Владимир Полуботко - Гауптвахта

По коридору мимо дверей с глазками медленно проходят двое охранников — ефрейтор и курносый рядовой. У обоих полудетские лица и настоящие взаправдашные карабины с самыми настоящими штыками. Оба солдата шёпотом переговариваются о чём-то весёлом.

А пока они ходят по коридору, сверху, с потолочных балок, за ними сурово наблюдают плакаты следующего содержания:

И ещё что-то такое об укреплении воинской дисциплины и за подписью Владимира Ильича Ленина, дух которого витает и над этим городом, и над всеми происходящими в нём событиями.

Камера номер четыре.

Полуботок тоскливо смотрит в глазок. Не увидев ничего интересного, осторожно отходит от двери, нащупывает табуретку и садится.

И сидит, отбывает свой срок. Секунда за секундою. Минута за минутою.

И тихо бормочет:

— И что же? Так вот все десять суток и будет продолжаться?.. Да-а, мне потом будет о чём вспоминать…

Курносый солдат прохаживается по коридору мимо дверей с глазками.

Давешний ефрейтор куда-то ушёл, и теперь Курносому скучно… Вот он даже с тоски стал перечитывать плакаты…

Из глазка камеры номер четыре на него смотрит голубой человеческий глаз.

Курносый презрительно усмехается: дескать, ты — там, ну а я — так здесь! Во как здорово!

— Эй, слышь! — кричит Полуботок.

— Ну, чо тебе?

— А когда свет дадут?

— Не знаю.

— Слышь ты! А в туалет сходить можно?

— Можно. Я выводному скажу, он тебя и выведет.

— Ну так ты скажи там, а?

Коридор гауптвахты.

Опередив замешкавшегося выводного, Полуботок самовольно выходит во двор. Потрясённый застывает при виде немыслимо голубого неба и высоких белых берёз, что растут где-то за забором. С наслаждением вдыхает в себя пьянящий воздух Свободы.

Это безобразие с ужасом замечает часовой, стоящий возле грибка с надписью «ТУЛУП». Нелепо выставив вперёд карабин со сверкающим на солнце штыком и выпучив карие тупые и испуганные глаза, он лепечет:

— А капитан сказал, чтобы без выводного — чтоб никого!.. Сказал, чтоб не выпускать! Стой! Стрелять буду!

Полуботок цедит сквозь зубы:

— Тьфу ты! Салага хренова!..

Появляется ефрейтор и выводит ещё нескольких губарей во двор. Увидев Полуботка в неположенном месте, говорит:

— А ты почему вышел без моей команды?

Тот не отвечает.

— А ну быстро в туалет, мужики! — кричит ефрейтор.

Наш герой и ещё трое арестантов идут к кабинкам туалета.

Двое других стоят в сторонке и ждут.

Все — арестанты, и их выводной — вышли налегке, но у ефрейтора на голове шапка, и при нём — ремень, не говоря уже о подсумке с магазинами, о карабине и о штыке. А вот у губарей ничего этого нет, и этим — но главным образом ОТСУТСТВИЕМ РЕМНЯ — чётко обозначается их юридический статус в пространстве по имени «ГАУПТВАХТА».

Полуботок входит в свою кабинку, хочет закрыть за собою дверь, как того и требуют приличия. Но ефрейтор пресекает это нарушение:

— Эй, там! Дверь не закрывать! Не положено!

Картина: арестанты, каждый в своей кабинке, стоят спиною к ефрейтору и делают своё дело.

9Камера номер четыре.

Полуботок сидит во мраке, уставившись в светлое пятнышко в двери.

Из коридора слышны голоса, шаги. Свет в глазке чем-то заслоняется, ключ в замке проворачивается, и вот — дверь открыта. И на пороге стоит капитан с добрым лицом.

— Ну что? Заморился сидеть в темноте? Тут у нас вышли кое-какие неполадки с электричеством. И надолго. Так что пойдём-ка, я тебя в другую камеру переведу. Туда, где светло.

Полуботок идёт по коридору. Жмурится.

Добрый Капитан отпирает дверь камеры номер семь для арестованных солдат (матросов) и подталкивает туда Полуботка.

— Заходи, здесь хоть окно есть. Посидишь пока здесь.

Камера номер семь.

Сразу же, как только открывается дверь, происходит нечто необычное для того, кто никогда прежде не погружался в гауптвахтовскую стихию: все шестеро обитателей камеры с молниеносною быстротой выстраиваются — пятеро в шеренгу, а один — впереди.

Этот последний — рядовой Кац, стройбатовец.

Кац командует губарям:

— Равняйсь! Смирно!

И все пятеро застывают.

Кац продолжает:

— Товарищ капитан! В камере номер семь содержится шестеро арестованных! Докладывает старший по камере — рядовой Кац!

— Было шестеро, а будет семеро, — говорит Добрый Капитан. А затем строго приказывает Кацу: — Вольно!

Кац поворачивается к губарям и приказывает им:

— Вольно!

Арестанты несколько расслабляются, но стоят всё же в напряжении и ожидании.

— Замечания, претензии имеются? — спрашивает Добрый Капитан.

— Никак нет, товарищ капитан! — отвечает за всех Кац.

Рядовой Полуботок, подталкиваемый капитаном, переступает порог и остаётся в камере.

Дверь запирается.

Ключ проворачивается.

Шаги за дверью удаляются.

Теперь в камере номер семь содержится семеро арестованных.

Запомним эти цифры — они будут иметь значение.

Камера номер семь.

Полуботок всё так же стоит на фоне захлопнувшейся за ним двери.

А арестанты тем временем рассаживаются по своим прежним местам. А у каждого здесь своё место. И не случайно оно. Ох, как не случайно!

Обращаясь ко всем, Полуботок говорит:

— Здорово, ребята! Прибыл… вот…

Ему в ответ — равнодушное молчание. Прибыл — ну и чёрт с тобой!

В углу, откинув спину на печку-голландку, сидит рядовой конвойных войск, однополчанин Полуботка, Злотников. Сидеть вот таким образом ему очень удобно — это и спину не замараешь побелкой, это и тепло, это и эффектно: другой бы и рад посидеть на этом месте, а не может. Не в праве.

Полуботок, увидав своего собрата по конвойному оружию, к нему и подходит.

— Злотников? Вот так встреча!

Злотников отвечает с достоинством:

— Да, давно не видались. Присаживайся. Гостем будешь.

Полуботок ставит свою табуретку рядом со Злотниковым, садится, держа спину сначала прямо, а потом, сгибая её, упираясь ладонями в колени. Говорить обоим, видимо, не о чем. Оба молчат.

Полуботок, поскольку ему указано быть всего лишь гостем, робко, насторожённо обводит глазами камеру и её обитателей. И вот, что он видит:

Крепкого телосложения стройбатовец, о котором он ещё не знает, что это второй по значению человек в камере. После Злотникова — человека номер один. Фамилия этого солдата — Косов. Деревенский парень из Чувашии. Сидит он, откинув спину на стену, а от предательской побелки его спасает прокладка — газета «Правда».

Другой стройбатовец — человек номер три — сидит точно таким же способом, только газета у него другая — «Красная Звезда». Это рядовой Лисицын — короткая стрижечка, пшеничные усики под носом; чертами лица, но не выражением, он поразительно напоминает Знаменитого Донского Писателя… Этот солдат тоже из Чувашии, но не из деревни, а из райцентра. Телосложение у него отнюдь не богатырское, да и умом он тоже не удался; все силы — и умственные, и физические — у него принесены в жертву одной-единственной силе. Да-да — той самой. Именно поэтому его крысья, гаденькая мордочка хранит на себе такой отпечаток порока, что ошибиться, глядя на неё, невозможно. Это — мразь.

Следующий арестованный — рядовой Бурханов. Он из того же самого авиационного полка, который стережёт гарнизонную гауптвахту. Шустренький, маленький, чернявенький. Газеты ему не досталось, и от побелки он спасает свою спину с помощью собственной портянки, а это очень рискованно, ведь в случае проверки он должен будет со страшною скоростью намотать портянку на ногу, воткнуть ногу в сапог, после чего ухитриться стать вовремя в одну шеренгу вместе со всеми; в предвиденье такой возможности его левая нога пребывает в повышенной боеготовности.

Старший по камере, рядовой Кац, сидит, опершись спиною о стол. Это не так удобно, но зато безопасно: чуть только ключ в двери начнёт проворачиваться — вскочил и готово! Кац, он хотя и стройбатовец, но внешность имеет далеко не пролетарскую. Родом он из очень порядочной и обеспеченной семьи, играет на музыкальных инструментах, носит очки и обладает приятным, мелодичным голосом. Чёрные волосы, большие чёрные глаза.

И последний обитатель камеры номер семь — это рядовой Аркадьев. Он из авиации. Голубоглазый блондин с узким продолговатым лицом и невероятно горбатым носом, который устало висит над столом. Владелец носа настолько неприспособлен к жизни, что никакой другой более удобной позы, видимо, себе и не представляет…

Полуботок закончил осмотр, длившийся не более одной минуты. Сидит на своей табуретке и, не зная, куда девать спину, машинально прислоняет её к стене.