Богдан Сушинский - Саблями крещенные
В большинстве случаев это были обычные тренировочные схватки, в которых не раз принимал участие и сам граф, слывший первоклассным фехтовальщиком и непревзойденным рубакой, но любому другому оружию предпочитавший теперь уже вышедшую из моды боевую секиру. Однако случалось, что специально для гостей он выпускал захваченных в плен воинов – шведов или германцев. Пробовал даже казаков, но те отказывались драться «на потеху ляху», предпочитая быть посаженными на кол, чем поднять руку на единоверного брата-запорожца.
– Обратите внимание, князь, на того воина, что невозмутимо стоит слева от нас. Это германский рыцарь Керлоф. Я специально нанял его, чтобы время от времени вспоминать, как следует держать в руках саблю или секиру.
– Знаменитый гладиатор графа Оржевского, – сдержанно кивнул Оссолинский, не отводя взгляда от огромной фигуры саксонца, облаченного в серебристый панцирь и прикрытого красным прямоугольным щитом. – Слышал о нем, слышал…
– Потомок знатного рыцаря-тевтонца. Сражаясь с ним, я и сам чувствую себя воином князя Витовта на Грюнвальдском поле.
– Только не вспоминайте здесь о Грюнвальдском поле… – с романтической грустинкой в голосе возмутился коронный канцлер. – В памяти его следует возрождать не на турнирных аренах, и совсем по другому поводу.
Холеное, слегка лоснящееся белесое лицо Оссолинского еще только вспахивалось первыми бороздами морщин. Однако этот плуг лет и горечи врезался в его тело основательно. И, судя по всему, безжалостно.
Тем временем воины – саксонец и поляк – сошлись и, вслед за жестами приветствия, обменялись первыми ударами секир. Однако сразу же чувствовалось, что удары были несильными и показательно меланхоличными. Воины понимали, что должны не побеждать, а… развлекать, к тому же они совершенно не ощущали друг к другу ни откровенной вражды, ни скрытого соперничества.
Оссолинский взглянул на спускающийся за квадрат двора небольшой, занавешенный черновато-багряной тучкой, полукруг солнца. Он зря терял время, которое мог посвятить куда более важным делам, нежели созерцание этого «петушиного» боя. Два часа тому граф под большим секретом сообщил ему, что король отправился на поиски Скалы Волхвов, то есть ступил на легендарную «тропу Стефана Батория». Оссолинский тотчас же попросил послать к монарху гонца, который бы уведомил о его, канцлера, прибытии. Однако время шло, а – ни гонца, ни короля.
Двое слуг графа принесли небольшой столик, удачно помещавшийся в специально предназначенной для него нише, в галерее между канцлером и Оржевским, и поставили на него кувшин с вином и поднос с небольшими кусками жареной говядины.
Резко потянувшись к наполненному бокалу, граф вдруг прервал движение и болезненно схватился за левое предплечье. Канцлер уже знал, что, скрытая под широким рукавом куртки рана эта, доставшаяся ему вместе со стрелой ошалевшего от атаки татарина, кровоточила, гноилась и причиняла Оржевскому душевные и физические страдания. Однако все что он мог сделать для старого рубаки, так это – сочувственно взглянуть на него.
– Чертов немец-лекарь твердит, что придется вскрывать эту рану еще раз, – почти простонал граф. – Стрела оказалась то ли отравленной, то ли просто вымоченной бог знает в чем. А полковой лекарь, который вытаскивал ее, не догадался сразу же прижечь рану каленой сталью.
– Если вы не доверяете своему лекарю-иностранцу, советую обратиться к знахарям из ближайшего монастыря.
– Кажется, я уже не доверяю даже своему ангелу-хранителю. А поменять его – не в моей воле.
– В таком случае – за раны, полученные в боях с врагами Польши, а не на тевтонских турнирах-игрищах, – мрачно произнес Оссолинский тот единственный тост, который нашептан был в эти минуты его собственным ангелом-хранителем или кем-то из небесных покровителей воинов. – Будьте же мужественны, граф!
– За раны во имя отчизны, – с ритуальной торжественностью поддержал его Оржевский.
Граф, очевидно, не догадывался, что Оссолинскому уже известно то, что от него, Оржевского, все еще пытались скрывать здесь, в замке, что лекарь побаивается, как бы не пришлось вообще отнимать всю руку, по плечо. А ему это приходилось делать уже не один раз, спасая от верной смерти знатных воинов своей Саксонии.
Выпили. Оссолинский мельком взглянул на бледное лицо графа. Ему не было еще и сорока; для воина, особенно для командира полка, в качестве которого владелец замка выступал во время последнего похода против крымской орды, это самый зрелый возраст. И вдруг – эта нелепая отметина степного скитальца! А ведь граф даже не пытался скрывать, что видит себя в будущем в ипостаси ведущего полководца Речи Посполитой.
Канцлер незаметно, но внимательно присматривался к отчетливым, хотя и немного искаженным татарской кровью кого-то из предков, чертам скуластого лица графа, в котором польского было не больше, чем в его, из прусского сукна и на прусский манер сшитом мундире. Храбрый воин, мечтавший если не о чине коронного, то уж, во всяком случае, о власти польного гетмана и никогда не стыдившийся своих полководческих амбиций, Оржевский и замок свой возводил, хотя и вдалеке от военных дорог, но с расчетом на то, что когда-нибудь он станет резиденцией одного из известнейших аристократов и воителей Польши.
– Я вижу, вас совершенно не интересует этот турнир, – с легкой досадой заметил Оржевский, когда, во второй раз осушив кубки с вином, они принялись за еду. Мясо было полито острой турецкой приправой, и, как показалось Оссолинскому, прежде чем пожарить, повар не поленился основательно повялить его на солнце, как это делают татары. Обжарка лишь придавала видимость того, что перед ними блюдо, приготовленное по-польски.
– Спасибо вам, граф, за эту потеху. Но сейчас мне больше приходится следить за кровавыми турнирами тех польских рыцарей, которые стоят на южных рубежах Речи Посполитой и все еще надеются на решительность короля, а значит, на новые гусарские полки, на артиллерию германских наемников, на большой поход в крымские степи.
«А ведь он явно пытается заручиться моей поддержкой на сейме, – безошибочно определил смысл этого старания канцлера Оржевский. – Оно и понятно. Тем более что спасения от орды ждут все. В своих грабительских походах татары до такой степени обнаглели, что никто из аристократов, ни в какой части Польши и ни за какими замками уже не может чувствовать себя защищенным».
– Эй, вы, – тотчас же обратился к секирникам. – Убирайтесь к черту! Разве это бой? Ничего, кроме стыда. Я приведу сюда пленных и устрою настоящий бой гладиаторов, а вас заставлю просить милостыню по окрестным деревням!
Воины охотно опустили секиры и щиты и, кланяясь, попятились к узкой двери, из которой несколько минут назад появились. Угрозы владельца замка их уже не пугали, они знали, что тот болен, и вскоре ему уже будет не до них и не до турниров.
– Все не так, – раздраженно проворчал граф, болезненно морщась. – Стены не те, турниры не те. Вернулся с этого дьявольского похода, а здесь все не так, как думалось. Все не по духу моему. Господи, скорее бы снова в поход! Эти стены смотрят на меня своими бойницами, как на заживо замурованного узника.
– Обычная ностальгия воина, привыкшего значительную часть своей жизни проводить в боевом седле, – попытался умиротворить его канцлер. – Совсем недавно такие же душевные метания мне пришлось наблюдать у одного отставного адмирала, который чувствует себя на берегу, как выброшенная на берег дырявая шлюпка. Единственное, что я мог сказать ему, – что все мы подвержены штормам жизни и все рано или поздно оказываемся выброшенными на берег.
– Все мы напоминаем себе разбитые челны, – согласился с ним полковник Оржевский. – Еще вина?
– Достаточно, – резко осадил его канцлер. – Увы, наступают такие моменты, когда из божьей благодати винопитие неожиданно превращается в бессмысленное самоистязание.
– Согласен, очевидно, так оно и есть. В любом случае я ненадолго оставлю вас, – проникся настроением гостя Оржевский. – Может, прислать молодую дворянку, местную гетеру? Здесь у меня появилась одна…
– Вас ждет лекарь, – вновь грубовато прервал его коронный канцлер.
– Сто лет не видать бы его, – проворчал граф, обиженно отведя взгляд. К необходимости видеться с доктором добавлялась обида на гостя. Не прошло и часа, как канцлер появился в его замке, а уже ведет себя как хозяин.
«Как канцлер, – уточнил граф, считая нужным напомнить себе, что Оссолинский все же канцлер, а он, Оржевский, – обедневший, вложивший почти все свое состояние в башни этого замка, теперь уже мелкопоместный шляхтич. Первый в жизни и, возможно, последний военных поход, на который он возлагал столько надежд, не принес ему ничего, кроме сатанинской горести поражения, раны и мук. – Не завидуй, а достигай большего – вот, что тебе стоит начертать на своем родовом гербе».
