Девочка с глазами старухи - Гектор Шульц
– А! – обрадованно улыбнулся мужичок. – Своя, значит. Откуда будешь, дочка?
– Из Тоболья она, – раздался знакомый голос. Я снова улыбнулась, увидев Борьку. Мальчишка похудел, осунулся, а взгляд говорил о том, что взрослеть ему пришлось быстро. – Вместе нас забрали.
– Из Тоболья? – вновь удивился усатый. – А я из Минска. Земляков тут, смотрю, много.
– О чем разговор? – прошипел офицер, подходя ближе. Подрагивающая рука лежит на рукояти пистолета, а глаза – колючие и злые – пронзают сердце.
– Мы из одной области, господин офицер. Земляки, – тихо ответила я, сняв шапочку с головы, как того требовали правила.
– Разговоры запрещены! – отчеканил немец и неожиданно стушевался, когда позади меня раздались шаги и затем еще один знакомый голос. Голос, забыть который вряд ли получится.
– Отчего же, – лениво ответил Гот, подходя к нам. Он брезгливо посмотрел на пленных и демонстративно приложил ладонь к носу, словно воняли они сильнее, чем остальные узники. – Пусть говорит.
– Так точно, господин комендант, – отчеканил офицер и сделал два шага в сторону. Гот перевел взгляд на меня и его бледные губы вновь тронула улыбка. Комендант неожиданно наклонился и взял из корзины с хлебом целую буханку, которую капо обычно оставляли для себя. Этот хлеб был мягким и не таким противным на вкус, потому что готовили его свои и для своих. Гот протянул мне буханку и кивнул в сторону насупившихся пленных.
– Угости своих, – издевательски хмыкнул он, доставая из кармана портсигар. Я повиновалась и протянула буханку к ограде, но тут же плечо стиснули железные пальцы коменданта. – Нет, не так. Из рук в руки передают достойным. А крысам подачку бросают.
Побледнев, я задумалась. Внутри груди все пылало от возмущения, но горел и стыд. Как будут смотреть на меня эти измученные солдаты, если я подчинюсь и брошу хлеб им в ноги. Но что-то внутри не дало мне этого сделать. То ли остатки гордости, то ли человек, который еще не умер.
Не обращая внимания на боль в плече, я сделала шаг к забору и протянула буханку усатому мужичку. Тот улыбнулся в ответ и быстро перехватил хлеб, пока до коменданта доходило, что я сделала. Пленные солдаты быстро поделили буханку на части и, посмеиваясь, лениво все съели, смотря на немцев с презрением.
– Ошибся ты, фриц. Не ту девочку выбрал для забавы, – колко усмехнулся усатый и подмигнул мне.
– Что он сказал? – процедил комендант, вновь сдавливая мне плечо. И нахмурился, когда я перевела. – Ошибся? Нет, девочка. Я никогда не ошибаюсь… Хойзер! Мейер!
– Да, господин комендант, – тут же откликнулся офицер и еще один солдат, стоящий ближе всех к ограде из колючей проволоки.
– Этого, – палец коменданта указал на усатого, а затем еще на троих пленных, – и этих вывести и построить вдоль забора.
– Прошу, господин комендант, – пролепетала я, когда осознала, что озлобленный Гот способен на все. Но немца мои мольбы не тронули. Он отмахнулся от меня, как от надоедливой мухи и, затянувшись сигаретой, прищурился.
Пленных вывели на дорогу и выстроили у забора. Остальные, оставшиеся за оградой, мрачно смотрели на происходящее. Гот вытащил из кобуры пистолет и щелкнул предохранителем, после чего приставил ствол к моей голове. Бледные губы изогнулись в улыбке, когда он увидел, что усатый мужичок дернулся.
– Раздеться! – приказал он и повернулся ко мне. – Переводи.
– Он просит вас раздеться, – тихо ответила я. Усатый ничего не ответил. Лишь хмыкнул и стянул через голову рваную рубаху, которую бросил под ноги коменданту, как и остальные. Я же завороженно смотрела на их иссохшие от голода тела, торчащие сквозь тонкую кожу ребра и синяки. От тел в воздух поднимались робкие клубы пара, но мужчины, стиснув зубы, стояли ровно и уверенно, смотря в глаза коменданту.
– Теперь ты. Раздевайся. И становись рядом.
Я приоткрыла от удивления рот, когда поняла, что сказанное относится ко мне. И, задрожав, скинула тулуп, а затем и рубаху. Сальные взгляды немцев жалили, как раскаленное железо, мороз обжигал легкие, а щеки горели от стыда. Однако я нашла в себе силы и встала рядом с усатым мужичком, в глазах которого на миг блеснула грусть. Сменившаяся очень быстро угрюмой решимостью. Коменданта это, конечно же, повеселило.
– Мейер!
– Я, господин комендант.
– Принеси шланг и включи воду, – приказал Гот. Солдат повиновался и очень скоро вернулся, таща за собой шланг, из которого тонкой струйкой стекала вода. Комендант кивнул и, закурив еще одну сигарету, задумчиво посмотрел на меня. – Взгляните на них. Никакого достоинства. Грязные, будто свиньи. В язвах, синяках и дерьме. Но это поправимо. Мейер. Помой их.
– Есть, господин комендант.
Немец довольно осклабился и, повернув кран, включил воду. Первая ледяная струя ударила в меня, напрочь выбив из груди весь воздух. Вторая ударила по усатому и его друзьям, которые, сжав зубы, стояли голыми на снегу и с ненавистью смотрели на смеющихся немцев. Ледяная вода жгла кожу и наполняла голову звоном. От холода заныли зубы, сквозь посиневшие губы воздух вырывался с тихим присвистом, но я терпела, пусть и тряслась так, словно через меня пропустили ток.
– Ты! – палец коменданта указал на бледного Вальцмана. – Принеси одно одеяло. Быстро.
– Да, господин комендант, – откликнулся капо и быстро исчез из виду. Когда он вернулся, мне показалось, что уже прошла вечность. Онемели пальцы на руках и ногах, кожа посинела и покрылась мурашками, а зубы выдавали все тот же отчаянный треск, стукаясь друг об друга. Вернулся Вальцман с одним шерстяным одеялом и послушно замер рядом с Готом. Тот вновь посмотрел на меня и ехидно улыбнулся. После чего поднял руку, приказывая солдату выключить воду.
– Оденься, девочка, – велел он, смотря поверх моей головы. – Оденься и встань рядом.
Я не ответила. И не ответила бы при всем желании, потому что челюсть свело от холода, а язык будто прилип к нёбу, как кусок мяса прилипает к промороженному железу. Одевшись, я вздрогнула, почувствовав, как комендант самолично накидывает на меня шерстяное одеяло. Затем бледные губы Гота снова расцвели в улыбке. – Мейер. Свиньи недостаточно чистые. Продолжай…
Ледяная струя вновь ударила в грудь усатого мужичка, но когда я дернулась, он неожиданно покачал головой, разлепил непослушные губы и тихо сказал:
– Не надо, дочка. Не давай им повода для радости.
Сказал тихо, чтобы услышала только я, но Гота перевод не интересовал. Он, кутаясь в теплое пальто, задумчиво улыбался и смотрел, как Мейер поливает пленных холодной водой из шланга. Через несколько минут комендант велел солдату
