Иван Кошкин - Когда горела броня. Наша совесть чиста!
Чекменев взял лежащий на карте карандаш и принялся показывать:
— Противник перебрасывает подкрепления к Валкам. На лесной дороге наблюдалось оживленное движение, в сторону деревни проследовало около сорока автомобилей с солдатами, две четырехорудийные батареи противотанковых орудий, — он посмотрел на танкистов. — Хочу отметить, что орудия более мощные, чем те, с которыми мы имели дело вчера, длинноствольные, я определил калибр как сорок семь — пятьдесят миллиметров.
— Значит, они оголили какой-то участок, — подумал вслух начштаба. — Больше этим силам взяться неоткуда, мы их изрядно потрепали…
— Простите, товарищ майор, — возразил Чекменев. — Но я не думаю, что эти подкрепления из состава двадцать первой пехотной дивизии. Во-первых, за все время, что мы за ними следим, мы ни разу не видели, чтобы немцы перевозили пехоту на грузовиках. Кроме того, у этих автомобилей помимо номеров и прочего на крыле был вот такой знак.
Он положил на стол мятый листок бумаги с рисунком и продолжил:
— Машины противостоящей нам дивизии подобной символики не несли. Я уверен, это свежие силы.
— Час от часу не легче, — в сердцах бросил Тихомиров. — Ладно, примем к сведению. Похоже, они считают, что, не сумев взять Ребятино, мы перенесем давление на Валки.
— Между прочим, — тихо сказал начштаба, — именно это я и собирался предложить.
— Остается только радоваться, что у нас так хорошо поставлена разведка, — кивнул комдив. — Придется вернуться к тому, что предлагает 732-й. Хотя мне эти ночные похождения кажутся авантюрой. Ладно, что у нас с танками?
Все обернулись к танкистам. Петров вдруг четко осознал, что, не считая телефонистов и радиста, он здесь самый младший по званию. Это прибавило старшему лейтенанту какой-то странной уверенности.
— Старший лейтенант Петров, временно исполняющий обязанности командира батальона, — представился он. — На данный момент в батальоне насчитывается семь машин, еще одна будет к ночи ограниченно годна. Также в ремонте находятся два танка, готовность — через день-два.
— Если не ошибаюсь, — спросил комиссар Васильев, — в дивизию вы прибыли с двумя десятками машин?
— Так точно, — мрачно ответил Петров. — Остальные уничтожены или нуждаются в заводском ремонте.
— Понятно, — крякнул Тихомиров. — Что-нибудь удалось выяснить относительно гибели танков, поддерживавших 717-й полк?
Петров кивнул.
— Судя по характеру повреждений, они подбиты зенитным орудием. Я видел такое во время боев под Бродами. Стреляли с опушки леса, я не имел возможности поговорить с кем-нибудь из 717-го, но, похоже, все кончилось очень быстро, — он запнулся, подбирая слова. — В связи с этим я бы хотел, чтобы, планируя наши действия на завтра, вы учитывали это обстоятельство. На открытом месте мы становимся уязвимы, а от зенитки наша броня уже не спасет.
Тихомиров побарабанил пальцами по столу.
— К сожалению, товарищ старший лейтенант, после Ребятина, как я уже сказал, идет как раз открытое пространство. Ладно, проработаем это позднее. Пока все свободны, — жду вас через два часа. Чекменев, останьтесь.
Когда командиры шли к выходу, комдив окликнул Петрова:
— Товарищ старший лейтенант, на секунду. И вы задержитесь, товарищ батальонный комиссар.
Танкисты повернулись, полковник подошел к ним и тихо сказал:
— Я звонил в медсанбат. Юрино состояние тяжелое, но достаточно стабильное. Через полтора часа будет санитарный самолет, перебросим его во фронтовой госпиталь. Если… Если он перенесет транспортировку — будет жить. Все, теперь свободны.
Петров молча отдал честь, развернулся и вышел, Беляков шагнул к комдиву и крепко пожал его руку. Затем, щелкнув каблуками, вскинул руку к танкошлему и последовал за молодым комбатом. Тихомиров покачал головой и повернулся к оставшимся.
— Значит, так, капитан, — обратился он к Чекменеву. — В Ребятине мы застряли прочно. Комбат второго батальона 732-го полка капитан Асланишвили предлагает ночную атаку и просит, чтобы ты оказал содействие. Знаю, что ты с ног валишься, но надо. Поедешь сейчас со мной.
— Товарищ полковник, — запротестовал начштаба, — нечего вам на передовой делать!
— Ну, это уж не тебе решать, — полковник решительно нахлобучил фуражку.
— Фуражку снимите, товарищ полковник, — тихо сказал Чекменев. — У немцев снайперы действуют, вы и так выделяетесь, а с этим блином вообще мишенью будете.
Комдив выругался и, подойдя к Алексееву, снял с того пилотку, сунув обалдевшему начштаба фуражку.
— На, пусть она у тебя на голове умных мыслей наберется. Товарищ комиссар, — повернулся он к Васильеву. — Вы тоже собирайтесь, там какое-то ЧП в батальонах, кажется, комиссар второго угрожал кому-то расстрелом. Это ваше хозяйство, так что уж будьте добры, приведите его в порядок.
Все трое вышли из блиндажа, оставив майора вертеть в руках комдивскую фуражку.
* * *Настроение у капитана Асланишвили было хуже некуда. Мало того, что не взяли деревню, мало того, что комдив забраковал его идею ночной атаки, так тут еще эта выходка комиссара. Он покосился в сторону — Гольдберг уселся в углу, положив автомат на колени, и угрюмо смотрел перед собой. Комбат-2 отвернулся. Ему, в общем, нравились прямота и бескомпромиссность комиссара, однако сейчас он зашел слишком далеко, но как сказать об этом — капитан не знал. Он снова вздохнул — словно мало ему немцев, что засели в домах в каких-то ста метрах отсюда. Гитлеровцы держали батальон в постоянном напряжении, обстреливая наспех вырытые между избами окопы из минометов. Время от времени вспыхивали короткие перестрелки. Асланишвили поглядел вверх. Крышу дома снесло снарядом, и капитан мог смотреть на вечернее небо, не выходя из избы. Еще два часа — и станет совсем темно, принимать решение следовало сейчас, но штаб дивизии молчал. Внезапно за окном раздался какой-то шум, дверь, висевшая на одной петле, распахнулась, и в избу, пригнувшись, вошел высокий грузный человек с ворошиловскими усиками. В петлицах у человека было по четыре шпалы, и комбат, из-за пилотки не сразу узнавший Тихомирова, встал по стойке «смирно». Вслед за полковником вошли командир полка, комиссар дивизии Васильев и командир разведбата Чекменев. Бросив косой взгляд на вытянувшегося в своем углу Гольдберга, комдив подошел к капитану и коротко бросил:
— Докладывай.
Асланишвили внезапно почувствовал, что весь план операции вылетел у него из головы. Комдив был явно не в духе, да и взгляд комиссара не предвещал ничего хорошего. Вспомнив, чьим земляком является, капитан взял себя в руки и достал из сумки блокнот. Показав на самодельной схеме расположение своих и немецких позиций, доложив о состоянии батальона, а также о силах противника, комбат подвел итог: лобовыми атаками село не взять. Тихомиров слушал молча, его брови медленно съезжали к переносице. Где-то в деревне прогремела очередь немецкого пулемета, ударило несколько винтовочных выстрелов, хлопнуло несколько мин.
— Товарищ капитан, — негромко сказал полковник, — Ребятино — это ключевой пункт в их обороне, последний узел сопротивления перед железной дорогой. Вы понимаете, что деревня должна быть взята не позднее полудня?
Слово «должна» комдив произнес таким голосом, что всем стало понятно, что деревню действительно необходимо взять.
— С нашими силами это невозможно, товарищ полковник, — наклонив голову вперед, спокойно ответил капитан. — По крайней мере, до тех пор, пока мы будем действовать так, как сегодня.
— Насколько я понял, вы предлагаете действовать иначе? — спросил Тихомиров.
— Так точно.
— В таком случае я бы хотел, чтобы вы лично доложили мне свой план ночной атаки, товарищ капитан, — сказал комдив. — От вашего комполка я его уже слышал, теперь хочу услышать от вас.
— Есть, — Асланишвили почувствовал, что больше не волнуется. — Сегодняшние атаки имели единственный положительный результат — нарушена организация их обороны. Намеченные немцами сектора обстрела сбиты, мы уничтожили часть их огневых точек. В дневном бою это не будет играть роли — на такой дистанции они будут просто расстреливать нас, как в тире. Однако ночью они уже не смогут бить по секторам так, как сегодня утром. Я считаю, что в темноте мы сможем преодолеть пустыри и перейти в ближний бой. Тогда, по крайней мере, мы сможем реализовать свое численное превосходство.
— В темноте? А вам известно, товарищ капитан, что немцы в темное время суток регулярно пускают осветительные ракеты? — комдив покосился на прислоненную к стене шашку. — Или кавалерия так далеко вперед не заглядывает?
Асланишвили вспыхнул.
— Мая служба в кавалэрии нэ имеет значения, — от обиды в речи комбата прорезался акцент. — Мы падумали аб этом тожэ.
