Богдан Сушинский - Стоять в огне
— Да погоди ты, — остудил его Роднин. — Дай с людьми разобраться. — Допустим, так мы и поступим. Что нам это даст? Думаешь, фашисты нас не обнаружат?
— Прежде всего они обнаружат наш отряд. Мы с комиссаром, — тронул он за плечо Отаманчука, — выступим уже через час и, разбившись на группы, займем позиции по северному склону Волчьего оврага. Причем три группы Отаманчука, которые будут на правом фланге, первыми встретят фашистов и первыми начнут отступать, уводя их вдоль болота к Чертовым камням. А мы, три группы левого фланга, будем держаться более стойко и отойдем лишь тогда, когда группы Отаманчука будут у нас в тылу. Там, в камнях, мы соединимся и с бойцами, отходящими из лагерей. Причем бой завяжем сразу же, на рассвете, когда, судя по всему, еще не развеется утренний туман. Вы же, как только фашистские цепи пройдут мимо брода, выходите по тропе, пробираетесь к Волчьему оврагу и уходите по нему к Лебяжьим хуторам. Между ними, вы знаете, сады, перелески, овраги. Попытайтесь проскочить ими к Медоборскому лесу.
— А вы? — сразу же спросил Иванюк. — Как вы потом?…
— Это уже детали, — спокойно ответил Беркут. — У нас наиболее подготовленные люди. До вечера продержимся, а там — исходя из ситуации.
Иванюк и Роднин переглянулись и сразу же посмотрели на ручные часы.
— Думаешь, этот ганнибальский маневр удастся? — нерешительно спросил Роднин, однако Беркут понял: командир отряда задал этот вопрос только потому, что чувствовал себя неловко.
— Должен. Ведь другого пока не придумали.
— Ты, конечно, жертвуешь и собой, и группой, а ребята у тебя действительно подобрались что надо. Но жертвуешь, надо признать, мудро, расчетливо, по-партизански, так что…
— Зря теряем время, — остановил его Беркут, поднимаясь и давая понять, что пора расходиться. — Немедленно выводите людей на болото. Мы же займемся подготовкой своих групп.
* * *— Крамарчук еще не вернулся? — первое, что спросил Беркут у Отаманчука, когда командиры отрядов и Долват ушли.
— Пока нет. Очевидно, не могут прорваться в лес.
— Скорее всего они не вернулись, потому что не сумели выполнить задание. Пока не сумели. Но, наверно, понимают: если лес оцеплен и готовится большая операция, Штубер с остатками своего войска тоже сунется сюда. Он в отчаянии. Уничтожив два подсадных отряда, мы уже списали его группу со счетов командования. А гауптштурмфюрер — человек самолюбивый, поэтому сам полезет в пекло. Только бы Крамарчуку и Мазовецкому не прозевать его.
— Они постараются. Как ваша нога, лейтенант?
— При чем здесь моя нога?
— С таким ранением трудно будет вести бой, а еще труднее — отходить к Чертовым камням. Думаю, вам следует остаться на болоте. Вместе с Родниным, Иванюком, с остальными ранеными.
Громов удивленно посмотрел на Отаманчука и, поиграв желваками, тихо, но властно приказал:
— Поднимайте людей, комиссар. Готовьте их к выступлению. Сколько у нас в строю, без группы Крамарчука?
— Восемьдесят семь.
— Разбейте на шесть групп. И постройте. Только очень быстро. Да, костры не гасить. Наоборот, получше разожгите. Если появится их самолет, пусть пилот считает, что мы в лагере.
* * *…А ведь он мечтал навестить Марию. Фельдшер заверил Громова, что дней через семь рана окончательно заживет, и тогда… Где эта Гайдуковка? Очевидно, недалеко от Лазаревки, в которой Крамарчук и Мазовецкий оставили Кристич. Во время последней встречи (очень короткой, когда он ночью тайком пробрался в Квасное) они с Марией договорились, что, если она заметит опасность, сразу же уходит в Гайдуковку, к своей дальней родственнице.
Андрей понятия не имел, где находится это село, но расспрашивать у Марии уже не было времени. В отряде о нем тоже почему-то никто ничего толком не знал. Одни говорили, километров за сорок, другие — за шестьдесят. Впрочем, где бы эта Гайдуковка ни находилась, он найдет ее.
Почти год Мария прожила в соседней области, и Громов ничего не знал о ней. Но весной, раздобыв у местного старосты справку, удостоверявшую, что владелица ее — благонадежная сельская учительница Ольга Подолянская, Мария переехала в Квасное. Работать в школу она, однако, не пошла, сразу же устроилась санитаркой в больнице. Находиться в этих краях для нее было очень рискованно. Тем не менее Кристич решилась на это.
С той поры она не раз передавала через Роденюка в отряд бинты и медикаменты, но Беркут сумел повидаться с ней только четырежды. Четыре вечера — вот все, что было отпущено им судьбой. Увидеться с ней в пятый раз помешало ранение. А ведь за день до этого идиотского случая он договорился с Долватом (в лагере все знали, что Долват взялся обучать Беркута верховой езде, но никто не догадывался, что обучение это уже дважды проходило в ночных скачках к Квасному) провести еще одни «кавалерийские маневры».
В Квасном, как и во всем районе, администрация была румынской, не признававшая немецкую строгость оккупационного режима; может быть, поэтому ни у старосты, ни у местных полицаев само появление Ольги Подолянской и тем более — документы ее особых вопросов поначалу не вызвали. Однако не прошло и трех месяцев, как Мария поняла, что ее в чем-то подозревают и что началась слежка. Она сразу же передала через старика-связного записку, в которой попросилась в лес, но Громов снова, уже в который раз, решил не связывать ее судьбу с отрядом.
Все время Андрей жил в предчувствии беды, предчувствии последнего боя, и ему казалось, что, позволив Марии прийти в отряд, он снова заставит ее смертельно рисковать. Лейтенант все еще не мог простить себе, что вовремя не вывел Марию из дота. Но теперь он твердо сказал себе, что, если не погибнет в завтрашнем бою, обязательно разыщет ее и приведет в лес. А что, если это и есть тот единственный способ спасти Кристич, сберечь ее, помочь ей дождаться прихода наших войск?
— Товарищ командир, отряд построен, — почти по-армейски доложил Отаманчук.
Громов с сожалением посмотрел на исписанный лист бумаги. Как много он хотел сказать в этом письме Марии! А какими скупыми получились написанные им строчки… Но даже этими скупыми заскорузлыми фразами закончить письмо он все же не успел.
— Понял, командир, — попятился к выходу комиссар. — Минут десять у нас еще найдется. Я сам поговорю с бойцами.
40
Когда дежуривший у телефона роттенфюрер вышел из башни, он увидел, что Штубер сидит на камне лицом к стене и, обхватив голову руками, бездумно всматривается в почерневшие камни.
— Господин гауптштурмфюрер!…
— Пшел вон!
— Вас просит к телефону господин Ранке, — все же решился доложить роттенфюрер.
«Ранке?! — сразу же насторожился Штубер. — Если Ранке, это уже любопытно…»
После того как две недели назад партизаны наполовину уничтожили, наполовину развеяли по лесу второй подсадной отряд, Ранке ни разу не позвонил ему. И вообще о Штубере словно забыли. Казалось, он уже никому не нужен был ни в абвере, ни в гестапо, ни даже в сигуранце.
Вот уже две недели, подчиняясь неизвестно кем организованному заговору молчания, никто не передавал в крепость сводок чрезвычайных происшествий в районе, никто не обращался к нему за помощью. Он просто-напросто перестал кого-либо интересовать. Точно так же, как самого Штубера перестали интересовать чудом уцелевшие пятнадцать «рыцарей», которые еще числились в составе его группы. Предоставленные самим себе, они слонялись по крепости, не решаясь без крайней нужды выходить за ее ворота и не подчиняясь даже ускользнувшему от партизан фельдфебелю Зебольду, которого еще недавно побаивались пуще самого Штубера.
Подходить к телефону ему не хотелось. Однако времена, когда он мог послать подполковника к черту, видимо, прошли.
— Поступил приказ из Берлина, — начал Ранке без какого-либо вступления. — Вам предписано отбыть в Краков. Очевидно, для объяснений.
— Там указано, что именно для объяснений?
— Или для вручения Железного креста. За особые заслуги в борьбе с партизанами. Я обстоятельно ответил на ваш вопрос, гауптштурмфюрер?
«Паскуда! — выругался про себя Штубер. — Как он смеет?! Впрочем… Неужели действительно… для объяснений?»
— Что в таком случае будет с группой, господин подполковник?
— А что, разве она еще существует?
— Пока существует хотя бы один ее солдат.
— Теоретически — да.
— Но приказа о ее ликвидации не было. Мы пополнимся людьми, подучим их… — уже по-настоящему занервничал Штубер. Он понимал, что в ситуации, которая сложилась вокруг его группы, многое будет зависеть от мнения о ней шефов местного абвера и гестапо. — Иначе вам придется остаться наедине с партизанами, имея под рукой только продажных полицаев да случайно подвернувшихся тыловиков.
— А меня не покидает ощущение, что именно полицаями да тыловиками мы все это время и обладали — судя по эффективности подавления партизанского движения. Впрочем, если на то будет воля командования…