Николай Томан - Среди погибших не значатся

Майор Нефедов тяжело вздыхает и долго ворочается на нарах. Потом спрашивает:

— Вы, наверно, спать хотите, товарищ подполковник, а я вам голову морочу всем этим…

— Какой там сон!… А у меня, вы думаете, сердце кровью не обливается при одной мысли, что мы можем не вырваться отсюда до конца войны?

— Вы, значит, надеетесь, что вырваться удастся?

— А вы разве потеряли такую надежду?

Снова слышится тяжелый вздох Нефедова. Вздыхает и еще кто-то, но Бурсов не может разглядеть в темноте кто.

— Предпочитаете не отвечать на такой вопрос? — снова спрашивает подполковник Бурсов.

— Да, воздержусь пока, — еле слышно отзывается Нефедов. — Поговорим об этом как-нибудь в другой раз. Спокойной ночи, товарищ подполковник.

— Приятных сновидений, товарищ Нефедов.

ДОКТОР ШТРЕЙТ

На следующее утро лейтенант Азаров зашел в блок старших офицеров сразу же после подъема и обратился к Бурсову:

— Товарищ подполковник, вам и майору Огинскому после завтрака нужно явиться к капитану Фогту. Будьте готовы. Я зайду за вами минут через пятнадцать.

За завтраком Бурсов подсаживается поближе к Нефедову, спрашивает его:

— Почему это лейтенант Азаров в таком фаворе у Фогта? Он что…

— Нет, нет, не думайте о нем ничего плохого! — торопливо перебивает подполковника Нефедов. — Азаров замечательный парень. Он давно бы сбежал отсюда, но одному это просто невозможно. А может быть, и не хочет один. А остальные… — И он сокрушенно машет рукой.

Помолчав немного, продолжает:

— Ну, а Фогту он понравился потому, что капитан, видно, фаталист. Не понимаете? Сейчас поясню. Был тут у нас такой случай. Установили мы противопехотное минное поле для тренировки немецких саперов и послали Азарова доложить об этом тогдашнему помощнику Фогта, фельдфебелю Ханке. А был этот Ханке таким мерзавцем, которого даже сам Фогт побаивался. Нас же всякий раз нервная дрожь пробирала, как только он останавливал на ком-нибудь свой неподвижный взгляд. Один только Азаров его не боялся.

— Зато фельдфебель прямо-таки лютой ненавистью ненавидел Азарова, — заметил сидящий рядом с Нефедовым очень худой, высокий, похожий на Дон-Кихота майор Коростылев.

— Это верно, ненавидел он Азарова действительно люто, — подтвердил Нефедов.— А в тот день был особенно не в духе — повздорил из-за чего-то с капитаном Фогтом. Ну, а когда предстал перед ним Азаров с докладом, он, ни слова не говоря, — бац его по физиономии. Но и лейтенант наш не смолчал. Развернулся да как влепит ему в свою очередь по роже. И бежать, да прямо через то самое поле, которое мы только что установили. Перемахнул его все и не подорвался. Нам это просто чудом показалось. А фельдфебель уже выхватил свой парабеллум и прицелился в Азарова. Но тут Фогт подоспел. «В чем дело?» — спрашивает. Фельдфебель ему сочиняет, будто усомнился он в качестве установки нашего минного поля и велел Азарову перебежать через него. «И вот, говорит, действительно так оно, значит, и есть — не подорвался ведь лейтенант. Потому и хотел его пристрелить».

— А мы сидим ни живы ни мертвы,— добавляет Коростылев. — Понимаем, что добром это не кончится.

— Кончилось же все это самым неожиданным образом, — продолжает Нефедов. — Фогт, выслушав фельдфебеля, крикнул Азарову: «А ну, быстро назад!» И Азаров снова бегом через все минное поле, и опять остался невредимым. «Сами теперь видите, господин капитан, как она нас надувают», — ухмыльнулся Ханке. «А я не верю, чтобы они могли меня надуть, — самоуверенно заявил Фогт. — Никто из них не посмеет сделать этого. А если вы так уж уверены, что никакого минного поля ими не установлено, то шагом марш через него! И если не подорветесь, собственноручно этого лейтенанта расстреляю».

— Это он все по-немецки, — поясняет Коростылев, — но мы хорошо его понимали и ждали затаив дыхание, что же дальше будет?

— А разъяренный фельдфебель Ханке, будучи совершенно уверенным, что Азаров их дурачит, смело шагнул на минное поле и сразу же подорвался, да так основательно, что в тот же день и умер, не только к нашей радости, но и к явному удовольствию капитана Фогта. Кажется, этот Ханке доносил на своего начальника в гестапо. С тех пор и стал лейтенант Азаров «фаворитом» Фогта.

— А как же все-таки сам Азаров не подорвался? — спрашивает Бурсов.

— Не любит он на эту тему распространяться, но тут либо действительно фатальный случай, либо он знал все-таки, где именно мины стояли. Минер ведь он отличный, и глаз у него молодой, приметливый. А в общем-то, конечно, все это на чудо похоже. Суеверный Фогт и воспринял, видимо, все это как настоящее чудо.

Когда после завтрака лейтенант Азаров появился в блоке старших офицеров, Бурсов посмотрел на него с невольным уважением.

Несколько минут спустя лейтенант ведет Бурсова о Огинским через проходную арку к небольшому домику под черепичной крышей, в котором находится канцелярия капитана Фогта. Часовой, хорошо знающий Азарова, беспрепятственно пропускает их.

— О, добрый утро! — весело приветствует их капитан Фогт. — Познакомьтесь с наш специалист по взрывчатка господином Штрейтом.

Из-за стола встает очень тощий немец с морщинистой шеей и большим кадыком. Небрежно представляется:

— Гюнтер Штрейт, доктор технических наук. Как мы будем с вами изъясняться? Я ведь не владею русским языком, — беспомощно разводит он руками.

— Зато мы знаем немецкий. Я посредственно, майор хорошо, — кивает Бурсов на Огинского.

— Тогда все в порядке, — удовлетворенно кивает головой Штрейт. — Можем мы приступить к делу тотчас же? — обращается он к капитану.

— О да! Пожалуйста! Я не буду вам мешать, — обрадовался Фогт и пошел куда-то, пожелав доктору и советским офицерам успеха.

На докторе Штрейте светло-серый спортивный костюм и тирольская шляпа с пером. На длинном носу с горбинкой старомодное пенсне.

— Ну-с, я слушаю вас, господа, — произносит он, широким жестом гостеприимного хозяина предлагая офицерам сесть. — Не скрою от вас — меня интересуют ваши эксперименты, потому что я тоже проделывал нечто подобное. И должен вам признаться, у меня ничего пока не получилось. Поэтому очень любопытно, что же получается у вас?

«С чего же начать?… — лихорадочно думает Бурсов. — Этот доктор, очевидно, большой знаток взрывного дела, и его не так-то просто будет провести…»

Но тут на помощь ему приходит Огинский.

— Надо полагать, — степенно начинает он, — детонация конденсированных взрывчатых веществ у вас в Германии столь же мало изучена, как и у нас в Советском Союзе.

— Видимо, так обстоит дело и вообще в мировой науке, — уточняет Штрейт. — Я знаю работы вашего Зельдовича, который сумел теоретически обосновать невозможность сверхзвуковых режимов при распространении детонационной волны. Тем самым с исчерпывающей полнотой вывел он условие Чепмена-Жуге. Но ведь все это относится к детонации газов, нам же необходимо применить условие Чепмена-Жуге к детонации конденсированных взрывчатых веществ.

«А что же такое условие Чепмена-Жуге? — тревожно проносится в мозгу Бурсова. — Знает ли это Огинский?…»

— Вы абсолютно правы, господин доктор, — соглашается с ним майор Огинский таким спокойным тоном, что Бурсов сразу же успокаивается.

— В условие Чепмена-Жуге, — немного подумав, продолжает Огинский, — входит, как известно, скорость звука в продуктах взрыва. Однако насколько просто определяется эта скорость в неплотных газах, настолько сложно выразить ее теоретически в газах, сжатых до плотности твердых тел, молекулы в которых соприкасаются между собой. Некоторые исследователи, пытаясь учесть это обстоятельство, рассматривают молекулы как твердые шарики. Такая модель удобна, конечно, когда изучаются отдельные столкновения молекул, но разве она в состоянии отразить действительные свойства всего плотного вещества?

— Какое же решение предлагаете вы? — снимая с носа пенсне, спрашивает доктор Штрейт. По тону его голоса и выражению лица чувствуется, что он проникается все большим доверием к Огинскому.

— Обратили вы внимание на то обстоятельство, господин доктор, что в очень уплотненных газах давление имеет двоякую природу? Оно является одновременно как бы и тепловым и упругим при совершенно различной природе этих явлений. Сильно сжатый газ ведет ведь себя как комок сцепленных пружинок, а неплотный — подобно рою мух, бьющихся о стенку.

«Теперь бы подкрепить ему свою эрудицию какой-нибудь мудреной формулой, — возникает у Бурсова заманчивая мысль. — Тогда у этого немецкого ученого мужа не останется уже ни малейшего сомнения в нашей компетентности по вопросам детонации взрывчатых веществ».

И Огинский, будто прочитав его мысли, просит у Штрейта авторучку и торопливо пишет на чистом листе бумаги, лежащем на столе капитана Фогта.