Т. Есютин - Гибель "Марии"
Кто- то из наших не выдержал и заявил, что не может итти.
Мичман крикнул фельдфебелю:
- Запиши фамилию! Я ему покажу, как из строя выходить!
С большим трудом мы вышли на площадь. Фельдфебель не жалел глотки:
- Ногу! Ногу! Не растягивайся.
Нас встретила новая толпа вольной публики. Женщины плакали. Узнавали о судьбе некоторых матросов с нашего корабля, спрашивали, много ли погибло людей, забрасывали нас папиросами. Мы сообщили, кто жив, кого отправили в лазарет и кто пошел ко дну. Офицеры и фельдфебель кричали публике:
- Не подходи!
Подали нам команду:
- Не останавливаясь! Ать, два!
Городовые отдавали офицерам честь. В воротах тоже стояли городовые. Мы вошли во двор.
- Вольно!
Стоим. Через полчаса новая команда:
- Становись!
Стали.
- Направо равняйсь!
Выровнялись. [24]
- Правое плечо вперед, шагом а-аррш! Зашли в казарму и поднялись на третий этаж: огромное каменное помещение.
- Размещайся!
Вдоль стен - железные койки. На каждой койке - по три доски. Цементный пол. Прохладно. В окнах - железные решотки.
Нас было четыреста человек. На койках лежали и сидели обессилевшие матросы, ненавидевшие начальство и всех угнетателей.
В казарме
Говорим строевому унтер-офицеру:
- У нас есть больные. Ребята ослабели до того что им нужна немедленная помощь!
Унтер прошел мимо нас.
- У нас не лазарет здесь! Завтра, в десять часов, пускай записываются в очередь!
Ребята возмущены.
- Перевязка сейчас нужна, а не завтра!
Унтер кричит с порота:
- Я вам не врач и не лекарский помощник!
- Так доложи начальству!
- Оно само знает, что надо делать!
И вышел из казармы вон.
Наступил вечер. Матросы просят, чтобы их отпустили в город, В городе у них жены и дети. Их не отпускают.
- Никаких отпусков не полагается, - заявляет унтер.
- Доложи начальству!
- Оно само все знает!
На ночь нам роздали парусиновые постилки. Разостлали по койкам. [25]
- И больше ничего не дадите?
- И так мягко!
Многие из ребят отказались от парусины и легли на голые доски. В дверях стояли часовые, экипажные матросы, передававшие нам письма и папиросы. Но матросы скоро были сняты. Выставили солдат.
В семь часов вечера по казарме раздались звуки дудки. Матросы всполошились: что такое?
- На молитву!
Час от часу не легче! Оказалось: приехал митрополит и будет читать нам проповедь. Дожили! Ребята больные и измученные ворчали:
- Нам постель нужна, а не проповедь!
- Выдумали утешение!
Но солдаты настойчиво гнали нас в передний угол казармы, где висела большая икона.
Согнали нас в угол. Видим, вместе с дежурным мичманом идет митрополит - на груди большой золотой крест на георгиевской ленте. Приблизившись к иконе, митрополит поднялся к аналою и приступил к чтению проповеди.
- Во имя отца и сына и святого духа, аминь! Дорогие братья, вас посетило несчастье господне, - кораблекрушение, и те, кто не верил в господа бога, погибли ужасной смертью… погибли от своего неверия…
В таком духе митрополит говорил около десяти минут. Вдруг из задних рядов кто-то крикнул:
- Тебя бы туда! Наверно не пришлось бы говорить этой проповеди! И волос не нашли бы!
Митрополит смутился, но продолжал речь. Матросы находились в напряженном состоянии. Вдруг другой голос из задних рядов:
- Будет врать! Чего темную массу затуманиваешь? Брось небылицы городить! Глупо! [26]
Потом крикнувший эти слова человек обратился к нам:
- Ребята, бросай слушать! Не давай себя морочить! Неужели не видите, что вас опутывают?
Митрополит приостановил проповедь и ошалелыми глазами уставился на матросов. Потом, ничего не сказав, шурша дорогими рясами, быстро направился к дежурной комнате, где сидел мичман. Поднялся невообразимый крик:
- К чорту проповеди!
- Дураков нашли!
- Гони его в шею!
Раздался пронзительный свист. Митрополит вбежал в дежурную комнату. Матросы разошлись по своим местам и растянулись на койках. Но не прошло и десяти минут, как началась новая тревога. Дежурный по казарме забегал.
- Становись во фро-о-онт! Сейчас придет помощник командира Севастопольского экипажа, капитан 1-го ранга Гистецкий.
Матросы знали, что это за зверь - Гистецкий.
- Крепче держись, ребята! Своих не выдавай!
Выстроились.
В казарму влетел бомбой дежурный мичман.
- Направо равняйсь!
Появилось высшее начальство. Мичман показывал усердие.
- Равнение на-ле-во!
Равняемся налево.
Но вышло недоразумение. Нужно было сказать «равнение направо», а мичман скомандовал «равнение налево». Ребята захохотали. Начальство приблизилось к нам. Всего человек семь и митрополит. На правом фланге мичман поздоровался с высшим начальством. [27]
Я не слышал рапорта, потому что стоял на левом фланге. Капитан Гистецкий пошел по фронту, за ним офицерство. Гистецкий остановился.
- Кто во время проповеди выкрикивал по адресу его преосвященства безобразные слова, выходи вперед!
Вперед никто не вышел.
В казарме полная тишина.
Тогда Гистецкий пустился на хитрость.
- Эти лица мне известны, - сказал он угрожающим тоном. - Прикрывать их не следует! Все равно я накажу их по всей строгости наших законов! Уничтожили корабль, на беспорядки надеетесь? Я вас вымуштрую, родных забудете! Кто неприлично выражался и хулиганил, выходи вперед! Вы все должны сами указать хулиганов! Даю вам срок две минуты!
Опять тишина. Опять все молчат. Кто-то из матросов упал в обморок. Его вывели из строя и положили на койку! Прошло не две, а десять минут. Гистецкий металлическим голосом сделал ультимативное заявление:
- Если вы еще будете упорствовать, я вынужден буду применить крайние меры: расстрелять через пятого!
Молчание и полная, ничем ненарушимая тишина. И в этой тишине, в крайнем напряжении и ужасе Гистецкий продержал нас во фронте полтора часа. После матросы говорили, что Гистецкий был взбешен с начала своего прихода в казарму. Взбешен тем, что мы с ним не поздоровались. Сделано это было по постановлению правого фланга, где старые матросы дали друг другу слово - встретить Гистецкого молча.
Через полтора часа упорного молчания в казарме появился командир нашего корабля капитан Кузнецов. Матросы немало были удивлены его появлению. [28]
Командир подошел к Гистецкому и окружавшим его, поговорил с ними и быстрым шагом приблизился к фронту.
- Здравствуйте, славные марийцы!
Мы ему по всем правилам:
- Здравия желаем…
Думали, что он выручит нас из тяжелого положения. Командир обращается к нам со словами:
- Ребята, я получил телефонограмму о том, что вы вышли из повиновения экипажной администрации. Мне передали, что некоторые из вас неприлично вели себя во время чтения проповеди и оскорбили хулиганскими выходками митрополита. Я прошу тех лиц, кто оскорбил митрополита выйти из фронта. Они обязаны это сделать для того, чтобы уладить недоразумение и не держать всю команду во фронте!
Матросы молчали. Я чувствовал, как у меня от усталости звенит в ушах и кружится голова. Командир обратился к нам вторично, убеждая нас выдать «зачинщиков». Его обращение осталось без всякого ответа. Тогда он кратко побеседовал с экипажным начальством, и все начальство вместе с митрополитом быстро вышло из казармы. После всех ушел и наш командир. Фельдфебель зычно скомандовал:
- Р-р-разойдись!
Таким образом мы простояли во фронте под угрозами ареста и расстрела два часа пятнадцать минут. За это время шесть человек упали в обморок. Можно себе представить, какая беспощадная требовательность была предъявлена к нам, больным и обожженным людям!
Пришла ночь. Постельного белья нам опять не выдали и мы спали на голых досках. Утром нам дали по одному железному чайнику на десять человек, четыре [29] кружки - тоже на десять человек и по два кусочка сахара. Началась чаепитие. Четверо льют, а шесть человек на них смотрят и бранятся.
Зажали нас, точно клещами, со всех сторон. Обмундирование не выдают. Из казармы никуда не выпускают. Писем не передают. Табаку нет. Усиленный караул из солдат, которые с нами даже в разговор не вступают. Положение создалось ужасное. Выхода никакого. Матросы в унынии.
Во время чаепития один лекарский помощник, который все время аварии провел с нами и, рискуя жизнью, спасал других, - очень артельный парень, - поднялся на койку и громко, на всю казарму, произнес перед матросами зажигательную речь. Я не могу воспроизвести ее в точности, но звучала она приблизительно так:
- Товарищи матросы! Мы переживаем ужасы и страдания в тисках наших классовых угнетателей! Наши рабочие и крестьяне брошены в бойню, в бессмысленную войну против рабочих и крестьян других стран! Мы издыхаем на всех фронтах! Мы голодаем, а буржуазия лопается от жиру! На нашей крови, на наших страданиях буржуазия наживает себе новые капиталы! Мы должны объявить войну не рабочим и крестьянам других стран, а буржуазии всех стран, и в первую голову - буржуазии нашей страны! Мы должны продолжать дело броненосца «Потемкина»… Мы должны помнить слова лейтенанта Шмидта! Мы должны каждую минуту быть готовыми Ж революции!
