Равнинный рейд - Павел Вежинов
— Развяжите ему руки…
Один из бойцов, присев на корточки, разрезал узел перочинным ножом.
— По заслугам получил, мерзавец! — как-то чересчур громко повторил молоденький партизан в гимназическом мундире. — Собаке собачья смерть!
— Ты что — уж не жалеть ли его вздумал? — покосился на него командир. Паренек покраснел. Комиссар похлопал его по плечу и мягко сказал:
— Ничего. Привыкнешь…
— Давайте, ребята, собирайтесь, — обеспокоенно произнес командир. — Стрельбу нашу небось слыхали…
— А сколько до села? — повернулся комиссар к старому мастеру. Тот вздрогнул.
— До Белосела четыре километра, но до Извора гораздо ближе…
— Сыроварню надо поджечь, — твердо и достаточно громко, чтобы его услыхали все, приказал политкомиссар. — Нельзя бросать дело на половине…
Командир резко обернулся.
— К чему это надо — поджигать?
— А как? Им, что ли, оставить?
— Слушай, Тимошкин, — сдерживая раздражение, стал убеждать его командир. — Зачем подвергать себя лишней опасности? Сыроварню ведь нельзя использовать…
— А помещение можно, так? Что нам мешает его поджечь?
— Да то, что зарево видно издалека. А во всех трех селах полиция…
— Полиции в селах не так уж много… И по телефону не дозвонишься — связь с городом прервана.
Командир, заметив, что партизаны прислушиваются к их спору, замолчал. Он командовал боевой группой, но Тимошкин входил в штаб отряда, и слова его имели вес. Но как только они остались одни, командир опять повторил:
— Незачем напрасно рисковать.
Комиссар оглянулся на партизан, таскавших сушняк.
— Поговорим по дороге! — возразил он нетерпеливо и тут же в душе упрекнул себя за тон.
Когда в сыроварне уже полыхал костер, комиссар вдруг вспомнил о мастере, который стоял невдалеке от него, все такой же чужой и безучастный, с невидящими глазами.
— Эй, папаша! — окликнул он его. — Что же ты не собираешься?
— Я не понял, — растерялся старик. — Я подумал…
— Давай, давай! — бросил на ходу Тимошкин.
Пока старик дрожащими руками собирал свой немудреный скарб и заталкивал его в холщовую торбу, сыроварня занялась. Клубы дыма и языки пламени вырывались из открытых окон, крыша зловеще затрещала. Притаившись рядом в саду, партизаны наблюдали за пожаром и с тревогой прислушивались к ночи — все такой же безмолвной и таинственной. Стало уже совсем темно. Но по небу все еще бродили бледные отсветы — туманные дымки каких-то далеких отражений, сквозь которые с трудом пробивались лучи звезд. Единственное, что можно было различить, кроме треска горящих балок, — это протяжное кваканье лягушек да августовский стрекот цикад.
* * *
В общем волнении и спешке старый сыровар совсем позабыл о стуке колес, который он слыхал перед приходом партизан. А между тем он не ошибся: староста Белосела проехал в бричке примерно в километре от сыроварни. Правивший повозкой Манол Монев, слуга общины, невзрачный человечек, привык уже к подобным выездам с сельским начальником. Доехав до подножия холма, он остановил откормленную лошадь и вопросительно взглянул на старосту.
— Убери повозку с дороги! — лаконично распорядился тот и соскочил на землю. Вскоре его широкая, плотная спина, туго обтянутая белой материей пиджака, мелькнула где-то у поворота дороги. Слуга развернул бричку. Продолжая сидеть на козлах, только осторожно привстав, когда повозка пересекала канаву, Манол въехал в орешник. Староста не решался оставлять бричку перед самым виноградником любовницы, и слуге велено было дожидаться здесь. А когда он вернется, Манол не знал и не осмеливался спрашивать: может, в полночь, может, через два часа, а может, и на рассвете, как уже раз случилось…
На всякий случай он выпряг лошадь, привязал ее и, потоптавшись на месте и не придумав ничего лучшего, прилег рядом на траву. Одиночество, теплый вечер, неотступные, навязчивые мысли о греховном времяпрепровождении начальника не давали ему покоя. Перед Манолом на мгновение всплыло круглое белое лицо крестьянки с черными, словно подведенными бровями, ее склонившаяся над мотыгой сильная, здоровая спина — и Манол, застонав, вскочил:
— Тьфу, не по летам мне это!
Чтобы рассеяться, он взялся за оглобли и закатил бричку поглубже в заросли. Потом, отвязав лошадь, пересек дорогу и спустился в луга. Здесь он вбил в землю маленький колышек и заботливо привязал животное. Стемнело. Небо на западе меркло. Манол бесцельно походил, поскучал — и вспомнил вдруг о грецких орехах, что росли на Богдановском винограднике, наверху, у подножия холма. Делать было все равно нечего, и он отправился туда.
Когда Манол поднялся наверх, тьма сгустилась. Шалаша не было видно — только вдали едва заметно белели стены сыроварни. Хилый, изможденный человек тяжело опустился на землю — и вдруг вскочил как ужаленный. Откуда-то со стороны сыроварни прогремел одинокий выстрел, а вслед за ним застрочил автомат. Рассыльный замер на месте. Что это значит? И кто бы это мог стрелять в поле из автомата?
Рассыльный прислушался и торопливо начал спускаться вниз. От страха и оттого, что склон был крутой, ноги у него подкашивались. Поэтому, очутившись в виноградниках, он с облегчением перевел дыхание. Холодные, чуточку клейкие листья били Манола по лицу, но он ничего не замечал. Добравшись до места, где его оставил староста, Манол дрожа забился в орешник и сел рядом с повозкой. Загадочные выстрелы, темень, глушь — все это леденило душу. Он посидел еще немного, а потом осторожно встал. Первой его мыслью было впрячь повозку и немедля бежать. Но вспомнив, что лошадь пасется на полянке, по другую сторону дороги, он закусил губу. Что делать? Всматриваясь в темноту, он подумал о странных выстрелах. И ощутил вдруг жгучее любопытство — что же все-таки произошло?!
Меж тем вдали, среди ветвей деревьев, заалело бледное зарево. Манол не сразу и заметил его. Но когда оно разрослось, когда стали явно различимы огненные языки пламени, слуга оцепенел от ужаса. «Ну и дела, — пробормотал он. — Эх, лошадь бы сюда!» Но лошадь была довольно далеко, а пересекать открытую поляну он не решался. Совладав, наконец, с собой, рассыльный решил подобраться к лошади виноградниками, в обход.
Он с опаской оглянулся по сторонам, перемахнул через дорогу и нырнул в виноградники. Но не прошел он и нескольких метров, как чьи-то далекие шаги, хруст веток и приглушенные голоса заставили его спрятаться за кустами ежевики. Голоса вскоре утихли, но шаги слышались все явственней, умножались, шли на него. Рассыльный до предела напряг зрение — и разглядел человеческие головы, а над ними, на фоне неба, штыки. У него занялся дух. Неизвестные двигались прямо на него, и он словно врос в землю.
Но вот те, что шли первыми, остановились — на полянке собралось несколько человек. На плече одного из неизвестных Манол различил силуэт пулемета.
— Не сюда! — произнес кто-то в темноте. — Так мы выйдем на дорогу!
