Свен Хассель - Генерал СС
— Я не тот, кто тебе нужен!
Малыш сощурился.
— Отказываешься выполнять приказание?
— Отказываюсь вызываться добровольцем.
Наступила пауза. Малыш предпринял новую попытку.
— Я приказываю тебе вызваться добровольцем.
— Ладно же, — ответил я. — Раз так, отказываюсь выполнять приказ.
Малыш сделал глубокий вдох.
— Я скажу генералу. Скажу, что нашел добровольца, но доброволец отказывается идти, а это отказ повиноваться приказаниям, мне все равно, как ты считаешь, это прямой отказ… Видел, что только что произошло с этим парнем, так ведь? То же произойдет и с тобой, когда я скажу генералу, что ты отказался идти добровольцем, когда я сказал, что должен пойти, хотя он только что приказал мне найти добровольца…
— Да заткнись ты! — выкрикнул я. — Черт с тобой, иду!
Малыш заколебался.
— Значит, вызываешься пойти со мной, посмотреть, есть ли уцелевшие?
— Только под нажимом.
— Ну и ладно. Главное, что идешь по доброй воле… Ну, пошли.
Тут вмешался Порта, он топтался поблизости, ожидая, чем кончится разговор.
— И захватите мою кровать, ладно? — небрежно попросил он. — Мы отходили в такой спешке, что я оставил ее. Думаю, она все еще там.
Порта измучил всех, таская кровать за собой. Даже генерал не смог заставить Порту ее бросить.
— Лично у меня, — с достоинством сказал я, — нет ни малейшего желания тащить кровать до Гумрака. Пошел ты вместе с ней!
— Да, у меня тоже, — подхватил Малыш. — Вы, берлинцы, — с неприязнью обратился он к Порте, — слишком уж заноситесь. Дальше некуда. Вам надо спуститься на землю, ко всем остальным.
— Я не могу отказаться от того, к чему привык за всю жизнь, — запротестовал Порта. — Мы спали в кроватях. Не знаю, как вы там в провинции, но мы в Берлине привыкли ко всем удобствам жизни.
— В провинции? — возмутился Малыш. — Я живу не в провинции! У нас в городе есть даже оперный театр, чтоб ты знал!
— Оперный театр! — усмехнулся Порта. — Скорее глинобитная лачуга для крестьян!
Мы расстались очень озлобленными друг на друга. Малыш ринулся в снег, крикнув, чтобы я следовал за ним. Шел он так быстро, что я не мог угнаться, но стоило мне остановиться, чтобы перевести дыхание, Малыш всякий раз дергал меня вперед за плечо и подгонял пинком в зад.
— Пошевеливайся, чертов швед!
— Датчанин! — выкрикнул я.
— Какая разница?
Для Малыша не было никакой. Шведы, датчане — все едино. И в тех обстоятельствах вряд ли имело смысл спорить.
Уцелевших, разумеется, не было. Мы нашли в истоптанном снегу лишь несколько окровавленных трупов, потерявших человеческий облик. Даже пресловутая кровать была разломана.
— Пошли обратно, — с беспокойством сказал я. — Пока нас не засекли русские.
— Ладно, ладно, не будь таким нетерпеливым! Я шел сюда не напрасно. И с пустыми руками не уйду.
— Но ведь здесь ничего не уцелело!
— С пустыми руками не уйду! — повторил упрямо Малыш. — Он хотел свою кровать, вот пусть ее и получит.
— Черт возьми! — ругнулся я. — Что проку от обломков?
Малыш ползал по снегу, собирая их, был глух ко всем просьбам и не обращал внимания на угрозы. Русский пулеметчик открыл огонь, я нырнул в ближайшую нору и притаился там. Малыш спокойно продолжал свое дело. Пулемет перестал стрелять, я хотел высунуть голову и сказать Малышу, что нужно уходить, но тут вспыхнул прожектор, и Малыш с обломками предстал во всем своем идиотизме. С русской стороны послышались громкие крики и взрывы смеха. Я снова притаился в своей норе, а Малыш вскинул над головой кулак и погрозил.
— Выключите свет, болваны, вы слепите меня!
К моему удивлению, русские выключили прожектор безропотно.
— Я убираюсь отсюда! — крикнул я, выскочил из снеговой норы и бегом пустился прочь, пока русские не одумались.
С их позиций доносился веселый смех, но я понимал, что их веселье может в любой миг смениться яростью.
До Гумрака мы добрались без происшествий, и Малыш злорадно протянул Порте кучу железных обломков и лоскутьев брезента.
— Пожалуйста.
Порта глянул на них.
— Что это?
— Старая колесница, — ответил Малыш ликующе. — Та кровать, которую ты просил… Я головой рисковал ради этого хлама. Русские пытались застрелить меня, правда, Свен?
— Не стоит говорить так категорически, — ответил я раздраженно. — По-моему, они были вдребезги пьяны.
12
Генерал[81] СС Пауль Аугсберг[82] явился в штаб 6-й армии и потребовал встречи с генералом Паулюсом.
— Герр генерал! — начал Аугсберг вполне почтительно, однако тон его говорил, что он пришел по важному делу и не может попусту тратить время. — Считаю совершенно необходимым, чтобы немедленно был отдан приказ прорываться сквозь позиции русских. Пытаться продолжать сражение таким образом — сущее безумие, и все это понимают. При нынешнем положении вещей у нас хватит танков и тяжелой артиллерии, чтобы прорваться. Только разрешите, и я докажу это вам! Но через несколько дней такой возможности уже не будет… Смотрите! — Он воодушевленно ткнул пальцем в стенную карту. — Попытку нужно сделать вот здесь… возле Каслановки. В этом месте позиции противника не эшелонированы в глубину. У нас есть превосходная возможность прорваться.
— Генерал Аугсберг, — ответил с улыбкой Паулюс, — вы прекрасно понимаете, что просите о невозможном. Фюрер отдал совершенно ясный приказ: мы должны сохранять свои позиции и оборонять их.
— Оборонять? Оборонять? Чем, черт побери? Снежками и трупами?
Паулюс слегка пожал плечами. Генерал Аугсберг подался к нему через стол.
— Что ж, пусть так! Раз Гитлер велит оставаться здесь, надо оставаться… но давайте хотя бы сообщим русским, что готовы к переговорам!
Паулюс покачал головой.
— Никаких переговоров, генерал Аугсберг. Приказ фюрера совершенно категоричен. Мы остаемся здесь и сражаемся.
Аугсберг распрямился. Вытянув лицо и вскинув брови, уставился с высоты своего роста на Паулюса.
— Можно узнать, с какой целью? Вы умышленно хотите довести солдат до крайности? Хотите, чтобы они взбунтовались против нас и покончили с нами?
— Не опасайтесь этого, генерал. Немецкие солдаты никогда не взбунтуются против своих офицеров, в них глубоко укоренилась привычка к повиновению. Все успехи нашей страны основаны на нерушимой цепи повиновения от низшего ее звена до высшего…
— Слепого повиновения! — резко произнес Аугсберг. — Бездумного, нерассуждающего…
— Может быть, и так, однако это качество в конце концов приведет нас к победе. Пусть в настоящее время положение дел выглядит мрачно, но не стоит падать духом из-за малозначительной неудачи, генерал Аугсберг. В итоге мы победим. Немцы ничего не делают наполовину.
— Похоже, да, — злобно сказал Аугсберг. — Разумеется, никто не сможет нас обвинить, что мы были разбиты наполовину под Сталинградом… нешуточная, полномасштабная бойня!
Он резко повернулся и вышел из кабинета, раздраженно зашагал по громадным, широким коридорам бывшего здания НКВД. Вокруг кабинетов генерала Паулюса и его штабистов были сложены штабелями тела немецких солдат. Вдоль стен наподобие мешков с песком высились замерзшие трупы. Достойные солдаты отечества даже в смерти.
Генерал Аугсберг продолжал путь по коридорам, где бок о бок лежали больные и раненые, умирая на каменном полу. Прошел через находившуюся рядом с операционной комнату. Она была полна трупов и ампутированных конечностей, небрежно разбросанных по полу. Несколько человек, возможно, были еще живы, но хирурги махнули на них рукой, как на безнадежных. В углу сидел, сжавшись, с бессмысленным взглядом и полными слез глазами генерал фон Даниэльс. Губы его беззвучно шевелились, нижняя дрожала. Генерал Даниэльс потерял целую дивизию — 176-ю пехотную[83]. Все семнадцать тысяч человек были уничтожены русскими; теперь их командир оплакивал своих покойников и утраченные надежды, разум его был безнадежно сокрушен. Генерал Аугсберг остановился, посмотрел на него, покачал головой и пошел дальше.
Другие офицеры, которых он миновал, с виноватыми лицами и втянутыми в плечи головами, таясь, проскальзывали в тени стен… старшие офицеры, выполнявшие приказ сражаться до последнего солдата, до последнего патрона, отправившие полицию вермахта даже в госпитали вытаскивать раненых биться за отечество, и теперь, загубив много тысяч чужих жизней, твердо намеревались сохранить собственные. Их взгляды были обращены на далекую Волгу, на бегство любой ценой от упорного сражения до последнего солдата и растущих гор трупов.
Генерал Аугсберг пересек двор и продолжал путь среди черных, все еще дымившихся развалин. Внизу по улице проходила длинная, узкая, беспорядочная колонна унылых солдат. Они были одеты в лохмотья, головы их свешивались на грудь, ноги волочились, плечи сутулились. Генерал Аугсберг стоял, глядя на них. Немецкая армия en route[84] бог весть куда, бог весть зачем. Солдаты просто бросятся в снег и будут стрелять наобум, пока не кончатся патроны. Их смерть была неизбежной и бессмысленной.
