Бернард Ньюмен - Шпион
По странному совпадению — а странные совпадения, несмотря на злоупотребления ими в романах, бывают и в жизни — Шляйхер умер вечером 11 ноября 1918 года, когда огромные толпы народа отдавали дань уважения человеку, которого он пытался убить. Интересным могло бы быть исследование — как изменился бы ход войны, если бы Шляйхеру удалось убить премьер-министра. У меня мало сомнений — если бы войну продолжал вести человек с меньшей энергией, чем Ллойд Джордж, она не закончилась бы в 1918 году. Возможно, что ее результат не был бы таким успешным с нашей точки зрения. Пусть даже нынешний мир довольно мало нам дал, кто знает, какова была бы наша судьба при возможной альтернативе!
ГЛАВА VII
Удостоверившись, что мои раны неопасны, пройдя неизбежный перекрестный допрос в Военном министерстве и договорившись с Мэйсоном о некоторых новых методах связи, я вернулся в Германию. Там мне был оказан блестящий прием. Мой рассказ — о том, как я переоделся в британского офицера, встретил Шляйхера, дрался с ним и нокаутировал его, как он был признан сумасшедшим и отправлен в сумасшедший дом — был, конечно, воспринят без вопросов, тем более — подкрепленный газетной вырезкой. Я был очень рад, что не только мой непосредственный начальник, но и сам генерал Людендорф дал мне понять, что доволен моей работой. Приглашение на ужин к генералу Гинденбургу было другим следствием моего небольшого подвига. Эти ужины у старого фельдмаршала мне всегда нравились. Я очень любил этого старика. (Я всегда буду вспоминать добрым словом фельдмаршала. После войны я время от времени видел его. В конце своей жизни он был уже глубоким старцем, в нем трудно было узнать победителя Танненберга и человека, чье мужество выстояло даже под ударами поражений последних дней войны. Несколько месяцев назад мне пришлось исполнить печальный долг, присутствуя на его похоронах. Я представлял там английскую газету. Я сидел в грандиозном мемориале, посвященном победе под Танненбергом; многие люди, сидевшие вокруг, были мне знакомы. Все еще живые немецкие полководцы военных лет присутствовали тут: все, за исключением Людендорфа.)
К этому времени я уже на постоянной основе трудился в оперативном управлении. Конечно, у меня была совсем невысокая должность, и я очень хотел подняться на одну или две ступеньки выше, чтобы получить лучший доступ к секретам. В немецких штабных кругах существовал очень хороший обычай, и я бы от всего сердца рекомендовал нашим штабам внедрить его у себя в случае новой войны. У немцев все младшие штабные офицеры должны были, время от времени, на несколько недель или месяцев направляться в строевые части, находящиеся на фронте. Преимущества этого способа слишком очевидны, чтобы его обсуждать. Так как я сейчас был у Людендорфа на хорошем счету, я полагал, что вскоре и мне придется пройти ”освежающий курс”. Напомнив, что я уже два года не служил в окопах и потому отстал от нынешних условий войны на передовой, я предложил ему отправить меня на фронт. Он согласился с тем, что мне следует пройти фронтовую практику без промедления, потому что по возвращении у него будет для меня новая работа. И вот через несколько дней я временно был направлен на фронт под Ипр на должность заместителя командира егерского батальона.
Битва, известная как сражение под Пассендейлом, была в самом разгаре. Стоило мне увидеть условия, в которых тут воевали, как я тут же пожалел о своем энтузиазме. Почему я не подождал пару недель, пока фронт не утих бы, как обычно бывает зимой, в ”патовом положении”. Я вспомнил, что наша зима 1914 года была больше похожей на ад, чем что-либо иное на всей земле, но в сравнении с тем горестным опустошением, в котором мы сражались сейчас, тогда война напоминала зеленые веселые пастбища. С немецкой стороны условия были невыносимые, но тут, по крайней мере, были крепкие, капитально построенные доты из бетона, заменившие ужасные траншеи. К моим землякам с противоположной стороны я не мог испытывать ничего, кроме сожаления. Ведь наше Верховное командование, похоже, так и не позволило себе подумать о том, что оно заставляет своих солдат воевать в условиях, которые, возможно, были бы пригодны для жаб и лягушек, но не для людей. Но мне не хочется задерживаться на этом печальном и достойном сожаления эпизоде — я достаточно задержался в этой грязи. Ее описывали довольно часто — хотя слишком часто ее так никогда и не смогут описать. Достаточно сказать, что Пассендейл почти сломал дух британской армии — то, что не смогли сделать никакие самые отчаянные атаки немцев или самая крепкая их оборона. На полях сражений появился новый военачальник; если русским в 1812 году помог победить Наполеона “Генерал Зима”, то в 1918 году немецкий генерал фон Цвель горько заметил: — Нас разбил не гений маршала Фоша, а “Генерал Танк”. А вот у Пассендейла в 1917 году англичанам наверняка нанес решительное поражение “Генерал Грязь”.
Через несколько недель меня досрочно отозвали из батальона. К тому времени битва под Пассендейлом окончательно перешла в стадию борьбы на истощение, а англичанам временно удалось захватить несколько квадратных миль совершенно бесполезной грязной земли: за эти несколько галлонов грязи мы заплатили такими людскими потерями, которые сложно даже подсчитать. Когда я прибыл в штаб корпуса, то получил приказ немедленно ехать на юг. Очевидно, фронт запылал на новом участке. Я узнал это с удивлением, потому что мы не слышали никакого шума от артподготовки, которая всегда возвещала о новой битве. Впрочем, когда я доехал до Камбре, то понял причину — ведь эта битва была крупнейшим танковым сражением, состоявшимся 20 ноября 1917 года.
Битва у Камбре стала предметом самых острых дискуссий — как никакое другое сражение войны. Неоднократно утверждается — и справедливо, что если бы только танки были использованы раньше и в большем числе — то полмиллиона погибших под Пассендейлом остались бы в строю, готовые развить успех первоначального прорыва, и тогда битва у Камбре стала бы крупнейшим успехом войны. Все это совершенно правильно. Но я все равно думаю, что даже если бы все так и произошло, то Камбре все равно не стало бы последним сражением войны. Мы не пробили бы немецкий фронт, а только прогрызли в нем еще один большой выступ. Но стоит вспомнить, что мы так долго вели позиционную войну, что забыли, как маневрировать — что и почувствовали на своей шкуре в следующем году. Кроме того, к тому времени Россия практически уже вышла из войны, и почти все немецкие дивизии перебрасывались с востока на запад. Возможно, именно прибытие одной из этих дивизий под Камбре и не дало англичанам добиться блестящего успеха.
Впрочем, что больше всего поразило меня в этом сражении — когда в первый раз союзникам удалось добиться внезапности — это поведение Людендорфа. Я никогда не видел его в лучшей форме. Он никогда так разительно не отличался от тех командиров союзных армий, оптимизм которых улетучивался с первыми поражениями. Когда результаты первого дня сражения стали известны, Людендорф открыто признал, что потерпел серьезное поражение, но тут же объявил своему штабу — и опосредованно всему миру — свои намерения, как истребить противника: вскоре нам пришлось убедиться в том, насколько удачно он исполнил это свое желание.
Еще во время последнего моего посещения Англии стало очевидно, что в ближайшем будущем Германия начнет перебрасывать значительные силы войск с Русского фронта. Это были одними из самых важных вопросов, интересовавших Военное министерство и Генштаб — какова численность перебрасывавшихся войск, где именно они будут сконцентрированы. Именно из-за этого я договорился с Мэйсоном о новых способах связи, чтобы он смог расшифровывать донесения, которые я ему посылал. Прежде всего, как я уже часто говорил, я не доверял никаким обычным «официальным» методам, тем более не верил я в использование фантастических шифров, которые только привлекли бы внимание умного цензора. Я предпочитал способ, который считал самым эффективным — то есть фрагмент донесения включался в совершенно безобидное личное письмо. И такие письма не должны были посылаться часто. От человека, читавшего подобные послания, требовались прозорливость и остроумие, но к тому времени мы с Мэйсоном настолько хорошо знали друг друга, что я мог быть совершенно уверен, что он докопается до самой сути того, что я ему напишу.
Я уже описывал один из способов, благодаря которому мне удалось послать предупреждение о приближающейся буре — как безобидная баденская газета выдала жизненно важную информацию. Примерно полудюжиной аналогичных простых способов [22] мне удалось переслать мои сведения в наш штаб, и когда 21 марта 1918 года началось первое крупномасштабное немецкое наступление на британские позиции, для англичан, это как минимум, не было неожиданностью. Район Аррас — Сен-Кантен называли в качестве участка будущего наступления многие мыслящие офицеры — за исключением сэра Генри Уилсона, который со своей оценкой, как обычно, попал пальцем в небо. А после получения моего подтверждения штаб был полностью готов. На самом деле, командующий Пятой армией — на которую и обрушился основной удар немцев — вполне четко показывает в своей книге, что хотя наступление и удивило его своей мощью, но сам факт наступления не был для него сюрпризом. [23]
