Листопад - Тихомир Михайлович Ачимович
— О взрывчатке позаботятся товарищи из окружкома. Завтра к вечеру она будет доставлена.
— Тогда, я думаю, все в порядке, и прошу тебя поручить мне это задание. — Голос Лабуда звучал несколько громче, чем ему хотелось бы.
— Ты пойдешь один, без роты? — В голосе комиссара звучало искреннее удивление. — Разве это возможно? Я не понимаю.
— У меня есть план, я все продумал.
В комнате стало тихо.
— Скажи, товарищ Лабуд, — спросил один из тех, что пришли недавно и теперь внимательно слушали разговор комиссара с Лабудом, — ты уверен в успехе? Это же пахнет авантюрой.
Вопрос задал командир Рудничской роты. Две недели назад он был ранен в шею, которая еще была плотно забинтована. Чтобы повернуть голову, ему приходилось поворачиваться всем телом.
— Если у тебя есть план, почему ты до сих пор не осуществил его?
Лабуд насмешливо посмотрел в его сторону и только приготовился ответить, как дверь с шумом отворилась и в комнату стремительно влетела Гордана. Она была без головного убора, вид у нее был очень встревоженный.
— Милан, скорее, они пошли Чарапича расстреливать!
Удивленный неожиданным появлением Горданы, Лабуд не сразу понял смысл ее слов.
— Какого Чарапича?! — воскликнул он.
— У нас в роте всего один Чарапич, а если ты не поспешишь, и его не будет, — ответила она сердито.
Лабуд пулей выскочил из помещения штаба отряда. Несколько человек, и среди них комиссар, устремились было следом за ним, но передумали и вернулись в комнату.
Шумадинец подошел к столу и сел на прежнее место.
— Что, черт возьми, происходит в вашей роте? — нахмурившись, спросил он Гордану. — Ты же секретарь скоевской организации[17]. Как могла ты позволить такое самоуправство? Я был о тебе лучшего мнения и даже собирался предложить твою кандидатуру на должность комиссара роты.
Гордана смотрела на Шумадинца широко открытыми глазами.
— Что я могла сделать? — сказала она тихим голосом. — Когда я пришла в роту, Чарапичу уже был объявлен приговор, и они не стали меня слушать. А Зечевич даже обвинил меня в том, что я защищаю воров.
— Воров? А что Чарапич украл?
— Он съел пайку хлеба и кашу Славки, пока она была на посту. Когда товарищи ехали его упрекать за это, он вышел из себя и заявил, что ему надоело таскаться с нами и что он собирается перейти к четникам.
— Конечно, это серьезный проступок, и Чарапич, видно, из числа нестойких, колеблющихся. Но все равно, без суда расстреливать человека нельзя. Точно ли установлено, что он съел порцию Славки?
— Да, он сам признал это. Правда, сначала отрицал. Дело в том, что он помогал каптенармусу распределять обед между бойцами и ему было поручено выдать порции тем, кто во время обеда стоял на посту…
Славка Попович осталась в роте после смерти мужа и сына. Это была молодая красивая женщина, которой природа дала все, кроме счастья. Убитая горем, она медленно возвращалась к жизни. Трудности партизанской жизни Славка переносила безропотно. Скромная и спокойная, как большинство молодых крестьянок, она старалась быть незаметной. Часто можно было видеть, как, задумавшись, она смотрела вдаль, словно кого-то ожидала. Когда Лабуд предложил Славке стать санитаркой, она отказалась под предлогом того, что не выносит вида раненых и что должна отомстить за своего мужа и сына.
Свои обязанности Славка выполняла безукоризненно. Она добровольно шла на самые трудные задания, а во время остановок и отдыха первой вызывалась идти в охранение. Это было самое трудное из всех дежурств. Нелегко после трудного перехода, когда все тело ломит от усталости и требует отдыха, идти на пост.
В тот день Славка сменилась с поста после обеда. Она очень замерзла и, вернувшись в роту, сразу приникла к печке. Смертельно хотелось спать, и она чувствовала, как глаза закрываются против ее воли.
— Славка, ты не обедала? — спросил ее Зечевич, который следил за сменой часовых. — Тебе обед оставили.
Зечевич повертел головой, ища глазами Чарапича, который спал в отдалении, накрытый своей белой накидкой.
— Павле, где Славкин обед? — подойдя к Чарапичу и растолкав его, спросил Зечевич.
— Какой сейчас может быть обед? Все давно поели, — сонно ответил Чарапич. — Все, что каптенармус мне оставил, я роздал.
— Не мог каптенармус забыть, сколько у него людей на посту. Я сам напоминал ему об этом. Мне кажется, что ты хитришь.
— Влада, я совсем не голодна, — почувствовав, что может вспыхнуть ссора, негромко произнесла Славка. — Оставь его в покое. Мне бы лишь согреться и поспать.
— Нет, я этого так не оставлю, я выясню, где твоя порция, — ответил Зечевич и отправился искать каптенармуса.
Каптенармус спал в соседней комнате. Влада так громко начал его будить, что бойцы, находившиеся в комнате, испуганные, повскакивали.
— Чего ты кричишь, пожар, что ли? — протирая глаза, сердито спросил каптенармус. — Можно бы и потише. В чем дело?
— Дело в том, товарищ каптенармус, что сам ты поел, а часового оставил голодным. Как тебе не стыдно! Я доложу об этом командиру.
— Ничего не пойму. Или я сплю и не могу уразуметь, о чем ты говоришь, или ты пьян и не знаешь сам, что болтаешь. Ты знаешь, Влада, что я всегда часовым оставляю пищу в первую очередь. Пошли спросим Чарапича, что он с ней сделал.
Пока Влада разговаривал с каптенармусом, Чарапич взял карабин и вышел из помещения. Хотел ли он сбежать совсем или же намеревался отсидеться где-нибудь, пока обстановка в роте не успокоится, никто точно не знал.
Зечевич, обнаружив исчезновение Чарапича, схватил винтовку и выскочил на улицу. Следом за ним бросилось еще несколько бойцов, любителей острых ситуаций. В коридоре они едва не сбили с ног Гордану, которая, заслышав шум, вышла из своей комнаты.
Чарапич был уже довольно далеко. Ему оставалось пройти метров пятьдесят до лесной опушки, но его быстро настигли и взяли в кольцо. Бледный и растерянный, стоял он среди партизан, судорожно сжимая в руках свой карабин.
— Что вам от меня надо?! — закричал он. — Что я вам сделал? Дайте мне уйти, куда я хочу!
— Куда же ты направился, хотел бы я знать? — спросил его один из бойцов.
— А тебе какое дело? — возмутился Чарапич. — Я свободный человек и могу идти, куда хочу.
— Хорошо, мы отпустим тебя, но сначала примешь наказание, которое заслужил, — с трудом сдерживая себя, чтобы не перейти на крик, угрожающе произнес Зечевич. — Коль сумел оставить товарища без обеда, умей и наказание за это принять.
— Не оставлял я никого без обеда, меня оболгали. Я взял лишь то, что мне следовало, — ответил Чарапич нервозно.
— Замолчи, враль! — крикнул
