Юрий Слепухин - Ничего кроме надежды
Цепляясь за вделанные в стенку колодца скобы, Таня вскарабкалась наверх и наполовину высунулась из люка. Она прислушалась, приподняв голову и опираясь на локти, – снаружи все было тихо. Впереди, метрах в пяти от нее, жаркий солнечный луч лежал на битых кирпичах, бросая отблеск сюда, в темную и сырую щель.
Она выползла наружу и, быстро осмотревшись, уселась тут же на солнцепеке, устроив из обломка доски подобие скамеечки. Сидела, обхватив руками поднятые к подбородку колени, и поглядывала по сторонам, готовая юркнуть обратно в нору при малейшей опасности.
Пока все было спокойно в окружавшем ее безмолвном мире. Он был невелик – немногим более обычного городского двора-»колодца». Очевидно, здесь когда-то и был именно такой двор, но теперь более или менее высокие развалины остались лишь сзади и слева, а правая и передняя стороны представляли собой просто груды битого кирпича, из которых торчали погнутые трубы и расщепленные доски. От левой стены уцелел большой кусок этажей в пять высотой, на нем висел погнутый, огромных размеров обруч с вписанными крест-накрест буквами «BAYER» – очевидно, реклама какого-то лекарства, если судить по тому, что этот же знак Таня часто видела в витринах аптек.
Она зажмурилась и подняла лицо к солнцу. Какое наслаждение – живое солнечное тепло и свежий воздух! Конечно, он был не таким уж свежим на этой свалке; за стеной с байеровской рекламой что-то продолжало дымиться уже который день, так что в воздухе была и гарь, и тот неистребимый химический запах, который долго не выветривается в разбомбленных кварталах, а временами даже явственно и жутко тянуло падалью. Но все равно это был воздух – а не затхлая, спертая атмосфера подземелий.
Сказочный день – тепло, солнечно и не бомбят. Очевидно, уже не будут; обычно они начинают раньше, сейчас солнце перевалило за полдень. Может быть, потом прилетят англичане, но ночью пусть себе. Плохо, когда бомбят днем: нельзя выбраться наверх, погреться и подышать воздухом. А ночь для того и существует, чтобы бомбили.
Да, такой денек – просто подарок судьбы. Таня встала, потягиваясь, сделала несколько гимнастических упражнений, потом достала из кармана пакетик обезвоженного хлеба и принялась лениво жевать, отламывая по кусочку. Гул самолетов заставил ее поднять голову – они шли с востока, очень быстро. Очевидно, возвращаются американские истребители сопровождения. Этих можно не бояться, по ним не стреляют, вот если тем же маршрутом пойдут назад «крепости» – придется убраться под крышу, с зенитными осколками лучше не шутить. Бывает, что и неразорвавшийся снаряд падает.
Впрочем, есть ли смысл прятаться, цепляться за жизнь? Выжить все равно не удастся – они здесь обречены, все до одного. До сих пор ей везло, даже до неправдоподобия (за два месяца пережить гибель трех лагерей и отделаться ушибами да ожогами!) – но ведь всякое везение рано или поздно кончается. В случае чего, из подземелья не спасется ни один человек; для этого даже не обязательно, чтобы рухнула стена слева. Просто от близкого взрыва может сдвинуться бетонный козырек над люком – и тогда конец.
А уйти некуда. Если бы добраться до какого-нибудь уцелевшего лагеря – но где их искать? И вообще, есть ли еще уцелевшие? Говорят, всякого иностранца, обнаруженного среди развалин, расстреливают на месте как мародера. Лучше уж сидеть здесь, будь что будет.
Самолеты пролетели, разлиновав синее майское небо белыми полосами. Те быстро таяли, расплывались, превращаясь в цепочки продолговатых облачков. Таня смотрела на них, закинув голову. Странно, но она теперь почти не испытывала ужаса при виде самолетов; когда-то в Энске, после той бомбежки, ее трясло от одного звука, а теперь ничего. Привычка? Или просто какое-то отупение? Очевидно, страх не может нарастать бесконечно, стоит ему достичь критического предела, как срабатывает какое-то таинственное защитное устройство, предохраняющее человеческую психику от чрезмерных перегрузок.
Это не значит, конечно, что даже такая допустимая перегрузка проходит бесследно. Нельзя провести два месяца в аду – и остаться прежней. Лагерь «Шарнхорст» прекратил свое существование сравнительно безболезненно: американские зажигательные бомбы сожгли его вместе с прилегающим кварталом, но случилось это днем, когда все население было на работе, а обслуживающий персонал заблаговременно укрылся в бункере. Во второй раз было хуже.
Их перевели в Эссен, и они прожили там ровно четыре дня, осваиваясь на новом месте, в помещении бывших казарм, а на пятую ночь левое крыло здания разлетелось в щебень от прямого попадания воздушной торпеды. В тот вечер бездействовала система оповещения ПВО, выведенная из строя предыдущим дневным налетом; сигнал «акут-алярм» был передан только по радиотрансляционной сети, к которой еще не успели подключить новый лагерь. Лагерников разбудил гул приближающихся самолетов, но они не слышали привычных сирен и оставались на своих местах. А многие вообще так и не успели проснуться...
Из левого крыла не спасся никто. В средней части здания погибли все, находившиеся на третьем и четвертом этажах; из нижних удалось кое-кого спасти, но среди них было много раненых. Их хотели укрыть в подвальных помещениях уцелевшего правого крыла, но раненые выли от ужаса и вырывались из рук спасателей – всех их, едва не погибших под рушившимися этажами, словно поразила мгновенная эпидемия клаустрофобии.
Тогда их решили оставить на казарменном дворе – укладывали рядами прямо на асфальте и прикрывали набитыми соломой тюфяками для защиты (хотя бы символической) от зенитных осколков. Там они все и сгорели часом позже, когда последняя волна бомбардировщиков затопила эту часть города ливнем горящего фосфора...
– Эй, ты!
Таня вздрогнула и оглянулась. В пустом оконном проеме стоял мальчишка лет тринадцати, в потрепанной форме «Гитлер-Югенд».
– Что ты тут делаешь? – крикнул мальчишка.
Таня пожала плечами и ничего не ответила. Вытащив из хрусткого пергаментного пакетика еще один сухарь, она разломила его и продолжала жевать. Мальчишка спрыгнул с подоконника и приблизился к ней, перескакивая с обломка на обломок.
– Тебя разбомбили? – спросил он. Таня молча кивнула.
– И нас тоже, – сообщил мальчишка. – Ничего, скоро Германия получит новое оружие, тогда они нам за все заплатят. Мутти говорит, что каждая разбомбленная семья получит после войны полное возмещение убытков. По списку, понимаешь? Ты подаешь такой список, где указано все, что у тебя сгорело. А кто проверит, верно? У меня был фотоаппарат – дешевка, знаешь, такая коробка, что не надо наводить на фокус, – так он тоже пропал. Я теперь напишу, что у меня был «Фойгтлендерсупер», или «Экзакта», или «Контакс» – докажи, что нет! А платить будут русские и томми. И еще ами. Те заплатят сколько угодно, только бы их не тронули. Там знаешь сколько капиталистов? – и все жиды. Так что мы ничего не потеряем, вот увидишь. А это все нам тоже отстроят, пленные. – Он отшвырнул ногой кирпич и самоуверенно шмыгнул носом. – Сдохнут, а отстроят все до последнего. Ты где жила, в каком доме?
Таня неопределенно мотнула головой вправо:
– Вон там.
– Я тоже там, – мальчишка посмотрел на нее подозрительно. – Что-то я тебя никогда не видел. На каком этаже?
– Отстань от меня, – сказала Таня хрипло. Она почти потеряла голос от холода и сырости в подземельях. – Какое тебе дело, где я жила! Проваливай отсюда, ну?
– Ты не немка, – сказал мальчишка угрожающе. – Иностранка, да? А почему без опознавательного знака? Ты сбежала из лагеря!
– Ятебе сказала – проваливай к свиньям собачьим! – крикнула Таня.
Она нагнулась и подхватила обломок кирпича. Мальчишка, вооружившись таким же образом, стал отступать, не спуская с нее глаз. С безопасного расстояния он швырнул камнем – она едва успела увернуться – и пустился наутек. В эту же минуту откуда-то издалека послышались резкие, словно рвущие воздух, частые удары зениток. Таня нырнула в щель и поползла к люку.
Их было здесь человек тридцать – несколько русских, югославы, поляки, венгры и даже двое или трое французов. Точного числа не знал никто, хотя они были вместе уже больше недели; некоторые жили в помещении котельной, некоторые – в соседних закоулках и коридорах, другие появлялись неизвестно откуда и неизвестно куда исчезали. Среди них было несколько женщин неопределенного возраста, пятеро больных или раненых и один помешанный, который все время бормотал что-то на незнакомом языке, забившись в самый темный угол позади котлов.
Они были из разных лагерей и оказались вместе совершенно случайно. Около десяти дней назад, после особенно жестокого ночного налета, несколько сотен иностранных рабочих были привезены в центр города для расчистных и спасательных работ; все вокруг еще горело и рушилось, и, разумеется, никакой работы организовать не удалось. Их привезли туда около полудня, а в два часа снова взревели сирены, и охваченная паникой толпа разбежалась, не обращая внимания на выстрелы охранников. Никто не думал, пожалуй, о побеге; люди просто спасались от бомб, которые должны были посыпаться сюда через несколько минут.
