Валерий Шкода - Был у меня друг
– Да ну?! Серегу под трибунал? Во дела-а! – выдохнул, качая головой, Максим.
– Да ты же его знаешь, ему все по барабану: караул, война, дембеля, трибунал, комбриг с командующим, вместе взятые, – закончил рассказ Леха. – После «губы» мы с ним вместе на зарядке в бронежилетах бегать будем. Все ж веселее.
– Это точно, – сочувственно согласился с другом Максим и, зевая, добавил: – А я наивно думал вздремнуть часок….
– Это вряд ли, – ухмыльнулся белорус. – У тебя есть закурить?
– Есть одна «Донская» в заначке, – с этими словами Максим вытряхнул из зеленой, выцветшей от солнца панамы помятую сигарету без фильтра. – Пойдем на улице подымим.
Проходя мимо комнаты отдыхающей смены, где обосновался исключительно дембельский состав караула, друзья с завистью услышали смачный храп старослужащих. «Ничего, когда-нибудь мы тоже будем так отдыхать, придет наше время», – подумали они об одном и том же.
Тихонько выйдя на улицу, парни сели на деревянную скамейку и раскурили единственную на двоих сигарету. Набиравшее силу солнце нежно и с пониманием ласкало их заостренные обветренные лица, словно пытаясь сказать: ну потерпите еще малость, вы же сильные, немного вам осталось шнурить, там полегче будет….
– Ты сам-то как? – спросил Максим, передавая другу сигарету.
– Да никак, – ответил тот, затягиваясь и глядя куда-то вдаль, – всю ночь не спал. Сначала на вещевом складе смену стоял, потом на «собачке» два часа, потом за Фана на его посту, теперь вот просвещаюсь, Устав зубрю,… мать его! Смотреть уже на эту уродскую книгу мочи нет, – зло сплюнул на землю Гарбуль.
– Неужели совсем не спал? – изумился Максим.
– Ни грамма. Фан говорит, ты в прошлом карауле на вышке выспался, теперь давай тащи службу,… – Белорус поджал губы. – Хожу, шатаюсь. Сил никаких не осталось, – искренне пожаловался другу белорус и зло скрежетнул зубами. Видно было, что он находится на пределе своих уже резервных сил. – За что нам такое наказание, а, Максим?
– Не знаю, – пожал тот плечами в ответ, – за грехи, наверное, тяжкие. – Максим попытался улыбнуться, но, бросив взгляд на утомленное лицо друга, веселиться передумал. Тот явно нуждался в поддержке.
– Немного нам терпеть осталось, Леха. Ты, это… держись давай, не скисай, – утешал он, как мог. – Дембеля скоро улетят, придут наши молодые, другая жизнь у нас будет. Мы в комнате отдыха, шнуры на посту. Прикинь, да? Совсем по-другому служба у нас пойдет. Думаешь, Фан с Бригом не летали, как электровеники, когда молодыми были? Еще как летали, мне Чайка рассказывал, он ведь их на полгода всего младше призывом, вместе шуршали.
– Да все правильно ты говоришь, – равнодушно ухмыльнулся белорус и крепко затянулся, – только сил вот совсем уже нет, – выдыхая табачный дым, тупо повторил он. – А завтра в горы идем на Макаву, когда отдыхать-то? Чокнусь я, наверное, скоро. В башке голоса какие-то уже слышу, – слабо улыбнувшись обветренными губами, тоскливо протянул Гарбуль.
– На Макаву? Завтра?! – присвистнул Максим. – Откуда знаешь?
– Гладышев сказал, – ответил Леха. – Потом сразу на Газни, двухэтапная операция.
Максим присвистнул и почесал затылок. Потом, о чем-то подумав, резко встал и, мельком заглянув в караулку, предложил:
– Ты, Леха, покемарь прямо тут на скамейке, а я на фишке постою. Если кто-нибудь выйдет, я тебя быстро растолкаю.
Ответить у изможденного бессонницей Гарбуля не получилось. Лишь услышав: «Леха, покемарь…», он благодарно улыбнулся, разом обмяк и, стукнувшись затылком о стену, вмиг уснул.
Максим стоял у входа в караулку и попеременно поглядывал то внутрь помещения, то в сторону спортивного городка, за которым находился деревянный «модуль», где квартировал музыкальный взвод. Белая кость, элитное подразделение бригады – в том смысле, что питались как положено и спали сколько надо.
«Живут же люди! – зло позавидовал Максим музыкантам. – Никаких тебе караулов, никаких боевых операций в горах, построения бригадные их тоже не касаются. Знай себе репетируют потихонечку, да в клубе по праздникам концерты дают. Еще и в Кабул на смотры разные летают музыкальную честь бригады отстаивать. В общем, живут, как сыр в масле. У них, говорят, даже дедовщины нет, вот это жизнь!»
Молодой солдат зло сплюнул в сторону «музыкального модуля» и посмотрел вначале на свои растрескавшиеся, покрытые желтыми мозолями руки, затем на беспокойно спящего, изведенного тяжелой службой друга. Неудобно откинув голову назад и вытянув в разные стороны ноги, белорус шумно дышал широко открытым ртом, монотонно постанывая на выдохе. Спи, Бульба, отдыхай, друг, неизвестно, когда еще расслабишься.
То, что завтра в горы на войну, – это, наверное, неплохо. Там хоть всю ночь и приходится шагать вверх-вниз, зато весь световой день, замаскировавшись, дрыхнешь, укрывшись плащ-палаткой.
Достали уже эти караулы, сил нет их тащить. Караульная служба в Афганистане – это тяжкое бремя молодых солдат. Старослужащие, как правило, в караулах отдыхают, взваливая на шнуровские многострадальные плечи всю тяжесть этого изнурительного процесса.
Нет, в горах лучше, в очередной раз констатировал Максим, разглядывая вышедшего из «музыкального модуля» бригадного горниста. Пройдя вдоль забора караульной территории, тот, бережно прижимая к груди медный, горящий в лучах восходящего солнца горн, не спеша пересек спортивный городок и направился в сторону плаца трубить подъем спящему десантно-штурмовому царству.
«Гляди, какой чистенький и гладенький, – завистливо смотрел Веденеев вслед удалявшемуся трубачу. – Всю ночь харю свою музыкальную плющил, а сейчас оттрубит подъем, позавтракает и в клуб на репетицию, и так до дембеля. Вот это служба! Везет же некоторым!»
Максим не раз слышал, как со стороны бригадного клуба доносились мелодичные звуки, издаваемые различными музыкальными инструментами. Особенно ласкал слух родной для него голос электрической соло-гитары….
До армии Максим Веденеев участвовал в школьном вокально-инструментальном ансамбле под названием «Серпантин» и на одном из городских смотров патриотической песни даже был признан лучшим гитаристом среди школьных ВИА. Сейчас, после восьми месяцев службы, ему и не верилось, что когда-то он держал гитару в своих огрубевших, потрескавшихся от грязи и ветра руках и тем более извлекал из нее какие-то звуки. А еще не верилось в то, что где-то там есть совершенно другая, наполненная радостью, блаженным отдыхом на мягких перинах, красивыми загорелыми девчонками и разноцветными дискотеками жизнь. Порой начинало казаться, что в мире нет ничего, кроме хронической измотанности, войны, опустошающих душу тупых караулов и улетающих в никуда цинковых гробов.
Как же все это выдержать и пережить? Есть же, наверное, какой-то рецепт уменьшения страданий. Ведь кто-то же может терпеливо переносить тяжелые жизненные испытания, даже не пикнув. Вот, например, Горохов – плюет на все. Он никого не боится: ни дембелей, ни офицеров, ни душманов.… В горах он не стонет, в карауле по зайцам стреляет, с гауптвахты не вылезает, и все время рот до ушей. Может быть, потому что он сирота и в его груди бьется ожесточенное детдомовское сердце?
Или Кирилл Сабуров, он хоть и не улыбается, но по его железному лицу можно легко прочитать – «ну что, жизнь, и это все твои испытания?»
«Ладно, не ной, – сказал себе Максим и мечтательно расслабился. – Неужели и я когда-то стану «дедушкой» Советской Армии?! Всю получку буду себе оставлять, в караулах расслабляться, курить чарс, шнурам маклухи отвешивать…».
«А куда же я денусь», – тут же успокоил он себя. Время все равно ведь идет, только уж очень медленно как-то, совсем, можно сказать, не торопится. Почему, когда человеку тяжело – оно вдруг предательски застывает? И наоборот, только ты, казалось, обрел себе покой и счастье, как твое время уже и закончилось. Мгновенно причем как-то, словно издеваясь. Даже и насладиться толком не успеешь радостью, как опять ей на смену придут мучительно долгие, пропитанные муками дни и ночи, а время опять замедлит свой бег, словно говоря: давай приятель, страдай не спеша, торопиться нам с тобой некуда. Так недолго и секрет вечной жизни открыть. Все очень просто: наполни каждую секунду своего бытия адскими и неимоверными мучениями – и вскоре ты устанешь ждать конца своей бесконечной жизни.
…Скрипнув, отворилась дверь столовой, и в коридор, потягиваясь, вышел младший сержант Чайка. Поставив возле дверей два двенадцатилитровых армейских термоса, он свистнул в сторону маячившего в дверях Максима:
– Веденеев, дуй за завтраком.
– Слушаюсь, товарищ командарм, и повинуюсь.
Максим схватил бачки и, растолкав по дороге блаженно спящего белоруса, весело насвистывая «Расплескалась синева по погонам», отправился за пищей. День, похоже, задался!
Так, во всяком случае, казалось весело бегущему и размахивающему бачками парню.
