Аркадий Первенцев - Люди одного экипажа
— Апельсины! — Дубонос удивился: в это время и здесь редкость.
— Дары Аджарии, — сказал капитан-лейтенант, — когда стояли в Батуми, привезли в подарок из Кобулети. Представьте себе, натуральный королек. — Он взял один апельсин, ловко очистил, отделил дольку и, откусив, потряс в руках. — Видите, сочная и темная мякоть королька. Угощайтесь...
Они сидели у стола. Темно-золотистый коньяк покачивался в рюмках, на маленьких тарелочках горками — кожура. Капитан-лейтенант знакомил их с шифровкой штаба. Их катерам было приказано присоединиться к конвою транспорта «Декабрист», идущего к фронту с боеприпасами и людьми для пополнения десантной бригады морской пехоты.
— Таким образом, вам не придется совершать холостого пробега, — сказал капитан-лейтенант. — Время выхода в море лучше всего сохранить в тайне. Даже в таких городках имеются шпионы. Выйдем ночью тихонько, в море перестроимся. Я пойду мористее, с левого борта, вы, Черепанов, ведущим, а вы, товарищ Дубонос, концевым...
На городок, на бухту опустилась темная и прохладная ночь. В кают-компании было тепло, светло, можно было присесть, откинуться на спинку дивана и хотя бы несколько минут отдохнуть. Дубонос провел взглядом по усталым, озабоченным лицам своих товарищей, ему показалось, что даже бурое лицо Баштового побледнело, и тихо сказал:
— Через полчаса мы начинаем нашу настоящую совместную работу, товарищи. Начинаем делить и хорошее и плохое... Мне хотелось, чтобы вы верили мне. Не только подчинялись... а верили. — Он помолчал и так же тихо добавил: — Так же, как я верю вам...
Необычные слова командира, и тем более, что они исходили от такого великана, а произносились тихим и грустным голосом, подействовали на всех. Между этими разными людьми закреплялись нити духовной связи. Пять суток напряженного ремонта помогли. Губанов смотрел на большие кисти рук Дубоноса, на шрамы, прокрашенные въедливым мазутом, на обветренную и грубую кожу. Механик, проживший в труде, умел ценить вот такие сильные и умелые руки. Губанов понял — слова командира прежде всего относятся к нему, так как хорошо продумал их первую встречу.
— Знаете что, Петр Николаевич, — сказал Губанов, впервые называя командира по имени и отчеству, чем сразу же лично для себя сблизил его с Булавиным, — вы для нас — авторитет. Настоящий авторитет. Мы верим вам... мы довольны, что именно вы назначены к нам...
Лицо Губанова гуще покрылось сеткой морщинок, глаза увлажнились, сухие пальцы, приглаживавшие скатерть, подрагивали.
— Я затеял не тот разговор. — Дубонос приблизил свою руку к руке механика. — Но мне хотелось, чтобы у нас была действительно одна душа. Я тогда верю в удачу, когда одна душа. — Он прикоснулся к руке Губанова, и его пальцы уже не вздрагивали. — Дисциплина — одно, а доверие друг к другу — другое... — Он хотел встать, но, примерившись головой к потолку, улыбнулся и снова опустился. — По приходе на катер, ночью, я случайно услышал разговор двух краснофлотцев — ваших, Иван Иванович, нижних... Они говорили о моих странностях, о ботинках. Сорок шестой номер! «Как начнет разуваться — дело швах...» То есть если я начну снимать ботинки, значит, тонуть кораблю, понятно? Я вспомнил после того один рассказ, написанный еще о той войне. Старый капитан, доброволец-патриот с ампутированной ногой, командовал стрелковой ротой, сформированной из кавказских горцев. Рота воевала хорошо. Неизменная удача и небольшие потери суеверием горцев приписывались деревянной ноге командира. Она будто бы отводила пули от солдат этой роты. Во время одного боя роте нужно было во что бы то ни стало удержать рубеж, который бешено атаковали немцы. Рота долго отбивалась, поредела. В последнюю минуту, когда сам капитан лег в окопе с винтовкой в руках и немцы пошли в атаку густой колонной, солдаты потеряли доверие друг к другу. У них дрогнули сердца... И вот капитан на виду у всех отстегнул протез и, положив его перед собой на бруствер, продолжал стрельбу. Он не мог уйти на одной ноге. Все поняли командира и продолжали отбиваться. Последняя атака немцев была отражена. Капитан, кажется, был убит... Я не хотел верить в смерть этого русского офицера, и поэтому для меня он всегда живет. Я читал рассказ на «Трансбалте», по пути из Порт-Саида. Я не предполагал воевать. Война — буду ходить на транспорте. Пришлось. Мало того, появились эти дурацкие ботинки. Иван Иванович, разуваться не буду. Восьмой раз тонуть не собираюсь.
4
Катер отошел тихо и незаметно, как будто скользнул по маслу. На мостике стоял Дубонос. Караван, как было обусловлено, вначале лег на ложный курс, по направлению к Батуми, а в море переменил направление и пошел к фронту. «Декабрист» медленно шел в середине конвоя, и в кильватере за ним — катер. Море успокоилось. Ночью шли на ломаных курсах. Подводные лодки врага бродили где-то в этих квадратах. Перед рассветом оттуда, от Крыма, пришел рокот моторов. Разведчик два раза прошел над караваном и сбросил «сабы». Лампы осветили черные контуры транспорта и конвойных судов. Пулемет, установленный на верхнем мостике, повернулся в сторону бледных куполов парашютов, повисших почти над головой. Колючие огоньки вырвались из стволов и пошли вверх. «Сабы» погасли. Самолет удалился под косыми линиями трасс. Над морем расширялась светлая предутренняя полоса, горы посветлели и явно очертились на небосводе.
Караван обнаружили, нужно было ожидать атаки. Могли быть подводные лодки, самолеты. Торпедные катера противника, базировавшиеся на Феодосию и Ялту, сюда не доставали, караван шел — пока вне радиуса их действий. Опасность, которую все совершенно точно представляли, так как были людьми опытными, ожидали и к ней приготовились.
На мостике стоял командир. Экипаж при свете встающего солнца видел на мостике его фигуру, возникшую из темноты почти так же, как возникли не видные до этого прибрежные скалы, сброшенные в море под действием давних подземных сил. Караван чаще стал изменять углы. «Декабрист» поворачивался так же тяжело и неохотно, как и шел. На верхних палубах густо стояли моряки в полном вооружении, и светлые пятна их лиц пунктирно прочертились над бортами. Это были отличные воины, их вдумчиво отобрали на кораблях и проводили для тяжелого труда. Они хорошо знали друг друга, и им было легко идти в сражение сплоченными воинским братством.
— Мы не должны дать в обиду таких хороших ребят, — сказал Дубонос Горигляду. — Фашисты, а они должны вот-вот появиться, конечно, набросятся на «Кита», на «Декабриста». Нельзя, чтобы пошел ко дну такой славный народ.
— А может, и не появится противник, — заметил Горигляд, всматриваясь в даль.
— Я знаю их повадки, лейтенант. Кстати, посмотрите влево, не кажется вам, что противник уже появился?
Вслед за этими спокойными словами командира над тральщиком взвился сигнал боевой тревоги. Черные точки приближались. Рваные облака, протекавшие по небу, на минуту скрывали эти точки, но, выходя из облаков, они, приближаясь, становились все крупнее и крупнее.
— Вот тогда в последний раз возле меня находился Милочкин, — сказал Дубонос.
Горигляда уже не было. На мостике стоял только командир, его власть и невозмутимое спокойствие сразу почувствовали все, ставшие на свои места по боевой тревоге.
Самолеты снижались для атаки со стороны солнца. Караван изменил курс, чтобы отразить врага в наилучшем положении. В то время как «Декабрист» круто повернулся навстречу «юнкерсам», сторожевые катера развернулись, чтобы принять удар на себя.
Дубонос опытным глазом заметил слаженность экипажа. Он чувствовал блестящую школу Булавина, отконвоировавшего не менее ста транспортов и выдержавшего почти столько же сражений с воздушным противником. Надо было быть достойным такого экипажа.
Самолеты перешли в атаку. Дубонос знал те критические десятки секунд нахождения на боевом курсе, которые так трудно выдержать под прицельным огнем. «Декабрист» шел, казалось, навстречу опасности, и по обеим сторонам его острого носа, так похожего на нос парусного брига, отслаивались зеленые, с прослойкой пены, волны. Старый корабль работал в полную силу своих машин. Скорость ему была бы сейчас очень нужна, чтобы спутать расчеты штурманов противника, но что он мог выжать из своих котлов? Старый, старый пароход! Сколько перевозил он на малом каботаже пассажиров, виноградного сока, джутовой пеньки, рыбы и мандаринов!
Рокот авиационных моторов сменился свистом. Навстречу свисту понеслись тонкие светлые линии, и свист сразу погас. Теперь были непрерывно слышны стук и гул своих орудий и пулеметные очереди, точно чьи-то нервные руки раздирали над морем огромные куски плотной парусины.
«Декабрист» тоже стрелял...
Дубонос отдавал команды. У пушек и пулеметов работали так же уверенно и спокойно, как внизу в моторных отсеках, как у румпеля. Выскакивали дымящиеся гильзы, поблескивали отполированные ребра казны, и у носового орудия мелькали треугольниками сгибы брезентовых рукавов номеров, подающих снаряды. Атака была принята огнем...
