Андрей Орлов - Черный штрафбат
И только чувство опасности — на грани паники! — подбросило его, когда рассвет позолотил верхушки деревьев. Опять обмишулились? Вскочил с колотящимся сердцем. Что не так? О чем там бормочет инстинкт самосохранения? Не зря он три года обретался в разведке — и жив остался, и воевал достойно… Подхватил автомат, метнулся к крохотному оконцу, выходящему на плетень и опушку. И чуть не задохнулся от волнения. Из леса выбегали люди, бежали, пригнувшись, вдоль опушки, пропадали из поля зрения — обходили хутор. Форма не немецкая, и то ладно. Подобное одеяние он уже на ком-то видел — мешковатая полувоенная униформа, высокие кепки с козырьком, повязки на рукавах…
Он вылетел в горницу. И рта раскрыть не успел. Распахнулась дверь от мощного пинка, с мясом вылетела щеколда. На пороге возник здоровенный мужик — автомат в его руках смотрелся детской игрушкой. Ворвался в горницу, топая сапожищами, с перекошенной харей, пустил врассыпную очередь. Ванька Чеботаев, уснувший с вечера за столом, только и моргнул осоловело — загремел под стол. Сверзился вместе со стулом Гурвич… Зорин, увертываясь от пуль, шмыгнул за печку — а сверху растерянно моргал Фикус — парню снились благодушные, отнюдь не военные сны. Здоровяк побежал за Зориным, споткнулся о кадушку с водой. А когда вставал, в его свинячье рыло уже летел стальной кулак. Втемяшился под нос, а вместе с кулаком и мощный выброс энергии! Бить поднос — запрещенный прием. Голова бандеровца дернулась, глаза покатились из орбит. Он ударил вторично — тем же наступательным «орудием». Молодчик испустил дух — умер от стремительного кровоизлияния в мозг! Через порог уже кто-то летел, а Зорин всё нашаривал потерявшийся автомат.
— Разбегайся, суки!!! — дурным голосом завизжал на печке Фикус и открыл огонь из шмайссера! Двое попадали, не успев даже вникнуть в ситуацию. Разлетелся горшок с недоеденной картошкой, рухнула вешалка с одеждой.
— Молоток, Фикус! — гаркнул Зорин. — Всё, кончай палить! — и покатился с вновь обретенным автоматом на середину горницы. В проеме не было никого из живых. Он выплюнул очередь в белый день (вернее, в серый рассвет). Народ уже подтягивался. Свалились с чердака растрепанные Ралдыгин с Игумновым, из спальни стариков, отчаянно толкаясь, выбирались Новицкий с Шельнисом.
С улицы открыли беспорядочный огонь. Посыпались разбитые стекла. Штрафники валились на пол, передергивали затворы.
— Живо к окнам! — крикнул Зорин. — И дверь держите! Да не высовывайтесь!
— А ты куда? — вякнул с печки Фикус (понравилось ему там, что ли?).
Имелось у него одно небольшое дельце… Он метнулся в клетушку, где спал, припал к окну. С этой стороны злодеи не подкрадывались. Плетень в двадцати шагах, за плетнем густой бурьян. Он шарил по окну, выискивая запирающее устройство. Не было на этом крохотном окне никакого устройства! За спиной разгорелась жаркая стрельба. Он выбил стекло прикладом, очистил края рамы от рваных осколков. Вывинтился из окна, упал в траву, присел, поводя стволом. Никого. Побежал вдоль дома, нащупывая гранаты в подсумке. Присел на углу за бочкой для дождевой воды. В этом месте избы к цоколю было пристроено что-то вроде дощатого короба. Крышка из сколоченных досок была отброшена. И почему они с вечера это не проверили! Он подкрался, сунулся внутрь. Так и есть — на глубине вытянутой руки в замшелом настиле чернело отверстие для вентиляции подвального помещения. В него могла пролезть небольшая собака. Или небольшой ребенок…
Чертыхнувшись, он пополз дальше. Окон на этой стороне не было. А за углом уже стреляли. Последними словами ругался Игумнов, посылая очередь за очередью. Зорин кинулся в сторону, пополз между огородными грядками. Добрался до плетня и отправился вдоль него, не поднимая головы. Открытое пространство по курсу очень не понравилось. Он оторвал от плетня две тощие жердочки, перебрался наружу, нырнул в бурьян…
Атаки с тыла злодеи не ожидали. Их осталось восемь. Двое сидели за хрюкающим свинарником, поочередно высовываясь и выплевывая очереди. Остальные залегли за поленницей с дровами, стреляли и яростно перепирались. Одни на прорыв штрафники не хотели, а вторично штурмовать хату, когда силы почти сравнялись, полицаям тоже не было великой радости. Зорин подкрадывался сзади, и кажется, из дома его заметили — перенесли огонь на свинарник. Украинцы стали перебегать — собрались в кучку, начали совещаться. Удачнее момента не представить! Зорин подлетел, как на пружине, перебросил через плетень лимонку с кошмарным поражающим действием, повалился в бурьян, заткнул уши. Подскочил, едва разлетелись осколки, швырнул вторую гранату — на всякий пожарный…
Поднялся и, выкрикивая какую-то блатную чушь, бросился к плетню, строча из автомата. Мог бы и не стараться — повсюду валялись тела, разбросанные волной и нашпигованные осколками. Двое за свинарней сообразили, что дела пошли не очень здорово, стали отбегать, прячась в траве. Из дома ударили плотным огнем. Один упал, другой побежал куда-то вбок, подбрасывая ноги, и вскоре прочно обосновался на мушке у Зорина. Взмахнул руками, словно птица, покатился, ломая шею…
Еще одна фигурка подпрыгнула — немного дальше, побежала к лесу, сверкая голыми пятками. Пацаненок! Вот мерзавчик! Посмотреть решил, как «свои» расправятся с «чужими»! Кипя от злости, Зорин вскинул автомат, но как-то стушевался, опустил. Убивать детей, как бы они к тебе ни относились…
Угрюмо смотрел, как мальчишка уносится за деревья. Сплюнул, побежал в хату. А там свои отклеивались от окон — бледные, трясущиеся, толком не выспавшиеся. Фикус свалился с печки, тряс его за ворот, нес свою блатную околесицу. Ванька Чеботаев уже отмучился.
Лежал под столом весь скрюченный, с лицом перекореженным и страшным. Умирал мучительно, схватился в момент агонии за ножку стола и теперь сжимал ее мертвой хваткой синими от напряжения пальцами. Гурвич сидел на полу с каким-то тупым просветлением в глазах, гладил шишку на макушке.
— Ты жив, Ленька! — бросился к нему Зорин.
— Ага, ага, тьфу, тьфу… — тупо кивал Гурвич. — Башкой я треснулся, Леха, ни хрена себе не помню…
Он оттащил стол, распахнул крышку подвала. Украинцы завизжали от страха, когда у них над головой выросла фигура разгневанного русского солдата. Скулила старуха, старик обнимал ее и истово крестился. Мычал детина, закатив глаза. И только девушка молчала. Стояла от родни особняком, насмешливо смотрела Зорину в глаза. Эдакая Зоя Космодемьянская — с обратным знаком… Он вскинул автомат — все взвыли, а она не шевельнулась. Какая же ненависть патологическая у этой публики к нашему брату. И что мы сделали им такого?…
— Тьфу на вас, граждане пособники фашистов и предатели трудового народа, — презрительно сообщил Зорин и ногой захлопнул крышку. Видеть не хотел он этих штатских…
— Замочи их, старшой! — взмолился Фикус.
— Отставить! — рявкнул он. — Быстро уходим! Хватайте Ваньку за руки, за ноги — и в лес. Похороним парня по-человечески. Фикус, лопату добудь! А я патронами пока затарюсь…
* * *Схоронили боевого товарища в полутора километрах от хутора, посреди веселой звонкой дубравы. Рыли по очереди, а остальные прислушивались — не бежит ли погоня. Обложили тело ветками, засыпали землей, соорудили что-то вроде холмика. Ралдыгин даже всплакнул — успел уже привязаться к этому простому недозрелому пареньку. Остальные угрюмо помалкивали. Потом расслабились, глубоко вздохнули.
— Хорошо солдату тут будет, — меланхолично вздохнул Новицкий, поднимая голову, — такой хороший лес…
— Повезло Ваньке, — как-то не в строку брякнул Игумнов. — У него хоть могила есть. А вот у Чулымова — ни хрена. Так и валяется, поди, стервятников кормит. И Алтыгов валяется…
— И вся наша рота, — пробормотал Шельнис.
— В путь пора, — напомнил Зорин. — Пойдемте, парни. Не ровен час бандерщина прибежит. В здешних лесах этого дерьма…
— А лопату куда? — встрепенулся Фикус. — С собой возьмем?
— Накаркаешь, — поморщился Зорин. — Выбрось немедленно!
Не помогло.
* * *И часа не прошло, как напоролись на группу незнакомцев. Вышли на поляну… вскинули автоматы, стали палить без разбора! Впрочем, трудно сказать, кто первым открыл огонь. Незнакомцев было человек десять, они сидели на полянке тесным кружком. Смутили четырехугольные кепки-конфедератки и военная форма — явно не советская…
— Бандера! — завопил Фикус и рыбкой полетел в траву. Зорин попятился в лес. Попятились остальные. Те парни повскакивали, схватились за карабины. Возможно, одновременно принялись садить друг по дружке. Те тоже пятились, пустились бежать, окопались на своей опушке. Штрафникам выбираться из переделок было не впервые, лежали, прячась в траве, за бугорками, постреливали короткими очередями. Только Ралдыгин уже отстрелялся… Он лежал в пяти шагах от Зорина, смотрел на него распахнутыми глазами, сотрясался от спазмов. Опрокинулся на спину, затих…
