Александр Кузнецов - Макей и его хлопцы
— Вы, случаем, не Макей будете?
Макей грозно надвинулся на него.
— Разрешите узнать, кто вы такой, и что вам здесь нужно?
Но незнакомец оказался не из робкого десятка.
— Я вам назову своё имя, — сказал он, — но не раньше, как вы уберёте человека, который трётся у вас под окнами. Битый час я не мог зайти к вам. Эх, вы… конспираторы!
Вперив в незнакомца удивленно–вопросительный взгляд, Макей вдруг понял, что перед ним не случайный прохожий, забредший к ним на огонёк, который скупо просвечивал сквозь ставни. «Видно, кто‑нибудь из подпольщиков», — подумал Макей и, круто повернувшись, подозвал Дашу:
— Это не ты там под окнами болталась?
— Я и не выходила на улицу — во дворе была.
Макей с упрёком посмотрел на неё.
— Ропатинский! — позвал он.
Из‑за двери смущенно вышел долговязый бледнолицый юноша, пряча что‑то блестящее в карман брюк. Макей подозвал к себе и Ломовцева.
— Вот что, — сказал он начальственным тоном, — там кто‑то под окнами околачивается. Живым или мёртвым доставьте его сюда.
— Лучше живого, — сказал незнакомец тоном, не требующим возражения. Макей вскинул на него глаза, и, помолчав, приказал:
— Живым!
Данька Ломовцев и Ропатинский тихо выскользнули во двор и не более как через четверть часа в темных сенцах послышалась возня. Открылась дверь и вместе с холодным паром в хату ввалились Ломовцев и Ропатинский, волоча упирающегося человека в овчинном полушубке с черным воротником, завьюженным снегом. В раскрытую дверь было слышно как надрывно выла метель. Все смотрели на человека, которого притащили Ломовцев и Ропатинский. Макей рывком сдернул с него косматую чёрную шапку, закричал:
— Кто такой? Отвечай!
Человек опустил кудлатую голову, молчал.
К Макею подошёл Петка Лантух. Лицо его — ко мично–суровое. В больших голубых глазах, осененных пушистыми ресницами, горят злые огоньки. Оля Дейнеко залюбовалась им. «Какой он смешной, этот Петка».
— Товарищ лейтенант, — обратился Лантух к Макею. Ведь это Яшка Гнусарь!
— Как? Сын Никона? — в страхе воскликнула Адарья Даниловна и по обыкновению заохала.
— Перестаньте, мама!
— Заест он вас, лысый пёс, Никон‑то. Со свету сживёт…
Макей выпрямился, поднял над головой руку, громко сказал:
— По приказу товарища Сталина, врага народа и изменника Родины расстрелять!
Человек в кожаном пальто одобрительно кивнул головой. Вокруг зашумели:
— Верно!
— Душить таких гадов!
Яшка Гнусарь захныкал:
— Братцы!
— Чего с ним цацкаться! — выдвинувшись вперёд, заявил Данька Ломовцев. — Дозвольте я его раздавлю, честное слово!
Богатырские плечи его раскачивались, красивое лицо было серьезно и решительно.
— Братцы! — опять застонал Яшка Гнусарь. — За что вы меня? Случайно я… Шёл, вижу… слышу… гармонь. Вот и подошёл.
— Овечкой прикинулся, — вдруг заговорил челоиек в кожаном пальто. — Посмотри, ты узнаёшь меня?
Яшка Гнусарь поднял подслеповатые глаза и вздрогнул.
— Узнал! — с какой‑то жёсткой радостью воскликнул незнакомец и, обернувшись к Макею, смотревшему с недоумением на эту сцену, сказал:
— Гестаповец. Вот его работа! — с этими словами он поднял кверху лилово–пунцовые пальцы рук с изуродованными ногтями.
— Ах, гад! — заревел Михась Гулеев и смуглое его лицо налилось кровью. — Убью!
Стремительно налетел он на предателя и заехал ему по широкой скуле, поставив, как он потом сам же говорил, «вельми дюжую гугулю». Его с трудом оттащили. Он тяжело дышал и всё порывался вперёд.
Успокойся, Михась, — говорила ему Оля Дейнеко.
— Не могу я, Оля! Моей матери вот также ногти вырвали. Ну, они ещё узнают меня!
По приказанию Макея Ломовцев и Ропатинский вывели своего пленного во двор. Через минуту с улицы донесся звук, похожий на удар пастушьего кнута. Девушки вздрогнули, а Адарья Даниловна перекрестилась.
Человек в кожаном пальто снял с головы пилотку, вспорол перочинным ножом подкладку, достал тонкий смятый листок бумаги и молча протянул его Макею. Макей подошёл к каменку, присел и начал читать бумажку. По мере чтения лицо его светлело, разглаживалось и прояснялось, будто освещаемое изнутри тёплым и мягким светом. Дочитав до конца, он улыбнулся доброй, светлой улыбкой.
-— Значит, ваша фамилия, товарищ, Сырцов?
— Да, политрук Сырцов, Василий Игнатович.
Макей протянул ему свою руку.
— Будем знакомы: Макей.
«Какая тонкая рука у него», — подумал Сырцов, пожимая Макею руку.
— А я о вас слышал, товарищ Макей. О вас товарищ Бутарев был хорошего мнения.
— Почему был? — встрепенулась Мария Степановна.
Сырцов вскинул на неё свои чёрные глаза. Какая–то тень пробежала по его лицу и лоб, обрамленный каштановыми мягкими волосами, покрылся морщинками.
— Да, — промолвил он дрогнувшим голосом, — нашего товарища нет в живых.
— Как?! — вскричала Мария Степановна, побледнев, — Бутарев умер?
— Нет! Он погиб, как герой. А герои не умирают.
Мария Степановна тихо заплакала, опустилась на скамью. К ней подошли Даша и Оля. Начали её успокаивать. Мать Марии Степановны переполошилась:
— Да на ей лица нетути. Людцы добрые!
Марии Степановне в самом деле сделалось дурно. Девушки положили её на кровать.
Сырцов рассказал о трагической гибели руководителей подпольной организации в Бобруйске, о том, как их предал Яшка Гнусарь, выдававший себя за коммуниста. И партбилет был у Яшки на имя какого‑то Петрякова. Левинцев успел вывести из Бобруйска вооружённую группу. С ним ушёл и Крюков. Теперь они где‑то партизанят. Валентин Бутарев и Даниил Лемешонок задержались в штаб–квартире, уничтожая там явочные списки и прочие документы.
— Захвати враг явочные списки, — сказал Сырцов, — сколько бы наших товарищей погибло! Их окружили, они долго отстреливались. Фашисты не ожидали такого энергичного сопротивления и некоторые из них поплатились жизнью.
— Они плохо ещё знают советских людей! подал голос Михась Гулеев.
— Этот мерзавец, — сказал Сырцов, и все поняли, что он говорит о Яшке Гнусаре и из презрения к нему не хочет называть его человеческим именем, — этот мерзавец подполз к дому и бросил в окно гранату. Даниил Лемешонок был убит, товарищ Бутарев, тяжело раненый, застрелился.
Макей и Сырцов ещё раз крепко пожали друг другу руки. Не желая более расставаться с «комиссаром», как Макей назвал Сырцова, он потащил его к себе ночевать.
— А завтра спозаранку, товарищ комиссар, пойдём в лес. Так что ли, хлопцы?
— Верно, товарищ командир!
Все лица, засветились радостными улыбками, как у людей, нашедших, наконец, то, что так долго и мучительно искали. Марии Степановне стало лучше, она встала, вышла из спаленки и твердо заявила, что и она пойдёт. Адарья Даниловна по–старушечьи заохала, запричитала. По сухим морщинкам её лица катились слёзы.
— Не горюй, мать! — говорил Макей, обнимая узкие плечи старушки, как всегда покрытые теплой нарядной шалью.
— Да она‑то зачем? Хлопцам куда ни шло, — воевать надо, а ведь она женщина. Ведь дети у ей!
— Вот, к примеру, меня ранят, — сказал Макей.
— Помилуй бог! — вскрикнула старуха.
— На войне, мать, всё может быть. Ну кто мне, скажем, рану перевяжет? Ропатинский?
Адарья Даниловна махнула рукой.
— Какой из Ропатинского, прости господи, фершал. Лучше Марии никто этого не сделает.
— Ну, вот и договорились! — радостно воскликнул (Макей и, обняв старушку, поцеловал её в щёку.
— Ну, бувайте! — сказал он, энергично пожимая Марии Степановне руку и улыбаясь. Он словно переродился за последние минуты. Куда девалась его угрюмость! Глаза озорно блестят, радостная улыбка не сходит с лица.
Все начали прощаться с хозяевами. Сырцов тепло пожал крохотную руку Марии Степановны. Она невольно потупила глаза: ей, видимо, было немного неловко за недавнее проявление слабости.
— Правда, я ещё слабая женщина. Да? Но Бутарев… Это так ужасно! — воскликнула она и в глазах её снова появились слёзы.
Сырцов ласково, обеими руками, взял её за плечи, сказал:
«Не теряйте бодрости», говорил какой‑то древний мудрец, терпящий кораблекрушение, «худшее впереди». Мужайтесь, Мария Степановна, мужайтесь. Мы своего добьёмся.
Сказав это, он направился к двери. За ним вышли все остальные.
Мария Степановна легла, но долго не могла заснуть. «И чего это я, в самом деле, разнюнилась? Конечно, трудно будет нам, очень трудно, но мы добьёмся своего, это он правильно сказал». Она закрыла глаза, заставляя себя спать, чтобы завтра свежей и бодрой встретиться с друзьями. На печке в трубе тоскливо завывал ветер и это одновременно и тревожило, и успокаивало. Заснуть всё же долго не удавалось. Перед глазами, помимо её воли, стоял, как живой, Валентин Бутарев, отстреливающийся от врагов. Потом появился откуда‑то Василий Сырцов с мягким нежным взглядом и теплой, дразнящей воображение, улыбкой. Но вот мысли постепенно затуманились, надвинулась какая‑то вязкая, почти осязаемая, муть и тихо, медленно потянула Марию Степановну в зыбкую и тёмную пучину сна.
