Теодор Константин - И снова утро (сборник)
Так же неожиданно, как и начался, огонь резко прекратился. Тяжелая тишина накрыла весь участок фронта. В окопах солдаты крестились и плакали, как дети.
Только лейтенант Эрнст Сэвеску продолжал выкрикивать проклятия…
* * *— На этот вопрос ты смог бы мне ответить, Кондруцу это не по разуму.
Будто очнувшись от кошмарного сна, Думбрава абсолютно не понимал, ответа на какой вопрос требует от него лейтенант.
— Повторите, пожалуйста, вопрос.
— Ты не слышал, о чем я спрашивал Кондруца?
— Нет, не слышал.
«Я вспоминал о том, как погиб бедняга Кэтэлиной Ликсандру, — подумал он. — Ты помнишь, господин лейтенант, об этом больном водянкой солдате? Если бы ты послал его обратно в полк, его судьба и конец не были бы такими страшными». Но Думбрава не мог сейчас высказать все это лейтенанту: он находился в руках Сэвеску, и было опасно дразнить его.
— Значит, так! Ты не слышал! Тогда повторяю вопрос: скажи мне, кто ваши соседи справа и слева. Я имею в виду, конечно, не ваш взвод, а батальон.
— Не знаю.
Думбрава знал, но не намерен был говорить.
— Ах, не знаешь!
Нетрудно было понять, что лейтенанта не так-то легко провести.
— Думаю, — продолжал лейтенант после минутного размышления, глядя в пустоту, — что остальные нам не нужны. Но тебе придется остаться. Господин унтер-офицер, пусть их уведут отсюда.
Унтер-офицер передал указание часовому, который ожидал у входа.
Остальных троих увели, и Траян Думбрава остался один перед ведущими допрос. Сердце у него защемило. Присутствие Кондруца, капрала Бачиу и солдата Нягу до какой-то степени спасало его от подлости лейтенанта. Рядом с ними ему было бы легче держаться твердо. Уважение и любовь людей, вместе с которыми он не раз смотрел смерти в лицо, придавали ему смелости и помогали выстоять перед лицом того, кого они одинаково ненавидели и презирали.
Думбрава распрямил плечи, будто сбросил с себя какую-то тяжесть, и выдержал взгляд лейтенанта. Тот встал со своего места и начал прохаживаться по комнате от стола до двери и обратно. Проходя мимо Думбравы, он каждый раз исподлобья бросал на него злой и в то же время безразличный взгляд, а рот его кривился в презрительной усмешке.
Унтер-офицер перестал стучать на машинке. Фельдфебель тоже сидел неподвижно. Во взглядах, которыми они провожали лейтенанта, можно было прочесть презрение.
Но лейтенант, по-видимому, не осознавал, что и эти двое немцев презирают его.
— Послушай, Думбрава! Я хочу сделать тебе одно предложение. Знаешь, ваш полк нам немножко мешает. Я говорю с тобой откровенно, ничего от тебя не таю. Мы можем контратаковать и отбросить его подальше. При нынешней его численности для нас это не составит большого труда. Но по некоторым соображениям, которые для тебя не имеют большого значения, мы не хотим этого делать. Для нас желательно, чтобы ваш полк отошел сам, без единого выстрела с нашей стороны. Ты меня слушаешь?
— Да, и пытаюсь понять, как вы думаете добиться этого. С тех пор, как вы перешли на сторону врага, вы не однажды убедились, что наш полк не имеет привычки отступать.
— Ну, ладно. Вот поэтому ты и нужен нам.
— Господин лейтенант…
— Сначала выслушай, что я хочу тебе предложить, а потом скажешь, согласен ты или нет. Еще когда я был твоим командиром взвода, я убедился, что ты очень хороший… картограф. Командир батальона не раз хвалил меня за составленные тобой схемы. Они были очень правильными. Так вот, унтер-офицер даст тебе все необходимое, и ты нарисуешь нам как можно более точную схему расположения вашей роты. Я ведь требую от тебя немногого, не так ли?
— Во-первых, не вижу, как моя схема может заставить наш полк отступить…
— Это тебя не касается. А во-вторых?
— Во-вторых, как вы можете подумать, что я могу стать предателем? Ведь вы знаете меня не один день.
Лейтенант Эрнст Сэвеску снова усмехнулся.
— Как я могу подумать? Очень просто. Я тоже не со вчерашнего дня знаю, что ты достаточно умен, чтобы понять: если будешь упорствовать и не примешь моего предложения, тебя расстреляют!
— И все же я отказываюсь!
— Отказываешься?
Серые глаза лейтенанта зло сверкнули. Потом он подошел к окну и взглянул в него. Снова пошел дождь. Крупные частые капли били в стекло.
— Ты с какого года призван? — снова заговорил лейтенант.
— С тысяча девятьсот сорок первого.
— Значит, тебе двадцать четыре года… Не жаль тебе умирать в таком возрасте?
— С тех пор как я на фронте, я столько раз видел смерть рядом с собой, что свыкся с ней. Мне даже кажется удивительным, что я уцелел до сих пор.
— Кто знает! Может, тебе не пришлось бы больше удивляться, если бы ты не попал в плен.
— Предположим… Впрочем, многих из тех, с кем я вместе отправился на фронт, уже нет в живых. Одни погибли, другие остались калеками, третьи попали в плен.
— В числе последних значишься и ты. Неужели ты не понимаешь, как тебе повезло?
— Не нужно мне такое везение!..
— Ты ненормальный, и в этом я уже имел случай убедиться. В последний раз я пытаюсь привести тебя в чувство. Ведь, оказав нам услугу, ты не только спасешь свою жизнь, но и добьешься привилегий во время плена.
Какого черта, я начинаю сомневаться в твоем уме. Скажи мне, ты что, уверен, что война долго не продлится?
— Иначе и быть не может. Вы сами хорошо знаете, что Германия Гитлера при последнем издыхании и что практически война уже закончилась.
— Лично я в этом не уверен.
— Может, вам не легко признаться, что вы совершили неудачную сделку, перейдя на сторону этих?..
Лейтенант пожал плечами, но его злые глаза смотрели на Траяна с такой ненавистью, что Думбрава понял: он попал в самую точку.
— Ты даже не понимаешь, насколько ты смешон. Как мышонок, набрасывающийся на огромного кота. Если ты лишен здравого ума, я ничем тебе не могу помочь. Значит, ты убежден, что война долго не продлится? Хорошо! Думаю, ты знаешь, хотя бы приблизительно, сколько людей погибло за эти четыре года.
— Миллионы!
— Надеюсь также, ты понимаешь, что еще многие распрощаются с жизнью до тех пор, пока не замолчат орудия?
Траян Думбрава не счел нужным ответить. Он спрашивал себя, к чему клонит лейтенант, затевая подобную дискуссию, которая была явно не в пользу лейтенанта.
— Значит, многие погибли… Согласен с тобой, миллионы. Война еще не закончилась, и до тех пор еще многие погибнут. Следовательно, меньше всего шансов остаться в живых у тех, кто сражается на фронте, с одной и другой стороны. Хорошо. Если ты считаешь, что война долго не продлится, не страшит ли тебя мысль, что ты можешь умереть именно теперь? Одно дело умереть в начале войны, когда никто еще не предвидел ее конца, и другое дело — когда знаешь, как в твоем случае, что война скоро закончится.
Недавно я допрашивал одного пленного младшего лейтенанта из запаса. Он все время находился на фронте и тем не менее остался в живых. Остался, возможно, потому, что никогда не боялся смерти. А знаешь, почему он не боялся? Он был уверен, что в конце концов смерть все равно настигнет его.
Так было до некоторого времени… Точнее, до того дня, пока младший лейтенант не понял, что война идет к концу. С этого самого времени он стал бояться смерти.
Так вот, этот младший лейтенант, который год назад предпочел бы покончить с собой, чем оказаться в плену, теперь радовался плену. Он понимал, что плен даст ему возможность оказаться в числе переживших войну.
Лейтенант говорил, стоя у окна, затем снова заходил по комнате.
— К чему я рассказал тебе все это? — продолжал он. — К тому, что ты находишься точно в таком же положении, как и тот младший лейтенант. То есть если ты согласишься помочь нам, то можешь быть уверенным, что дождешься конца войны.
Не знаю, какова была твоя жизнь до войны, но, учитывая твой возраст, нетрудно это себе представить. До войны ты только и делал, что протирал штаны за школьной партой. Потом срочная служба. Затем мобилизация и фронт. Другими словами, в твоем возрасте ты фактически еще не жил, еще не знаешь, что такое жизнь. Поверь мне, жизнь заслуживает того, чтобы ее прожить. И было бы глупостью, более того, полной бессмыслицей, безрассудством умирать, когда ты на самом деле и не начал еще жить.
Лейтенант остановился перед Думбравой, заложив за спину руки и вопросительно глядя на него.
— Господин лейтенант, когда вы были у нас командиром взвода там, в России, мы ни за что на свете не двинулись бы из наших окопов, если бы не чувствовали вас за своей спиной с пистолетом в руке. То, что вы требовали от нас, было против нашей совести и достоинства. Это более или менее ясно осознавал каждый солдат. Поэтому там, чтобы заставить нас идти вперед, нужна была ваша угроза пистолетом, нужны были пулеметы полицейских рот и военно-полевые суды.
