Василий Щур - Пограничными тропами
Много славных подвигов русских воинов видел за свою историю Севастополь. В марте 1942 года в его Стрелецкой бухте матрос Иван Голубец еще раз утвердил величие военной славы своей Родины.
После освобождения Севастополя от фашистских оккупантов моряки и пехотинцы, верные боевые товарищи, разыскали чуть приметный холмик могилы Героя Советского Союза Ивана Голубца и своими руками воздвигли ему памятник на берегу Стрелецкой бухты.
Сабит Алимжанов после победного штурма Сапун-горы в торжественном молчании склонил голову над могилой своего друга.
Снайпер гвардейского полка пошел дальше на запад. И долго еще гремели его меткие, беспощадные выстрелы в боях с фашистами.
Юрий Семенов
КРЕПКИЕ ДУХОМ
Ночью с крутых высот река представлялась шире и многоводнее. Это потому, что левый берег Сулы изрезан лиманами, топкими заводями. С восходом солнца, когда растворился заревой туман, река словно бы спала, сузилась, поблескивая холодно, неприветливо. Пора стояла нетеплая — вторая половина сентября.
Но в округе осенней яркости еще не было: всюду огрубевшие краски задержавшегося лета. Бывало, самой ранью народ уже на ногах: в поле, у реки, возле хат. А теперь пусто: враг прорвался, обошел стороной.
Двое пограничников постояли: войти в село или нет? — и снова зашагали на юг, вниз по реке.
— Стены-то, гляди, стены у хат, — вскинул руку с винтовкой Лыков, — Чего это они, товарищ сержант, как замаскированные?
— На зиму утепляют, — обернулся Зайцев. — Связками из камыша. Да ты что, не видел?
И пошел дальше — небольшой, жилистый обветренный.
До Сенчи оставалось несколько километров. Там должен быть мост через Сулу. Пограничников интересовала не столько переправа — они могли бы переплыть реку и на бревне, — сколько возможность нагнать своих.
Вчера, прикрывая со взводом отход поредевшего пограничного полка, Зайцев с Лыковым взорвали мост под Исковцами и отходили последними. Шли всю ночь. Не остановились и утром — сумели одолеть усталость и теперь, тяжело шагая в изнеможении, опасались присесть.
У края рощи из густых терновых зарослей их окликнул глухой голос, от которого пограничники чуть вздрогнули. Сразу же из кустов появился усатый уже в годах милиционер. В одной руке наган, в другой — туго набитый портфель.
— О це да, хлопцы, добре! — воскликнул он, непонятно к чему, разглядывая встречных с удивлением, особенно Зайцева — его треугольнички в петлицах, медаль «За отвагу» на груди, два подсумка с патронами, сильно тянувшие ремень, противогаз на боку.
— Кто таков, откуда, министр с портфелем? — нестрого потребовал ответа Виктор Зайцев.
— Из Хитцов я, товарищи, Ефим Анисенко, участковый — охотно пояснил милиционер, запихивая наган в карман галифе, и осторожно дотронулся до противогазной сумки Лыкова, изумился: — С коробкой… И таскаете? Я разумел — с харчами.
— Недоразумел, — отстранился Лыков. — У тебя не сало в портфеле?
— Откуда? Документы в нем.
Зайцев спросил:
— Сколько до Сенчи осталось?
— По шляху ежели, только лезть туда не тово… По берегу три с гаком километра будет.
— А по кустам «тово»? — кольнул Зайцев, доставая карманные часы; открыл крышку — было около восьми утра.
— Будь ласка, дай побачу, — протянул руку к часам милиционер, заметив дарственную надпись на крышке: «За смелость при задержании нарушителей государственной границы Союза ССР». Почтительно заглянув в лицо сержанту, спросил тихо:
— А если к ним в лапы… ну, всякое может случиться?
Зайцев отобрал часы и повертел перед носом милиционера крепко сжатым кулаком.
— А вот это видел?
— Сразу уж так… Я по-житейски, — оправдался Анисенко и, стараясь переменить тему разговора, спросил: — От границы самой идете?
— Идут лошади. А люди нынче больше все бегом да по-пластунски, — уклонился от вопроса Зайцев и тоже поинтересовался: — Не знаешь, в Сенчи есть наши?
Анисенко не знал, и Зайцев кивнул Лыкову, боком полез сквозь кустарник. Милиционер за ними.
— Вы уж не бросайте нас, ребята. Документы несем… и партийные, и райотдельские, и деньги…
— Ей-богу, правда, — порывисто заверил Анисенко. — Прокурор тут с кассиром, втроем мы.
Между тем появились спутники Ефима Анисенко, оба в годах, с морщинистыми, усталыми лицами, настороженные. Кассир был приметнее: маленький, тощий, с седой бородкой клинышком и в пенсне, скособочившемся на носу. Прокурор выделялся мужиковатой крепостью, густой непричесанной шевелюрой, на которой чуть держалась серая не по голове кепчонка с покореженным козырьком.
— Правду говорит товарищ милиционер, — подтвердил мягким голосом прокурор. — А деньги банковские, вот в мешке и чемодане.
— С нами, значит, хотите? — решил уточнить Зайцев.
— Ага… — живо подтвердил Анисенко. — Возле вас не так боязно.
— С вами, — подтвердил прокурор.
Они спустились к реке. Вдали, перечеркивая реку, серела широкая полоса деревянного моста; правее, подступая к обрывистым холмам, белели хаты.
— Село! — обрадовался Зайцев. — Сенча… Поживей давай!
На противоположном берегу урчали танки, и пограничники с попутчиками настороженно поглядывали на реку, на прибрежный лес, откуда доносился шум моторов. У воды появилось несколько человек с ведрами.
— Фрицы! — выпалил Лыков. — Дай-ка я их…
— Давай, — разрешил сержант и вскинул винтовку. — Мой справа!
Лыков лег к бугорку, прицелился хорошенько и выстрелил вторым. Он не понял, угодил в немца или нет, потому что все они упали разом, попрятались. Зайцев успел еще раз пальнуть по темнеющему в кустах пятну.
— Заерзал! — поликовал сержант и спросил Анисенко: — Чего не стрелял?
— Два патрона в нагане.
— Винтовку добыть надо!
— Ты хоть взгляни на них, — подтрунил над милиционером Лыков.
Анисенко отмахнулся.
— Ну их… мотнул он головой, и здоровый кадык на его тонкой шее подпрыгнул вверх.
— Сейчас они тебе «нукнут», — беспокойно озираясь, сказал прокурор, направляясь к лощине. — Пошли от греха.
Немцы молчали.
Пятеро достигли хат на отшибе села и остановились. Вдалеке замаячили красноармейцы. Значит, фашистов в селе не было.
— Пойдем дальше, на Лучки, — решил сержант.
— Мост им оставим? — с огорчением вырвалось у Лыкова. Зайцев насупил брови.
— А чем, рыжим портфелем, что ли, его подорвешь? — ответил наконец он, не понимая, чего это вдруг развеселился Лыков.
Красноармеец улыбался потому, что сержант и сам был рыжеватым, с крупными веснушками на лице, на руках.
Вдруг до их слуха донесся бойкий заливистый храп: во дворе на сене беззаботно спали два красноармейца. Сержант перепрыгнул через плетень, затормошил парней, попробовал усадить их — бесполезно. И тот и другой валились, не пробуждаясь.
— Вояки! — услышал Зайцев позади себя женский голос.
В сенцах стояла сгорбленная старуха. Щуря бесцветные глаза, она укоряла:
— Тикаете, с ног аж валитесь…
— Вы лучше, мамаша, пожевать дайте, — подошел к ней Лыков.
Очнулись спавшие, зашарили руками по сену, отыскивая винтовки.
— Вы что? — напустился на них Зайцев. — Немцы под селом. Давай за мной!
— Шо ж вы покидаете? — опять появилась старуха, подавая Лыкову хлеб и кусок сала. — На, сховай!
Она еще раз сбегала в дом, продолжая ворчать и жалеть одновременно, даже ткнула костлявым кулачком сонного красноармейца в спину, а другой рукой совала ему в карман вареную картошку.
К группе Зайцева присоединились еще несколько красноармейцев, и сержант подвел их поближе к мосту: по нему уже ползли два легких танка с автоматчиками.
Наскоро заняли оборону в кустах на краю села. Открыли огонь.
— Отсекай автоматчиков! — разнеслась команда Зайцева. — Пропускай танки!
Он, конечно, не забыл о том, что остановить танки им нечем. Но в его словах звучала уверенность.
Гитлеровцы все же проникли на прибрежную окраину Сенчи и сразу исчезли с глаз. А танки, вяло постреливая из пулеметов, взревели и стремительно понеслись через село по крутой дороге.
Зайцеву показалось странным, почему немцы оставили его группу в покое. И словно бы отвечая на недоумение сержанта, с южной стороны села донеслось разноголосое, не успевшее окрепнуть в едином порыве боевое «ура». Между домами он увидел быстро приближающихся красноармейцев. «Покосят их», — тревожно подумал Зайцев и вскочил, широко взмахнув рукой:
— За мной! Бей автоматчиков!
По селу с противоположного берега ударили пушки. Неподалеку затрещали вражеские автоматы. Зайцев сообразить не мог, откуда палят прорвавшиеся к селу гитлеровцы. И понял лишь тогда, когда Лыков вскинул винтовку и, почти не целясь, выстрелил. С высокого дерева за домом, ломая ветки, свалился фашист.
