Михаил Слинкин - Война перед войной
Еще одна деталь весьма красноречиво характеризовала остановившееся в Кандагаре время — это отсутствие женщин с открытыми лицами. Если в Кабуле примерно половина представительниц слабого пола давно, еще с королевских времен, перешла на европейскую одежду, то здесь все они смотрели на мир сквозь затянутое кисеей окошечко чадры, скрывающей женщину с головы до пят. Да и не много было женщин на улицах. Казалось, что абсолютное большинство населения города — это мужчины и дети.
Общее впечатление от города было каким-то невеселым, и даже Дмитрию, как востоковеду, профессионально заинтересованному в том, чтобы знать как можно больше обо всех, даже неприглядных, сторонах жизни в Афганистане, встреча со Средневековьем в таком его обличии не доставила особого удовольствия.
Подпортил настроение и Валера, так и не совладавший со своим любопытством, несмотря на данное Дмитрию обещание. На перекрестке, где пришлось проталкиваться сквозь толпу афганцев в национальной одежде, он обратил внимание на двух мужчин, один из которых, оживленно жестикулируя, предлагал другому купить мальчика лет десяти. Валера схватил Дмитрия за рукав и, кивая в сторону торговавшихся мужчин, спросил:
— Здесь что, детей продают? Для чего?
Для чего здесь продают мальчиков, Дмитрий не хотел объяснять и попытался вырвать рукав из цепких рук Валеры. Но маленькой заминки хватило для того, чтобы продавец живого товара, клиент которого, обнаружив внимание иностранцев, сразу же скрылся в толпе, подскочил к Валере и начал предлагать мальчика на час или большее время, как того пожелают уважаемые господа. Дмитрий ответил за Валеру, застывшего в оцепенении, что ни его, ни его спутников мальчики не интересуют, на что вертлявый сутенер тут же предложил пройти в ближайший переулок и выбрать девушку. Дмитрий решительно развернулся и, уже сам схватив за рукав упиравшегося Валеру, продолжавшего испуганно повторять: «Чего ему надо, чего ему надо?» — потащил его, увлекая за собой советников прочь от начавшей проявлять нездоровый интерес к иностранцам толпы.
Выбравшись из лабиринта улочек старого города, обошли лавки на центральной площади. В одной из них обнаружили вполне приличный белый хлеб кирпичиком, что очень порадовало советников, еще не оценивших вкус и аромат традиционного афганского лаваша. И хотя стоил этот привычный хлеб дорого — пятнадцать афгани против пяти за лепешку, — взяли сразу несколько буханок, договорившись с продавцом заезжать ежедневно за свежим хлебом, выпекавшимся по заказам иностранцев и редких местных любителей. Кроме хлеба и кондитерских изделий, которые можно было съесть тут же, запивая чаем, за двумя маленькими столиками, в лавке подавалась простокваша. Это заинтересовало Дмитрия, считавшего, что в Афганистане, кроме напитка из кислого молока под названием «дуг», ничего другого не готовят. Дуг он любил, особенно когда его приправляли солью, мелко нарезанными огурцами и зеленью. Стакан такого напитка со льдом утолял жажду гораздо лучше, чем спрайт, кока-кола или другие сладкие шипучки, и в этой роли вполне мог соперничать даже с зеленым чаем. Дмитрий заказал простоквашу для себя и советников, и ее подали в больших креманках. Хорошо охлажденная, сквашенная прямо в этих посудинах, она напоминала желе, и есть ее полагалось ложками.
«Действительно интересно, — подумал Дмитрий, — встретить в Кандагаре настоящий „мает“ — так на персидском языке называется простокваша, продукт, более распространенный в Иране, нежели в Афганистане».
Однако ничего удивительного в этом не было. Вышедший к новым посетителям пожилой хозяин был родом из Герата — города, расположенного на западе страны, как раз у иранской границы, а по национальности — хазарейцем.[10] Но вот то, что хазареец жил в Кандагаре, стал состоятельным человеком, имел лавку и пекарню, в которых работали сплошь его соплеменники, — было действительно необычно.
Хозяин оказался весьма разговорчивым и веселым человеком, и Дмитрий, заскучавший было без привычной оживленной беседы с торговцами, с удовольствием компенсировал с ним недостаток общения на кандагарском базаре. Хазареец, после обмена традиционными приветствиями, сразу перешел к политике. Тут же выяснилось, что он всей душой принял революцию.
«Немудрено, — решил Дмитрий, — ведь левые власти сразу объявили о равноправии всех наций и народностей Афганистана. А для хазарейцев, всегда считавшихся в стране людьми второго сорта, — это многообещающий шаг».
— Если раньше, — рассуждал хозяин, — мы даже и мечтать не могли о том, чтобы участвовать в управлении страной, то сейчас в новом правительстве министр планирования — хазареец. — И, желая подчеркнуть, что у его народа наконец-то появился свой заступник, продекламировал рубаи Абдуррахмана Джами:[11]
Ты хочешь знать, кто лучший из людей?Послушай голос совести моей:Из лучших первым будет назван тот.Кто постоит в беде за свой народ.[12]
Недалек тот час, — продолжил свои рассуждения образованный хазареец, — когда у нас, как и у вас в стране, возможности каждого не будут ограничиваться принадлежностью к той или иной нации. Хазарейцы перестанут быть самыми обездоленными людьми и влачить жалкое существование, работая водоносами, грузчиками, старьевщиками или мойщиками трупов.
— Но вы-то и раньше не бедствовали, — сказал Дмитрий. — Лавка в центре, клиенты — иностранцы.
— Мне повезло больше, чем другим. Удалось закончить медресе в Герате. Потом перебрался в Иран. Выпекал хлеб и пирожки в кондитерской. Вот и скопил немного денег на собственное дело.
— А почему у вас работают только хазарейцы? — спросил Дмитрий.
— Надо помогать своим. Да и не пойдут пуштуны к хазарейцу, какой бы он богатый ни был. Гордые они. Вот советские — другие люди, — начал развивать новую мысль склонный к обобщениям хозяин. — Кем мы с вами были раньше? Друзьями. А сейчас, после революции, стали братьями. Поэтому вы, старшие братья, здесь, в Афганистане, помогаете нам, младшим.
Простокваша была съедена. Хозяин, радуясь обретению новых постоянных клиентов, вышел проводить старших братьев до машины и попрощался с каждым из них за руку, особо выделяя Дмитрия, который по возрасту годился ему в сыновья. Уже на площади хазареец шепнул Дмитрию, что еще он держит книжную лавку с маленькой библиотекой, и предложил пользоваться ею за умеренную плату.
IV
Снова аэропорт. Вилла. Те же лица, та же скука. Молодое афганское телевидение вещало только в Кабуле. Здесь же на всех был один маленький транзистор: советники еще не решились обзавестись престижными японскими магнитофонами, которые почему-то отсутствовали в составленных женами длинных списках товаров первой необходимости, а свой Дмитрий опрометчиво оставил в Кабуле. Советские газеты месячной давности доставлялись редко, с оказией, и зачитывались до дыр. Несколько ходивших по кругу случайных книжек, среди которых наибольшей популярностью пользовался школьный учебник русской литературы, были давно изучены. Ни шахмат, ни шашек, ни домино. Нашлась лишь колода замусоленных карт. Поэтому все вдруг стали заядлыми любителями игры «в дурака».
Ближе к вечеру, когда белое солнце приобретало красноватый оттенок и скатывалось на запад, выделяя длинной тенью каждый камешек в степи, в гараж без ворот, как принято у американцев, выносился низкий журнальный столик на бронзовых ножках. Каменные стены и пол из полированного бетона в течение получаса поливались водой из шланга, чтобы смыть нанесенную за день мелкую желтую пыль и охладить помещение. После заката вся компания рассаживалась на прохладном полу вокруг столика — четверо игроков и четверо болельщиков, ожидавших своей очереди принять участие в игре на вылет.
Игра продолжалась весь вечер, прерываясь лишь иногда, когда на свет в гараже забегал любопытный скорпион. Уже попривыкшие к местной экзотике военные тут же бросали карты и устраивали облаву. Пойманного скорпиона сажали в заранее приготовленную трехлитровую стеклянную банку и бежали в свои комнаты перетряхивать занавески и личные вещи в поисках фаланги. Как только охота заканчивалась обретением второго трофея, его помещали в ту же банку, ставили ее на журнальный столик и, расположившись кружком, делали ставки на одного из членистоногих гладиаторов — фалангу или скорпиона. Смертельная схватка в банке продолжалась недолго. Побеждал обычно скорпион, которому либо даровали жизнь, либо, придравшись к неспортивному поведению, если такой факт отмечало строгое судейство, путем открытого голосования выносили смертный приговор. Дмитрий, не имевший ничего против погибавших десятками на арене фаланг и скорпионов, предложил было устраивать более гуманные тараканьи бега. Скучавшие по спортивным зрелищам советники с интересом отнеслись к этому предложению. Но тараканов на вилле не оказалось, а для быстроногих фаланг пришлось бы строить слишком длинную беговую дорожку, для которой не нашлось дефицитного в Афганистане дерева.
