях, перевязывала грудь раненому краснофлотцу. Три других артиллериста лежали убитые; чтобы понять это, достаточно было одного взгляда.
У орудия хлопотали заряжающий да старшина Самородов, который успевал сделать все — и за наводчика по азимуту, и за наводчика по углу возвышения, и за прицельных: по скорости и дальности, по курсу и углу пикирования.
Заряжающий сам подносил снаряды. И орудие, конечно, не могло теперь производить пятьдесят выстрелов в минуту, но все равно оно стреляло.
Снаряды лежали в ящике, крышка которого была распахнута.
Степка подбежал, с трудом поднял длинный желтый снаряд. Он был тяжелым. Степка нес его, согнувшись, но смотрел не под ноги, а вперед. И он увидел самолет, большой-большой, и летчика в кабине. Самолет пикировал прямо на батарею.
Самородов, казалось, прилип к орудию. И ствол двигался, словно был частью его тела. Степка видел, как от самолета отделились две бомбы. Но в тот же момент Самородов произвел выстрел. Потом он отпрыгнул от орудия и крикнул:
— Ложись!..
Степка выпустил снаряд и упал лицом вперед. Снаряд покатился под гору. И мальчишка думал, что снаряд взорвется. Но он застрял в кустах.
Самородов не промахнулся. Самолет раскололся надвое… Но после Степку вновь оглушило и присыпало кустами и глиной. Когда он поднимался, то обратил внимание, что рядом упала книжка небольшого формата в красном матерчатом переплете. Он поднял книжку без всякой цели, потому что меньше всего ожидал ее здесь увидеть.
Любаша была жива, и Самородов, и заряжающий тоже. Одна бомба угодила в землянку. Другая попала во второе орудие, которое стояло слева от тропинки. Орудие было исковеркано, весь орудийный расчет погиб. Погиб и находившийся там командир батареи старший лейтенант Кораблев.
Любаша не плакала. Только вид у нее был ненормальный. И большие глаза, казалось, вот-вот вылезут из орбит.
Возвращались на Пасеку молча. Любаша впереди. Степка отстал немного. Видимо, от испуга наступило шоковое состояние, и вялость обволакивала мальчишку. И ноги слушались совсем плохо. Степка открыл книгу в красном переплете, которую так и носил, держа в руке, только потому, что на батарее некуда ее было положить, а он не привык видеть, как книги валяются на земле. Открыл книгу и прочитал:
— «Декамерон».
Название показалось неинтересным. Он захлопнул книгу, не перевернув больше ни страницы.
Нина Андреевна посветлела лицом, увидев своих детей. Спросила:
— Где застала бомбежка?
— В лесу, — безжизненно ответила Любаша.
Софья Петровна плакала, и дядя Володя, кажется, тоже. У Нюры было страдальческое выражение лица. Она подошла к Любаше и тихо сказала:
