Лев Савельев - Дом Павлова
— А если и замполита не найдешь, — напутствовал Жуков отправлявшегося в очередной рейс связного Воедило, — передай тому, кто остался за командира.
Между тем, контратаки не прекращались. К вечеру, когда гитлеровцы полезли в несчетный раз, невредимыми оставались только трое: Афанасьев, пулеметчик Хаит и младший лейтенант Алексей Аникин. Уже и отбиваться нечем. Давно израсходованы патроны, собранные у раненых и убитых. Даже камни пущены в ход… Впрочем, еще одно оружие осталось — моральное: громкие возгласы «ура!». Чтоб создать впечатление, что здесь, мол, много народу…
Во весь свой голос кричали «ура!» и раненые. Они лежали вдоль стен, загороженные от осколков наскоро сложенными стопками кирпичей.
Кажется, отбита еще одна контратака. Во всяком случае, стихло.
Зловещая тишина беспокоит. Хаит приподнялся. Посмотреть бы — что там?
— Хаит, куда ты? Ложись, убьет!.. — дернул его Афанасьев за измызганную шинель.
Не успел командир взвода произнести последнее слово, как все пошло ходуном. Где-то, совсем рядом, грохнуло — снаряд или тяжелая мина.
Казалось, обрушился весь мир…
Уже совсем стемнело, когда гитлеровцы прекратили контратаки. Выдохлись? Или им померещилось, что весь батальон из «зеленого дома» — так они называли Дом Павлова — перебрался в отобранную у них «коробку» и тогда контратаки бесполезны? К такому выводу вполне можно было прийти после того отпора, который они получали весь день. Разве можно было предположить, что здоровых людей в этой «коробке» не осталось и что последнюю вылазку отразили только трое!..
Темнело. Раненые стали постепенно уползать к Дому Павлова — он был теперь в полном смысле их родным домом. Кто мог, добирался сам, тяжелораненых потащили те, у кого осталось хоть немного сил.
По земле, уже начавшей примерзать, пополз и Воронов. Очнувшись после того как ему перебило ногу, он израненными руками снял с себя ремень и потуже стянул бедро. И с наступлением темноты, преодолевая страшную слабость, сам пополз к Дому Павлова. Наверно, час потребовался ему на эти сто семьдесят метров. Он еле достиг входа в знакомый подвал, но дальше двигаться не мог.
Политрук Авагимов первым заметил Воронова, втащил его в дом и сдал с рук на руки Маше Ульяновой. Она поправила перевязки, укутала в плащ-палатку и вдвоем с солдатом понесла раненого в тыл.
— Там не добило — тут добиваете, — еще хватило у Воронова сил пожурить санитаров, когда те в узком проходе неосторожно толкнули его.
— Лежи уж! Теперь будешь живой, — успокоила его Чижик.
Позже, когда Илья Воронов очутился на операционном столе, то даже видавший виды военврач поразился. Двадцать пять осколков — целую груду металла! — извлек хирург из ран пулеметчика-героя.
Эту груду осколков хирург потом демонстрировал, рассказывая с восхищением о Воронове.
«Двадцать пять ран принял, а отбитого у врага рубежа не отдал!» — так был озаглавлен помещенный в те дни во фронтовой газете очерк о подвиге комсомольца Ильи Воронова, крестьянского парня из села Глинки, что на Орловщине.
Собрав силы, Павлов отполз на лестничную клетку второго этажа. Здесь уже было полно раненых. Окон на площадке нет. Это защищенное место наиболее удобное, чтобы сделать перевязку.
Вскоре показался Кокуров. Он тоже был в окровавленных бинтах. Его огромная фигура весь день мелькала то в одном, то в другом крыле дома. Добрым словом, а то и ловко пущенной во врага гранатой или очередью из автомата замполит воодушевлял бойцов. Все в батальоне знали, как он храбр. А тот, кто в сентябрьские дни брал военторг, помнил, как комиссар Кокуров был в самом пекле. Сюда, в «молочный дом», Кокуров ворвался на рассвете во главе автоматчиков и весь день отражал вражеские контратаки. Его задело несколько осколков, он наскоро бинтовал, к счастью, не очень серьезные раны, и снова брался за гранату и автомат.
Получив приказ Елина об отходе, Кокуров стал собирать людей. Поднявшись на площадку второго этажа, он негромко повторил команду:
— Кто может двигаться, давай в Дом Павлова!
— А Павлов и сам тут лежит, — послышался чей-то голос.
Эти слова привлекли внимание. Не обошлось без шуток:
— Может, он нас и переправит в свой дом?
— Сейчас прикажу подать крытый фургон, — отозвался Павлов.
Кокуров только теперь разглядел в полумраке сержанта.
— Ты чего под дурную пулю голову подставил? — пожурил он Павлова.
— Я не голову, товарищ старший политрук, а ногу. Голова еще цела. И еще пригодится…
И сержант Яков Павлов пополз через площадь, в Дом Павлова.
Сколько времени пробыл без памяти командир пулеметного взвода лейтенант Афанасьев, он и сам не знает. А когда пришел в себя — обрадовался: жив! Стал ощупывать руки, ноги — целы! Но попытался подать голос — не может. И язык словно не ворочается. Рядом — Алексей Аникин, тоже контуженный…
А внизу под площадкой лежал убитый пулеметчик Идель Хаит. Тогда, перед разрывом снаряда, когда Афанасьев дернул его за шинель и, удерживая на месте, крикнул: «Хаит, куда ты? Ложись, убьет!» — он опоздал на какую-то долю секунды…
Афанасьев и Аникин тоже услышали приказ Кокурова — отходить. Патронов больше нет. Подобрали автомат Хаита, но и там пустой диск. Так, вдвоем, контуженные и безоружные, они стали выбираться из дома. Чтоб вылезть на площадь через окно, надо миновать длинный коридор. Вот в нем-то Афанасьев и столкнулся с гитлеровцем — лоб в лоб! Уже потом Аникин рассказал, что произошло в темном коридоре: сам Афанасьев действовал машинально и ничего не запомнил.
Два врага встретились внезапно и от неожиданности оторопели оба. Но Афанасьев успел первым стукнуть прикладом по голове. А когда гитлеровец упал, перескочил через него. Аникин перескочил следом. Фашист уже лежа словчился и дал очередь из автомата. Но, к счастью, промахнулся…
К вечеру раненые собрались в Доме Павлова. Туда же пришел и замполит полка Дворецкий.
Батальонный комиссар приказал, чтоб всех раненых отправили в госпиталь без задержки. На прощанье он крепко обнял, сержанта.
Бои за «молочный дом» продолжались еще два дня. На смену третьему дроновскому батальону, понесшему большие потери, Елин ввел в действие второй батальон капитана Андриянова.
После схватки у дома железнодорожников, после штурма Г-образного дома, мало бойцов оставалось и во втором батальоне, чьи позиции находились правее мельницы. Теперь на его плечи легла тяжесть еще одного боя.
Людей повел старший лейтенант Драган, один из немногих, оставшихся в живых участников сентябрьского боя за вокзал.
Предстояло выделить группу для разведки боем.
Разведка удалась. Группа обнаружила Шесть вражеских огневых точек — потом их подавили. А главное — противник еще раз почувствовал, что покоя ему нет и не будет, что инициатива больше не в его руках.
Из этой разведки не вернулся возглавивший ее лейтенант Кубати Туков, комсомолец из Нальчика: на обратном пути он был убит в пятидесяти метрах от Дома Павлова. Он похоронен в братской могиле на той же площади, где погиб.
А там, где были зажаты в железные тиски двадцать две вражеские дивизии, шли тяжелые бои.
Блестяще задуманный советским командованием план «Уран» успешно выполнялся.
По этому же плану развертывались боевые действия шестьдесят второй армии, ее дивизий, ее полков и батальонов. Надо было не давать и часа передышки врагу, не позволить ему перебросить ни одного солдата к внешнему кольцу окружения.
Сорок второй гвардейский стрелковый полк с честью выполнил свою задачу.
Поздним вечером Павлов наконец очутился у Волги. Рана, правда, неопасная, но ступать на простреленную ногу трудно. А к посторонней помощи прибегать неохота: и без того хватает кого носить! До берега сержант добрался ползком. А вот и щель, вырытая в прибрежном обрыве, — пункт сбора раненых, набитый до отказа. Был здесь и замполит батальона Кокуров. Весь в перевязках, он все же крепко держался на ногах и даже шутил.
Встрече с Павловым он обрадовался. Кокуров искренне любил бойкого, на язык сержанта, в котором все, казалось, говорило о солдатской деловитости: в бою — горяч, а когда надо — выдержан и смекалист. Как-то не верилось, что тот самый Яков Павлов, душа всякого дела, в котором он участвовал, тоже ранен!
Впрочем, и Кокурову, в чьей жизнерадостной натуре было нечто общее с этим сероглазым сержантом, до сегодняшнего дня не верилось, что и его когда-нибудь настигнет пуля. Так поди ж ты! Не только пули — целый короб осколков застрял и в руках, и в плече, и в боку…
— Ну, как, сержант, выходит, на время отвоевались? — проговорил Кокуров, протискиваясь поближе и выбирая свободное местечко. Если б не полумрак, можно было бы заметить, что даже кривая улыбка стоила замполиту немалых усилий.
