Аркадий Первенцев - Над Кубанью. Книга вторая
— Если пропустит, домой не пущу!
Из окон на броневики летели щуплые пучки комнатной герани и кубанских «облучков» — подснежников.
Павло сжал челюсти. К сердцу подлилось что-то горячее, благодарное.
— Так весело воевать.
За кубанольцами шагала колонна рабочей молодежи Саломаса, фабрики Фотиади, Красной Дубинки, вперемежку с учащимися ремесленной школы и техникума.
— Да здравствует Республика!
— Ура! — прокатилось в колонне, и ребята почти одновременно подняли шапки, очевидно подражая ку-банольцам. Потом они запели, и Павло невольно взял шаг, несмотря на толкотню и помехи.
Кто свою свободу любит И кто смел душой,Тот с мечом в руках идет На кровавый бой.
Юношеские голоса подхватили припев:
На бой, на бой… На бой, на бой.На бой, кровавый бой…
Они шли молодо, задорно, ступая по булыжнику, развороченному взрывами фугасных гранат.
Навстречу везли раненых, искромсанных металлом людей.
Они хрипло просили:
— Добейте Корнилова!
— Не пропускайте кадетов!
Юноши пели:
На бой! На бой!На бой, кровавый бой!
Послышался частый знакомый цокот. Люди прижались к тротуарам. Протяжная команда: ш-а-г-о-м! — долетела до ушей Павла.
Звеньями ехали казаки, предводительствуемые худощавым молодым всадником в серой походной черкеске. Щегольский башлык алел за спиной. Всадник глубоко надвинул белую мелкорунную папаху и плотно сжал узкие, волевые губы. Казалось, что он никого не замечал, находясь в плену своих дум. По подвижному лицу его иногда проскальзывала еле заметная хитроватая улыбка. Павло сразу же оценил выправку казаков, отличный конский состав отряда, превосходное азиатское оружие, что украшало и командира и его подчиненных, с достоинством проезжавших мимо восхищенной толпы.
— Кто? — схватив Барташа за руку, спросил Павло, чувствуя, как в душе его поднимается душная зависть.
— Кочубей. Казак Иван Кочубей.
— Откуда он?
— Из-под Пашковской. Только что дрался с Эрдели. Перекидывается к Черноморке, там нажимает донской генерал Богаевский.
…У каждого дворика возле ворот стояли столы или ящики, накрытые чистыми скатертями. Холодную воду, молоко, хлеб предлагали с трогательной заботой. Женщина подбежала к Батурину, сунула ему пирожок и два кусочка сахару.
— Не пропускайте кадетов, — попросила она, — ну их…
— Бельишко сменить забегайте. Постираем, — вдогонку бросила вторая.
— Не придется, — сказал Барташ, — мы долго воевать не будем, быстро справимся.
— Чего ж на позициях делать с голыми руками? — спросил его Батурин, шагавший с ним рядом.
— Там орудие достанем, — просто ответил Барташ.
Не смущаясь повизгиванием пуль, к фронту торопились молодайки и дети. Укрываясь за домами, мальчишки с гиканьем подвозили на тачках кирпичи и дрова-метровку.
— Там нужно, — взросло говорили они.
Артиллерийские казармы были обнесены удобным земляным валом, поспешно укрепленным проволокой. Теперь вал продолжили и усилили боевыми разветвлениями окопов и мелкими ходами сообщения.
Казармы, вместе с отрядом, наполовину сформированным из матросов, обороняла богатунская рота Хому-това. Не предупрежденный Барташом, Павло удивился внезапному появлению рябоватого Хомутова.
— Ему бы стрелючку, Ванюшка, — сказал Барташ.
— Делегатов принимаем, — хитро улыбнулся Хомутов, — угощаем.
— Ишь как занавозили, — сказал Павло, приняв винтовку. Он вынул затвор и посмотрел на свет. — Три наряда вне очереди.
Впереди, саженях в двенадцати от негустых проволочных заграждений, валялись две жирные свиньи и офицер в новеньких синих брюках. Два богатунца, дожидаясь сумерек, тихонько спорили, заранее деля добычу — кому брюки, кому сало. Хомутов подмигнул Батурину.
— Вчера тоже делили. Высунулись, чуть им ермолки не оторвало. Думками богатеют. Опять пошли. О-г-о-н-ь!
Вот на виду заработали пулеметы, кусками заглатывая ленты. Павло обрадованно подметил, что стрельба ведется бережливо, не торопясь. Пулеметы нацелены верно, чтобы обстреливать противника и фронтальным и косоприцельным огнем.
По полю умело бежала редкая офицерская цепь. Батурин с каким-то новым чувством погрузил в магазин-ник обойму, поерзал животом, — удобнее устраиваясь, прицелился. Пеовая гильза, резво выпрыгнувшая возле него, с вдавленным пистоном, привела Павла в нормальное солдатское состояние.
— Под Катеринодаром бои, — бормотнул он, — кто бы мог раньше помыслить.
У винтовки была свалена мушка. Батурин, осваиваясь с незнакомой винтовкой, пристрелялся по толстому офицеру, искусно виляющему на бегу. Офицер упал и больше не поднялся…
Хомутов обернулся:
— Здорово кладешь. Так Корнилов без войска останется.
— По привычке, — сказал Павло, — только вот офицеров в первый раз.
Возле него неожиданно очутился Сенька, пробегавший по окопу.
— Дядька Павло, — обрадовался он, сжимая ему локоть, — вот здорово.
Перестрелка притихла. Сенька умостился рядом, деловито разъясняя Павлу, куда должна прийтись мушка, как поднять рамку прицела, куда целить, чтобы не промахнуться. Павло подмаргивал Хомутову. Истощив запас стрелковых познаний, мальчишка притих. Потом вновь оживился:
— Дядька Павло! Вчерась видел Неженцева.
— Ну, что ты?
— Ей-бо, правда. Провалиться мне на этом месте, если брешу. Левее от нас, на кургашке. Я ж его знаю. Когда дядька Иван… — он смутился, поправился, — товарищ командир роты бинокль разрешил, точно видел. В той же белой шапке, в черкеске… только пеший был, — Сенька вздохнул, — видать, кончил Баварца, кадетская сволота…
В стену казармы, чуть пониже расщепленного окна, врезалась граната, взвизгнула, лопнула, надымила и засвистала осколками.
Кирпичная пыльца опустилась на землю.
— Могут стрелять, — сказал Батурин, приподнимая сникшего Сеньку за ухо, — без тебя научились. А у пушки, знаешь, где мушка?
— Нема у пушки мушки, — Сенька осклабился, — в полдни Трошка прибегал от Черноморки, я его пытал. Нема — у орудия мушки. Там дядька Василь Шаховец, опять батареей командует.
Хомутов, свернув папироску, передал кисет Батурину.
— Верно информирует. Шаховцов там командирит.
Мимо, на носилках, несли раненого, перекрещенного по груди бинтами. Он тихо стонал, и на марле заметно расплывалось пятно крови.
— И наших пуля не обходит, — вздохнул Хомутов. — Как помрет, ничего уже не надо, ничего решительно.
Вечер погасил огонь батарей и винтовок. К недалеким обкусанным деревьям слеталась грачиная стая, неизвестно откуда появившаяся.
Глухо забили в буфер.
— Нашу роту зовут вечерять, — встрепенулся Сенька, — пошли, дядька Павло — Павло почувствовал, что ему и в самом деле не мешает поужинать. Весь день приходилось только пить воду.
Батурин достал из кармана полураздавленный пирожок, сахар.
— Повечеряю, Сенька.
— Там борщ с мясом, — пообещал мальчишка, увлекая Павла.
ГЛАВА XXV
Рота ужинала через одного. Темп боя зависел от наступающих, и в долговременность передышки Хомутов не верил. Только попав во двор, защищенный кирпичными стенами казармы, Сенька облегченно вздохнул.
— Пока за борщом выберешься — спина мокрая, — откровенно признался он, — тут в канавах кое-кого пришили.
Раздавал пищу бледный солдатик, подвязанный кружевным фартуком, служившим предметом озорных острот и смеха.
— Эй, ты, куховарка, на двух, — сказал Сенька, подставляя котелок.
— Ну, как детский дом, дерется? — спросил кашевар.
— Дерется как нужно, — солидно заявил Сенька, — под Лежанкой кадет нам, а тут, по всему видать, мы ему накладем.
— Ты и под Лежанкой был? — удивленно переспросил кашевар, захватывая черпаком побольше гущи.
— Нам не привыкать, куховарка. Вали кашу в борщ, любим так.
— Сенька, крой в казарму, спокойней, — крикнул боец, тащивший за лямки вещевой мешок, наполненный гранатами.
— Лимончики аль бутылочки? — спросил Сенька.
— Гостинцы барчатам. С арсеналу доставили, масляные.
Боец нырнул в ход сообщения.
— Тут у нас ребята хорошие. Меня все знают как облупленного, — похвалился Сенька.
— Кто только тебя не знает, — сказал Павло. — Ну и проныра ты, Семен Егорович.
В просторном и неуютном зале, на лавках и просто на полу, ужинали красногвардейцы, стуча ложками. Обсуждали сражение, смеялись.
Сенька достал из-за голенища подаренную отцом ложку, побывавшую и на германском и на австрийском фронтах.
— С перцем будем?
— Давай с перцем, — согласился Павло.
