Аскольд Шейкин - Испепеляющий яд
Шорохов вслушивался в эти речи отрывочно. Ждал: скорей бы угомонились. Наконец Закордонный свалился на свою кровать. Скрибный ушел к канареечным клеткам. Матвиенко продолжал сидеть за столом, качался, клевал носом. Вдруг вполне по-трезвому проговорил:
— Леонтий Артамонович, я вот что должен сказать. Наш полк готов перейти на сторону красных. Нужен совет, как это сделать. На фронте — там просто. Мы в тылу стоим.
"И с таким вопросом ты ко мне лезешь? — ужаснулся Шорохов. — Или ты ко всем так? Тогда ты дурак".
Он глянул на Закордонного: спит. Спросил:
— Я тут причем?
— Не верите, — подытожил Матвиенко.
— Верю — не верю, это не разговор.
— Вы подумайте, — Матвиенко встал из-за стола. — Завтра под вечер приду за ответом. За советом, вернее.
Он тут же ушел.
"Милое дело, — думал Шорохов. — Еще и такой хворобы недоставало. Не провокация ли? Вот в чем вопрос. Откуда узнали? Влипнешь в два счета".
С этой мыслью он и заснул.
* * *Разбудил его Закордонный:
— Вставайте! Сколько можно? Ваш компаньон тяжело ранен.
— Кто? Какой?
— Американец, к которому вы вчера ходили.
— Вы что? Когда? Кто?
— Кто! Когда! Он ваш компаньон. Должны знать.
— Откуда! Я всю ночь спал.
— И проспали.
— Но кто?
Закордонный ответил не сразу. Ерошил седую шевелюру, беззвучно шевелил губами. Наконец произнес сквозь зубы:
— Говорят, что наш Моллер.
— Не может быть!
— Быть может все.
— Где он сейчас?
— В военной тюрьме.
— Иван Сергеевич, вы не ошибаетесь? Откуда вам это известно?
— На кудыкину гору ходил, — ответил Закордонный.
* * *Дежурный офицер военной тюрьмы — худой, лысый, в помятом мундире, с заспанной физиономией — сперва ничего не желал понять, переспрашивал:
— Моллер? Такой фамилии нет. Может Миллер? Муллер?
— Моллер.
— Не знаю и не знал.
— Как можете не знать? Его привезли прошлой ночью.
— Когда же?
— Точный час мне неизвестен.
— Неизвестен, а пришли.
— Но у вас ведется запись, поступивших в тюрьму?
Дежурный офицер пододвинул к Шорохову лежавшую на столе раскрытую конторскую книгу. На самом верху ее страницы писарским почерком было выведено: "Моллер, Генрих Иоганнович".
Шорохов ткнул пальцем в эту строку:
— Вот, пожалуйста.
— Чего еще вы желаете?
— Потребовать освобождения. Господин Моллер арестован без оснований.
— Но вам-то известно, в какой камере он содержится? — офицер повысил голос. — Так, вот, извольте: суд над ним был.
— И что за приговор?
Офицер молчал, скалясь в хмельной улыбке. Что он пьян, из-за сумрака в кабинете, Шорохов понял только теперь. Он достал из бокового кармана пиджака одну из тех бумажек, что ему вчера дал Мануков, положил на стол. Спросил:
— Я мог бы поговорить с вами об этом деле подробней?
Дежурный офицер конторской книгой накрыл деньги, проговорил:
— Я ничего не решаю.
— А кто решает?
— Полковник Шильников. Будет часа через два, — помолчав дежурный офицер добавил. — Суд наш сами знаете: сто рублей за шкуру — и на вешелку.
Что значило это присловье, Шорохов вдумываться не стал.
— Пока не появится полковник, я мог бы повидать арестованного?
— Пойдемте, — сказал дежурный офицер. — Это в соседнем здании.
* * *В камере было два человека. Когда Шорохов и дежурный офицер вошли, один из них, невысокого роста, круглоголовый, толстенький, в кургузом пиджаке зеленого цвета, в серых брюках — стоял у окна, другой лежал на голом топчане. При их появлении он не шевельнулся.
Шорохов склонился над этим человеком: Моллер. Мундир изодран. Лицо в кровоподтеках. Лежит закрыв глаза.
— Здравствуйте, Генрих Иоганнович, — сказал Шорохов. — Вы меня слышите?
Моллер открыл глаза, схватил его руку, прижал к губам. Шорохов вырвал руку, присел на топчане с ним рядом.
— Я не убивал. Вы мне верите? — проговорил Моллер. — Я вообще не могу убить.
— Я вам верю, — сказал Шорохов.
— Меня били. Я не могу встать. Это бесчеловечно.
— Что произошло? — спросил Шорохов.
— Я вернулся за шарфом. Вы помните?
— Помню. Я долго вас потом ждал.
— Парадная дверь оказалась не заперта. В дом я вошел, никого не беспокоя. В передней тоже не было ни души. У портьеры там я остановился, потому что господин Мануков и Михаил Михайлович очень громко разговаривали. В первый момент побоялся, что могу помешать им… Вы мне верите?
— Я всегда вам верил. Верю и сейчас.
— Потом понял, если эти господа узнают, что я слышал их разговор, я буду навеки впутан в ужасное дело.
— Они спорили? — спросил Шорохов.
— Напротив! "Мой друг… Мой милейший". Это меня сначало обмануло.
— Вы затаились.
— Что оставалось? Потом… Потом я боялся уйти, чтобы не услышали шума закрываемой двери. На моем месте любой поступил бы не иначе.
Шорохов достал из портфеля блокнот, карандаш, спросил:
— Вы можете писать?
Моллер дернулся на своем ложе:
— Как! Тогда получится, что я подслушивал.
— Это ваш единственный шанс, — сказал Шорохов. — Уже состоялся военно-полевой суд.
— Но меня еще не допрашивали!
— И не будут. Законы военного времени.
— Господина Манукова я не убивал.
— Спасти вас может вмешательство только очень влиятельных лиц. Но с чем я к ним приду? Говорите: «Тайна». В чем она? Собственноручная запись. Другого пути я не вижу. И, бога ради, скорей. Вы говорили, что вы музыкант, хорошо запоминаете все, что слышали.
— Да-да, — согласился Моллер. — Это я могу. Но у меня что-то с ногами. Я не могу сидеть. В то же время ужасная боль.
— Пишите лежа.
Топчан был низенький. Если положить блокнот на пол, писать Моллеру будет удобно. Но лежал-то он на спине. И надо еще переместить его так, чтобы ему было можно водить карандашом по бумаге.
Шорохов обернулся в сторону моллеровского сокамерника. Тот по-прежнему стоял у окна.
— Помогите перевернуть, — попросил Шорохов.
— Чего-о? — нараспев произнес сокамерник. — Грузчик я, что ли? Нашли кого!
Пришлось обходиться без его помощи. Для Моллера это было мучительно. Беспамятство — вот чего всего больше боялся Шорохов. Пока потом добьешься врача, пока он что-нибудь сделает, уйдут все те минуты, которые еще у них с Моллером есть.
Наконец, с этой задачей удалось справиться. Моллер спросил:
— На чье имя я должен писать?
— Думаю, всего лучше на имя тех, от кого вы мне при первой встрече передали послание.
Они были тут не одни. Более определенно Шорохов решил не выражаться.
— И вы это им непременно передадите?
Шорохов не мог обманывать:
— Вы пишите. Не теряйте времени. Кому именно передать — вопрос второй. То, что вы укажете в заголовке — тоже неважно.
Моллер заплакал. Шорохов обнаружил это по его вздрагивающим плечам, а потом и по каплям слез на странице лежавшего на полу блокнота. В глазах Шорохова тоже зарябило от слез. Ломающимся голосом, будто ему зажали горло, он проговорил:
— Генрих Иоганнович! Промолчать в таком случае и убить — это рядом. И что нам с вами делать потом?
Ничего не ответив и все еще плача, Моллер начал быстро писать. Одна за другой заполнялись страницы блокнота.
Сокамерник подошел к Шорохову, кивком головы указал на Моллера:
— Этот фраер никого не может убить.
Шорохов ответил неприязненно:
— Он и не убивал.
Сокамерник рассмеялся:
— Музыкант!.. Иной раз такое услышишь!
— Вы-то не музыкант?
— Почему же? — то ли удивился, то ли обиделся сокамерник. — По фене я ботаю.
Он отошел к окну. "Вор, — думал Шорохов, глядя ему в спину. — Замели. Теперь мечется".
Медлительно тянулось время. Шорохову казалось: вот — вот, войдут, помешают, скорее, скорее надо.
— Больше я не могу, — наконец сказал Моллер.
— Подпишите, поставьте число.
— Это я сделал, — ответил Моллер.
— И не отчаиваетесь.
— Да, да, — согласился Моллер. — Со мной поступают совершенно не по закону.
— Генрих Иоганнович, — сказал Шорохов. — Я вмешаю в это, вы знаете кого. Но если потребуется искать какой-то иной выход, кто бы еще мог вам помочь? Закордонный? Семиглобов?
Моллер не ответил.
— Здесь одни только суки, — не оборачиваясь отозвался от окна сокамерник.
Он слушал их разговор! Шорохов понизил голос:
— Но в любом случае тогда вам придется покинуть Екатеринодар. Куда?
— Уеду в свой старый полк.
— Где он? И это вас не спасет.
— Помогите мне попасть к брату. У него очень большие связи.
— Как я его отыщу?
— В Новороссийске. Служит на таможне.
— В Новороссийске, — со вздохом ответил Шорохов. — Туда перешла ставка. Попадете из огня в полымя.
