Вадим Полищук - Зенитчик
Откладываю ватник и перехожу к винтовке. Видно, что совсем новая. Над казенной частью ствола выступ, сверху выбиты звезда и год -1941. На том же выступе слева номер – СГ737. На ум приходит неуместная ассоциация с Боингом. И тут я понимаю, как погиб тот красноармеец. Защелка магазина, как и положено, располагается за ним. Через десять секунд справляюсь с ней, и магазин оказывается у меня в руке. Так и есть – пустой. Тяну назад рукоятку затворной рамы, поддается, в казеннике тоже ничего нет. Силу приходится прикладывать чуть больше, чем в изделиях товарища Калашникова, который здесь даже еще не старший сержант. А может, просто показалось, давно оружие в руках не держал. Принюхиваюсь, нос едва улавливает запах сгоревшего пороха, стреляли как минимум сутки назад, а скорее даже больше, чем сутки. Парень, как и я, оголодал, потому и вышел к хутору с целью подкормиться. Но чем-то не понравился хозяевам, и пришлось ему бежать. За ним погнались. Он нырнул в тот же промежуток между деревьями, что и я, и также побежал по тропинке. Споткнулся о тот же корень. Падая, инстинктивно вытянул руки вперед, выпустив винтовку, которую держал в правой. Из-за падения дистанция между ним и преследователем сократилась, и как только он попал на открытое место, его подстрелили в спину. Потом перевернули и добили, может из винтовки, а может штыком. Ремень со штыком и подсумками, а также сапоги забрали, в хозяйстве пригодятся. Труп бросили там же, мелким падальщикам тоже надо чем-то питаться. Недели через две-три от трупа ничего не останется, даже кости растащит зверье. А винтовку убийца не нашел, она отлетела в густую траву, сверху ее прикрыли ветки куста. Я бы рядом прошёл и тоже не заметил. Даже если бы упал и не ударился об нее, то вскочил и побежал дальше, а она так и осталась лежать в траве под кустом.
Отпускаю рукоятку, и затвор послушно идет вперед. По вбитой во время срочной службы привычке нажимаю на спуск, но крючок не поддается. За спусковым крючком обнаруживается какая-то пимпа с дыркой. Инженерная мысль подсказывает, что это и есть предохранитель. Поворачиваю, жму – щелчок. Теперь более или менее понятно, предохранитель здесь блокирует только спуск, а затвор получается сам по себе. Размышляю, что делать с винтовкой. Гражданский без оружия, это одно, а такой же человек, но с винтовкой уже совсем другое. Могут просто пристрелить, так на всякий случай. Если немцы поймают, то шлангом уже не прикинешься. Со всех точек зрения от этой находки проблем много, а польза совсем неочевидна. Ну хоть бы патроны были, а так… Чего зря таскать эту железяку? Уговаривая себя, в глубине души прекрасно понимаю – раз уж эта игрушка попала в мои ручки загребущие, то хрен я её из них выпущу. Хватит отдыхать, винтовку на правое плечо, телогрейку на левое. Генеральный курс – ост.
Первую ночь не стучал зубами от холода. Ватник, правда довольно куцый, руки едва не по локоть торчат и на животе едва сходится, но мне он сейчас дороже костюма от Хуго Босса. Обошел по самому краю очередное болото и вышел к узкой дороге, накатанной тележными колесами. Вот тут вчерашняя находка мне и пригодилась. Услышав поскрипывание тележных колес, прячусь в придорожных кустах. Низкорослая, но упитанная лошадка бодро тащит пустую телегу, возница один и уже в возрасте. Не понравился мне этот дедок, но у него может быть еда. Не может такого быть, чтобы из деревни своей уехал, а пожрать не взял. Пропускаю телегу мимо, и выхожу на дорогу, для всех она лесная и узкая, а для меня ой какая большая.
— Тормози, диду!
Дед не торопясь, оборачивается, правая рука ложится на сено, подстеленное на дне телеги. Не нравится мне этот жест.
— Тормози, сказал! — добавляю в голос металла. — И руки держи на виду!
Ствол СВТ смотрит деду в грудь. Сам я сильно оброс за последние дни и в черном ватнике сильно похож на беглого зека.
— Стий, худоба!
Дед дергает вожжи, и лошадка послушно замирает.
— Жратвой поделись.
Дед сопит, вытягивает из-под доски, на которой сидит узелок и подталкивает его на край телеги. Чтобы его взять мне надо подойти вплотную. Делаю два шага и замечаю справа от возницы рукоять топора.
— Положи на землю.
Дед бросает взгляд исподлобья, но подчиняется. И все молча.
— Ехай давай.
— Цоб цобе!
Дед хлещет ни в чем не повинную лошаденку батогом и та резво берет с места. Едва дождавшись исчезновения телеги за поворотом, бросаюсь к белой тряпице. Негусто, но и то хлеб, точнее четвертина домашнего каравая, очень небольшой кусок сала, луковица, щепотка соли в бумажке. Еще бутылка домашнего кваса, будет в чем хранить воду. Не удержавшись тут же на дороге съедаю большую часть, остальное завязываю в узелок и иду дальше. Генеральный курс тот же.
Дебют в жанре гоп-стопа удался на славу. По крайней мере, завтрак себе я добыл. Но как стремительно Вы катитесь вниз, господин, до недавнего времени, законопослушный инженер, вчера была кража, сегодня – разбой. А завтра что? Мокрое дело? В таком темпе через неделю можно будет в расстрельную команду записываться. Впрочем, полный желудок остался глух к мукам совести.
К вечеру начал обходить по лесу довольно большую, по местным меркам, деревню. Пока обходил, начало темнеть, пора устраиваться на ночлег. Внезапно нос мой уловил запах дыма, и не просто дыма, а еще и с запахом… Интересно, это у меня на все нюх обострился или только на еду? Кто-то готовил себе ужин на костре. А кто может в такое время прятаться в лесу? Только окруженцы. Осторожно крадусь навстречу усиливающемуся запаху, уже видны сполохи огня. Однако красться по белорусскому лесу и дефилировать по Невскому – две большие разницы. Предательски трещит под ногой ветка и тут же впереди защелкали затворы.
— Стой, кто идет!
Падаю за ближайшую кочку и отвечаю фразой из старого анекдота.
— Уже никто никуда не идет.
Они меня не видят, мешает наступившая темнота и слепящее пламя костра. Но стволы винтовок направлены в мою сторону, могут сдуру и пальнуть.
— Выходи с поднятыми руками, — командуют от костра.
— Иду, иду, только сразу не стреляйте.
СВТ оставляю за кочкой, сам, подняв руки, выхожу на освещенное место. Над костром висит большой котелок, явно не армейского вида. В нем, булькая, развариваются какие-то зерна. Окруженцев шестеро. Один продолжает лежать, видимо ранен. Из оставшейся пятерки один выглядит чуть постарше, похоже, он здесь главный. Остальная четверка коротко стрижена и по большей части лопоуха, не исключено, что весенний призыв этого года. В бою побывать уже успели, на это указывает и раненый, и вид красноармейцев. Но ремни и подсумки у всех на месте, без пилотки только один, оружие не бросили. Кстати, об оружии. Неприятно, оказывается, стоять перед пятью стволами, зная, что твоя жизнь сейчас измеряется холостым ходом любого из пяти спусковых крючков.
— Один я, — пробую успокоить красноармейцев.
Тот, что постарше приближается ко мне, приглядывается и спрашивает.
— А ты, часом, не беглый?
Небритый, грязный, в черном ватнике, ночью по лесу шляется, кто такой? Правильный ответ – столичный инженер, техническая, так сказать, интеллигенция.
— Я не беглый, я беженец. С Брестского поезда.
— А не врешь? — сомневается красноармеец.
— Документы в поезде сгорели, а на счет беглого…
Снимаю ватник и задираю футболку.
— Наколки видишь?
— Не вижу. В лагере, значит, не был. А в Брест зачем ехал?
Сейчас моя легенда должна пройти первую проверку. Рассказываю о своих приключениях, кивают и даже сочувствуют. Оружие опустили, один даже занялся кашей. Дует на ложку, пробует степень готовности. Не удержавшись, сожалеет.
— Еще бы соли сюда.
— Есть у меня соль! — прерываю свое повествование. — Я сейчас.
Возвращаюсь к кочке, за которой прятался, беру СВТ и дедов узелок. Винтовку держу за цевье, так, чтобы не спровоцировать окруженцев на стрельбу. При виде оружия меня снова берут на прицел.
— Да без патронов она.
Кладу СВТ на землю и отдаю кашевару соль, народ сразу веселеет.
— Откуда? — интересуется старший.
Рассказываю. Пока я говорю, он подносит СВТ к огню и оттягивает затвор. Убедившись в моих словах, кладет винтовку обратно. Когда я заканчиваю, он представляется.
— Федор. А на хуторах тут одни куркули сидят, запросто убить могут.
Разговор наш прерывается окончательной готовностью ужина. Его делят на семерых, всем поровну. Красноармейцы раскладывают свои порции, а мне отдают большой и закопченный котелок, но у меня даже ложки нет.
— Подожди, — предлагает Федор, — я тебе свою отдам.
Жду. Едва получив ложку, быстро расправляюсь с разваренной пшеницей. Соли мало, зато попадаются кусочки сала, где они его добыли, не спрашиваю. Наевшись, иду мыть посуду к ручью. Получив назад чистую ложку, Федор одобрительно кивает и начинает свой рассказ.
