Виталий Лиходед - Батальон крови
— Я тоже верю. Но верю в силу человека, в его честность, в правду. Они тоже могут быть верой, и она, если это честно делать, — спасает.
— Во всем этом и есть Бог, простоты не называешь его имя, но говоришь его словами. Это обыкновенные заповеди. Их должен каждый соблюдать: быть честным и искренне верить. Хочешь, я тебе Библию дам прочитать. Сейчас всем солдатам разрешили ее. Сам Сталин согласился, что вера русского народа — это непобедимая сила.
— Сила? — удивился Григорий. Сила в мужестве, честности и единстве. Так нас в учебке учили на политзанятиях, и я почему-то с нашими учителями-фронтовиками согласен.
— А ты попробуй, посмотри на все со стороны, — предложил Паров.
— А что мне смотреть со стороны? Я и так все вижу. Вот сегодня в глаза смерти заглянул.
— Это как? — спросил Федор. Он шел рядом, внимательно слушал разговор и никак не решался о чем-то спросить.
— Вот так. Рыков мне улыбнулся, головой кивнул, за то что я двух фрицев, что на него со спины напасть хотели, убил, а потом взгляд его стал холодным и неживым. Только что глаза улыбались, а тут раз и умерли — стеклянными стали. Тут, кто хочешь, одуреет, а старшина мне за это в челюсть, чтобы я не дурил.
— Ну а ты этого, что в Рыкова стрелял, убил?
— Конечно, убил, всю башку снес.
— Эй, ребята, смотри, машина в нашу сторону возвращается, — крикнул Паров.
— Федор, давай тормози ее.
Машина остановилась.
— До поселка добросишь? — спросил Григорий.
— Да тут идти-то осталось пару километров, — ответил молодой лейтенант.
— А что, подбросить трудно? — еще раз поинтересовался Гриша.
— Рядовой, как вы с офицером разговариваете? — разошелся лейтенант.
— Ты, мил человек, не горячись, — вступился дед-водитель. — Глянь, у него вся рация пулями побита. Ребята после боя, они как вы по тылам не шатаются.
— Ну ладно, прыгайте. А в поселке куда? — спросил лейтенант.
— К дому связисток, за новой рацией.
— А потом опять на передовую?
— Да.
— А челюсть что синяя?
— Так рукопашная ж была, — ответил Григорий.
— Да, ну давай я вас и туда и обратно до взятых немецких позиций. Хотите? Пока я добрый и время есть.
— Конечно, хотим. Выручите здорово, а то немного устали, а нам еще батальон догонять.
— Прыгайте, поехали, — крикнул им лейтенант.
— Эх, — вздохнул дед. — Совсем мальчишки, а уже в рукопашной были и выжили же. Значит, добьем немца, никуда он не денется, раз такие мальчишки воевать умеют.
Машина быстро доехала до поселка и остановилась у дома радисток.
— Оля, — окликнул Григорий знакомую радистку. — Позови Титову.
— Да, сейчас, — ответила девушка. Через секунду Титова выскочила из дома.
— Товарищ лейтенант, опять рацию прострелили.
— Ну что ж, бывает.
— Да, бывает и очень часто. Комбат попросил три взять. Сколько дадите?
— Сколько нужно. Оля, принеси рации, — обратилась Титова к девушке.
— Да, вон сейчас Федор поможет.
Солдат ловко спрыгнул на землю и, сбегав в дом, вынес сначала две, а затем еще одну рации.
— Мою в ремонт возьмете? — спросил Григорий.
— Оставляй, — ответила Титова. Григорий подал из кузова рацию, Федор отнес ее в дом и, вернувшись, шустро залез в кузов. Паров постучал по кабине ладошкой и крикнул:
— Давай, батя, погнали обратно! Григорий посмотрел на Титову, и увидел, как у девушки по щеке скатилась слеза. Но на мгновение слезинка застыла на щеке и напомнила ему родинку Тани. Чья-то невидимая рука схватила сердце солдата и сжала его изо всех сил. Григорий вздохнул, вытерпел боль и, опустив голову, подумал:
— Хорошая она девушка. Верю, ей еще повезет. Вон ребят сколько хороших вокруг. А верить в приметы нельзя, хотя все говорят, надо.
Машина съехала с дороги в поле.
— Стой, — закричал Григорий. — Не пойму, Березкина, что ли. Юль — ты?
— Да я, я. Кто же еще. Видишь, солдата нашла, живой еще.
Бойцы спрыгнули с машины, и Гриша обратился к лейтенанту:
— До батальона сами дойдем. Вы раненого в госпиталь отвезите, а то она на себе его так и будет тащить, никому помогать не разрешит — упрямая, я ее знаю. А на машине вы быстро туда доедете. Человека спасете.
— Давай, грузи, — согласился офицер.
Солдаты отстегнули задний борт, положили раненого, подсадили Юльку Березкину, забрали рации и еще минуту смотрели в след уезжающей машине.
— Ладно, пошли. Каждый по рации берет. Комбат сказал, чтобы мы ночью прибыли. Идти далеко, а уже темнеть начинает.
Солдаты прошли позиции, ДОТы и подошли к домам. Григорий вспомнил, как у этих домов гуляли немцы. Совсем недавно, в разведке он видел их, и слышал, как они смеются. Теперь эта земля молчала. Дома были разрушены, люди покинули их: кто-то ушел, остальные погибли.
«Эти немцы были врагами, но они оставались людьми и тоже хотели жить в счастье. Почему же мы убиваем друг друга? Неужели целый народ должен страдать из-за одного Гитлера?» — думал Григорий. Паров и Федор шли молча. Но неожиданно Федор спросил:
— Гриш, а ты помнишь свой первый бой?
— Конечно. Мы высоту брали.
— Ну и как?
— Взяли. «Катюши» помогли.
— «Катюши»? Ни разу не видел.
— А что ты, вообще, на фронте видел?
— Ничего. Вот первый раз сегодня был. Добежал до окопа, спрыгнул, а там одни трупы. Пока опомнился, все и кончилось.
— Молодец, если в первом бою сам добежал.
— Нет. Ротный Ваня пинка дал и наорал. Я его испугался. Он сказал, что расстреляет как труса и дезертира.
— Не боись. Все через это проходят. Мне тоже в первом бою старшина в ухо засветил.
— Любит тебя старшина. Часто оплеухами награждает, — произнес Паров.
— Он воевать умеет и знает, когда и как поступить. От самого Сталинграда сюда пришел. Таких, как он, очень мало, но они есть и помогают выжить.
— Я вот не боялся умереть и просто бежал, — ответил учитель.
— Бежал, — возмутился Гриша. — Я слышал, что о тебе старшина сказал. Так, в землю для вида стрелял. Так только предатели поступают.
— Послушайте, молодой человек! Я не позволю так меня оскорблять. Я пришел Родину защищать — и я не предатель.
— Да! — со злостью произнес Григорий. — А ты понимаешь, что значит твой автомат. Если бы ты стрелял во врага и твоя пуля убила бы хоть одного фрица, этот немец не смог бы убить наших — не успел бы, потому что ты бы его убил. А он, наверно, стрелял из окопа и убивал тех, кто с тобой табачком делился.
— А я-то причем? — дрожащим голосом спросил Паров. Он немного опешил от такого грубого и резкого обвинения.
— Как причем? Ты что, не понял? Если бы каждый в землю стрелял, нас бы всех, как зайцев, в поле положили, но кто-то стрелял во врага и не давал ему убить тебя. И этот кто-то, к примеру, погиб. А ты мог сохранить ему жизнь, если бы выстрелил не в землю, а во врага.
— Гринь, дай я ему морду набью, умнику этому, — возмутившись, попросил Федор. Он бы сделал это, и Григорий увидел, как горят ненавистью его глаза. Но Гриша поступил иначе.
— Ты первый раз в бой пошел? — спросил он Парова.
— Да, — ответил ссутулившийся мужчина.
— Ну, если первый бой, то не считается. Первый бой всем прощается, это закон войны, его нарушать нельзя. Понял? — спросил он у Федора.
Тот промолчал.
— В первом бою главное выжить, не подставиться по глупости под шальную пулю, а то, что убивать не смог, — ничего, научишься. Я не знаю, что там говорит твоя вера, но если рядом будут убивать друга, что ты сделаешь? — спросил он Парова.
— Не знаю, — ответил учитель.
— Если не знаешь, уйди в дальний окоп и застрелись. А если хочешь остаться среди солдат, должен намотать на свой ус: нужно убивать немцев, чтобы они не убили тебя — прикрывать каждого кто рядом с тобой, так как они прикрывают тебя. Понял?
— Да, — буркнув в нос, ответил Паров.
— И запомни: на войне свои законы. Родина тебя одела, накормила, чтобы ты стрелял. Сейчас знаешь, сколько народу в тылу голодает? И если ты ничего не сделал в ее защиту, грош тебе цена. И даже на том свете тебя как воина не примут, а вот они, те, что там, на поле остались, заслужили рай, если он действительно существует.
— Да, сволочь он! Я тоже в первый раз, но я точно одного толстого уложил — видел сам. А он, скотина, начал слова говорить: немцы люди, они тоже жить хотят, один Гитлер во всем виноват. А в Белоруссии Гитлер не видел и не знал, как они над людьми издевались. Сгонят всех — и детей и стариков — в сарай и сожгут его, а сами в этот же вечер гуляют, музыку слушают. Если бы такие скоты, как ты, все были, хрен бы мы их прогнали. Я хоть и пацаном был, но на всю жизнь запомнил, что это за люди. И офицеры, и солдаты, все — сволочи, гады. Они же нас за людей не считают, мы для них коровы, овцы, но не люди. Они могут идти за цветами в луг и по пути так это от нечего делать застрелить тетку, у которой пятеро детей голодных, и им плевать, что с ними будет. Они цветочки нарвут и пистолетиком побалуются. Так кого ты пожалел? Фашистов? — выкрикнул Федор и, сняв рацию, подбежал и ударил Парова ногой в живот. Мужчина упал на колени, согнулся и Федор хотел добавить, но Григорий поймал его за руку и оттолкнул в сторону. Мальчишка вскочил и со злостью кинулся на Гришу, но интернатовское воспитание гораздо сильнее деревенского. Григорий один раз, хлестко врезал ему в челюсть и произнес:
