Человечность - Михаил Павлович Маношкин
И голос у Саши — другого не надо. Левка Грошов будто напоказ говорит: произнесет фразу и сам себя слушает, хороша ли получилась. Женька отмахивался от его голоса, как от надоедливой мухи. Голос у Вали Пилкина ровным счетом ничего не выражал. Жужжал, как ему было положено, тоненько посмеивался, где надо и не надо. Паша Карасев говорил чуть-чуть небрежно, его не слушать, а понимать надо было. Ну а Миша Петров был вовсе без голоса: его надо было и услышать, и понять. В каждом из этих голосов было что-то поддающееся оценке, а вот Сашин голос был неопределим, хотя голоса лучше, чем у Саши, Женька и не представлял себе. Он никогда не мешал ему, не стремился перебить другие голоса или привлечь к себе внимание, но его всегда было слышно, и в нем Женька ни разу не уловил спешки, растерянности, чрезмерного удивления или какой-нибудь другой неестественной нотки; его нельзя было поколебать, он не существовал отдельно от Сашиных чувств и размышлений.
Все в Саше было определенно, законченно, прочно, он никогда не подчеркивал своего превосходства над кем-либо, не рассуждал о других за глаза плохо. Вообще, Саша — это Саша, другого такого не могло быть. И что теперь он шел рядом, давало Женьке надежную опору. А два дня тому назад Женька и не предполагал, что будет так…
2
СЕМЬЯ ЛАГИНЫХ
…По пути в горком Женька, Паша и Костя забежали к Лагиным. Дома была одна тетя Лиза, Сашина мать. В июне ей исполнится тридцать восемь лет. Еще недавно она была самой счастливой из женщин, каких знал Женька. Она была любимицей трех богатырей, живших в доме. А жили здесь четверо: дед Савелий, дядя Степан, Саша и тетя Лиза. Только какая она тетя? Рядом с бородатыми кузнецами Савелием и Степаном она выглядела почти девочкой. Дед Савелий — настоящий Илья Муромец, а дядя Степан — так тот, пожалуй, еще мощнее: деду за шестьдесят, ссутулился чуть-чуть, а дядя Степан прямой, как гвоздь, только борода поменьше. Обращались они с тетей Лизой бережно, распоряжалась же в доме безраздельно она. Она укрощала своих великанов одним взглядом, одним прикосновением руки, одной любовью. Здесь, в доме у Лагиных, Женька открыл для себя столько нового! Дед Савелий любил подтрунивать над ним и упорно называл его Ершом — в отместку Женька называл его Бородой. Между ними завязались приятельские отношения, основанные на взаимопонимании. Знал Женька и кое-какие дедовы секреты.
При случае Савелий любил пропустить стаканчик. Тогда он возвращался домой как добрый великан, готовый услужить всем, особенно детям. «Вот ты, — обращался он к пареньку, ищущему лазейку на стадион, где вскоре должен был начаться футбольный матч, — разве ты муха, чтобы проползти в щелку? Ты, брат, — человек, тебе надо дырку пошире! Посмотри-ка, чтобы, знаешь, поблизости никого не было, а то нам с тобой попадет. Ну вот, теперь в самый раз!» — Савелий раздвигал в заборе доски, и только скрежет проржавленных гвоздей свидетельствовал, что они были основательно прибиты. Пацаны не теряли времени и шустро ныряли в дедов проход, а Савелий стоял сбоку и, хихикая, поглаживал бороду. Женька шел на стадион и видел все. Потом за забором послышались крики, несколько мальчишек выскочили обратно и пустились наутек. Один из них предостерег Савелия от опасности: «Беги, дед!» Из дыры выглянула свирепая круглая физиономия, с удивлением уставилась на колоссальную фигуру деда. Савелий и Женька поспешили скрыться за углом.
— Ты, Ерш, смотри Лизе не говори, а то мне опять влетит, — Савелий заговорщицки поглядывал на Женьку.
Эти дедовы секреты Женька тщательно хранил от тети Лизы, но рано или поздно независимо от него все выплывало наружу: слишком уж приметен был Савелий.
Дядя Степан выглядел суровее деда. Но Женька-то знал, как добр был дядя Степан. Он больше слушал, чем говорил, а слушал он замечательно, с пониманием. Рассказывая ему что-нибудь, Женька забывал о разнице в возрасте. Так непринужденно, как у Лагиных, он нигде больше не чувствовал себя, кроме, конечно, своего дома.
Есть любовь, закрывающая глаза на существование других людей. Для нее чужой человек всегда помеха. Женька знал одну такую семью — в ней считались только со своими. Он однажды играл в шахматы с представителем этой семьи. Родственники так болели за своего, так переживали его ходы, так желали Женьке поражения, что он поспешил закончить партию, чтобы никогда больше не бывать у них в доме.
У Лагиных уважение другу к другу распространялось на гостя. Здесь сама по себе невозможна была поза, хвастовство, ничем не оправданная насмешка над человеком — невозможно все мелкое, пошлое, унизительное. Переступая порог Сашина дома, Женька незаметно для себя заряжался энергией, а может быть, и сам что-то вносил в семью Лагиных: она, как аккумулятор, принимала и щедро отдавала энергию.
Особую роль в доме играла тетя Лиза. Без нее нельзя было представить себе Лагиных, это нерасторжимое сочетание силы и красоты. Но и сама тетя Лиза не могла быть такой, какой она была, — изящной и нежной — без деда Савелия, дяди Степана и, конечно, Саши. Они друг друга делали необыкновенными людьми. Кто на улице не любовался Лагиными, когда вся семья была в сборе, — трое гигантов и между ними такая стройная тетя Лиза!..Теперь, холодным мартовским днем сорок второго года, на девятый месяц войны, Женька, забежавший к Лагиным по пути в горком, не узнавал тетю Лизу. Перед ним стояла совсем другая, незнакомая тетя Лиза. В глазах у нее была безысходная тоска, а в волосах — седая прядь. Глядя на тетю Лизу, он остро ощутил жестокость и нелепость войны, а себя — легкомысленным мальчишкой, пришедшим сюда, чтобы нанести еще один тяжелый удар этой женщине, которая недавно воплощала в себе человеческое счастье, а теперь была надломлена горем. Когда он немного справился с собой, он подумал, что тетя Лиза и не могла по-иному переживать смерть дяди Степана…
— Что случилось, Женя? — проговорила она. — Тебе надо что-то сказать Саше? Он на заводе. Приходи вечером или скажи мне…
— Нет-нет, ничего особенного… — Женьку обдало жаром от невольной лжи. Он знал, что с этого момента тетя Лиза будет читать в его душе, как в открытой книге.
— Женя… Проходите мальчики, проходите. Так что же
