Сергей Лойко - Аэропорт

— Шамиль, завтра выдвигаешься с батальоном в Красный Камень, — телефонный разговор велся на чеченском. — На броню сядете в Ростове. БК, пайки, стволы и форму, если нужно, получите там же, брат. Связь по месту будете держать с Расстрелом. Телефон, позывной, канал для связи — все у тебя есть. Готовность номер один. Смотри, брат, не подведи меня и Чечню. Иншаала.

— Иншаала, Рамзан. — Услышав гудки, Шамиль Бараев повесил трубку, позвонил помощнику, чтобы батальону объявляли тревогу, и включил телевизор с экраном во всю стену, — новости по «России-24».

— Горожане и жители Солегорского района приветствуют решение о референдуме, — возбужденно вещал журналист, стоя посреди жиденькой но шумной толпы, усердно размахивающей (привезенными съемочной группой из самой Москвы) в центре Солегорска. Над толпой возвышался гигантский железный Ленин с портретом Путина на груди. — Вы видите, как радуются люди, как обнимаются с ополченцами, приносят им цветы и еду...

Шамиль вдруг дернулся, зарычал, вскочил на ноги, подбежал к экрану. Перед его глазами, во всю стену, шел сухощавый, седоватый человек с поднятой камерой. Вот он приблизил ее к лицу. Левая рука на объективе. На ней не хватало двух пальцев. Отвел камеру. Ошибки быть не могло. Убийца его брата и тещи — в Солегорске. Два часа пути от Красного Камня!

— Вот и встретились, дарагой! Аллаху акбар! — вслух произнес Шамиль, схватил телефон, развернул сложенный вчетверо листок бумаги на столе, набрал номер.

— Гасстъел слушает, — раздался в трубке картавый голос Дыркина.

— Ну, здравствуй, Расстрельчик, здравствуй, дарагой. Ворон это, Ворон.

— Вогон, гад тебя слышать. В Кгасном вас заждались.

— Завтра-послезавтра будем, брат.

— Гад слышать. Буду гад видеть у себя в Солегогске. Я всегда на связи.

— Я понял, дарагой, понял. Буду рад! Да, брат, одын просьба есть.

— Слушаю, Вогон.

— Там у тебя под носом одын журналист из Америки. Алексей Молчанов имя его.

— О’кей, Алексей Молчанов. Записал. И что?

— Закрой его для меня, брат. Придержи без шума. Я приеду. У меня с ним свой разговор есть.

— Но он же амегиканец!

— Ну и что? Просто исчез и все. Потерялся, да, брат? Люди теряются, да? Даже перэдачка такая есть — «Жди меня». Смотрел? Я тиба прошу, брат. Все исдэлаю, брат. Только возьмешь — держи его крепко. Он, шакал, крутой очень.

— Хогошо, если он здесь, найдем его. Еще вопгосы есть?

— Нэт, брат, нэт.

— Ну, до связи тогда. — Дыркин повесил трубку, процедив себе под нос цитату из любимого фильма: — «Не бгат я тебе, гнида чегножопая».

Технически Бараев со своим отрядом должен был поступить в распоряжение Дыркина, которому Кремлем была обещана должность министра обороны нового территориального образования. Уже были захвачены административные здания, отделения милиции и СБУ в Луганске и на случай предстоящей массовой армейской высадки в Красном Камне, где находился главный аэропорт Донбасса.

«Чеченский волк даже в шкуре подчиненного — зверь опасный, — рассуждал про себя Дыркин. — Поступишь не по его, в горло вцепится или руку откусит».

Дыркин вызвал помощника, дал указание разослать фамилию и имя Молчанова по всем постам и выяснить, в какой гостинице он остановился. Доставить к нему лично без лишнего шума. Брать без свидетелей.

— Вас приглашает к себе товарищ Расстрел. — Три человека в камуфляже, в масках и с автоматами мялись в дверях безлюдного бара.

Было раннее утро. На улице только светало. Журналисты в отеле еще наслаждались хмельным или уже похмельным сном. Бар только открылся. В меню была яичница-глазунья, чай, хлеб. Алексею, единственному посетителю бара до появления дыркинских нукеров, только что принесли теплый, по вкусу несвежий, будто вчера не допили, подогретый чай. Обращался к нему человек средних лет с лампасами и прямыми торчащими в обе стороны, как палки, усами.

Казак. Алексей последний раз казаков видел в Крыму. Он слышал, конечно, что на юге и востоке России в последнее время их много развелось. Деятельность казаков заключалась в том, чтобы ходить в лампасах и с усами, креститься в храмах и подле них, участвовать в крестных ходах и проправительственных демонстрациях.

Однажды леди Брэкнелл в пьесе Оскара Уайльда спросила светского франта, соискателя руки ее юной племянницы, курит ли он. И когда франт чистосердечно признался в пристрастии к этой дурной привычке, леди Брэкнелл одобрительно заметила: «Это очень хорошо. А то в Лондоне сейчас так много бездельников».

Так и эти казаки. Даже если и не куришь, но все равно с лампасами и усами, считай, уже при деле, нужен, пользу приносишь.

В Украине были свои казаки (Тарас Бульба и его сыновья, к примеру), но они в основном все были сконцентрированны в окрестностях Майдана в Киеве, носили забавные чубы на лысых головах и шаровары, готовили кулеш в гигантских чанах на открытом огне и в Восточную Украину не особенно совались.

Русские же казаки не имели с ними ничего общего. Они ненавидели Майдан, хоть и видели его только по телевизору. На волне российского вторжения в Украину казаки занимали заметное место среди прочего цветастого сброда, городских отбросов и деревенского шлака, уголовников, наркоманов, фашистов, садистов, психопатов, коммунистов, искателей приключений, рассматривающих начинающуюся войну, как сафари под боком. Многих привлекала также возможность «сшибить деньжат», стреляя в живых людей, чтобы расплатиться по кредиту на холодильник или стиральную машину в своих родных мухозасиженсках и бейжидовсках. Войной в Украине Путин сразу решал для себя несколько стратегических вопросов, один из которых — что делать с «лишними» и потенциально опасными людьми.

В стране, где, даже по самым «объективным» опросам, Путина поддерживали 86 процентов населения, легко можно было без значительного ущерба режиму бросить в топку войны в соседней «братской» стране процентов 10 — 15 самых одиозных, самых непредсказуемых, самых долбанутых, включая ряженых казаков. Один из которых сейчас, сняв маску и шапку, дышал на Алексея крепким хроническим перегаром и ждал ответа.

— Интересное предложение, — сказал Алексей, допивая чай и вытирая губы своей салфеткой за неимением таковых на столе. — Так, наверное, звучали приглашения в ЧК в первые годы кипучей деятельности учреждения. «Вас приглашает товарищ Расстрел». Я могу подняться в номер?

— Вас ждут прямо сейчас, — казак положил руку на кобуру. — Сказали, это на полчаса. Очень ждут.

Алексей расплатился у стойки бара, вложив в пачку гривен бумажку с заранее приготовленными телефонными номерами Тимура и Ники, на всякий случай. Не было смысла оставлять телефон газеты (кто будет звонить отсюда в Америку?). Официантка пересчитала купюры, улыбнулась и положила их в конторский ящик вместе с запиской.

Фотограф вместе с казаком вышел на улицу. Остальные «маски» последовали за ними.

«Хорошо, что фотокамеры остались в номере», — подумал Алексей. Он не любил, когда его арестовывали вместе с аппаратурой. В ней потом копались неумелыми лапами, что‑то ломали. Арестовывали Алексея или задерживали в каждой стране, где шла война. Он к этому уже привык. В этом смысле застенки дыркинского гестапо не могли казаться ему чем‑то, чего следовало бы особенно опасаться.

В конце концов, американский паспорт, приличная внешность, уверенность в себе, денежные знаки, а иногда и смекалка, помноженная на некоторую физическую силу и соответствующие навыки, были тем самым необходимым в похожих ситуациях арсеналом, который обычно позволял вскоре оказаться на свободе. Если и не совсем уж сразу, то через какой‑то короткий промежуток времени, без синяков, ссадин и переломов конечностей.

Через две минуты микроавтобус (в провинции их до сих пор кличут «рафиками», даже если это «Мерседес») цвета хаки без номерных знаков доставил конвой вместе с пленником к зданию бывшего отдела СБУ, а ныне штаба будущего министра обороны Красно-Каменской Народной Республики.

У Дыркина в кабинете на стенах висели портреты Дзержинского, Колчака, Деникина и Сталина. «Путин, видимо, еще не заслужил», — подумал Алексей.

— А где же Ленин? — поинтересовался Алексей, усаживаясь на предложенный ему стул.

Напротив него за столом, аккуратно застеленном зеленым сукном, сидел в белоснежной рубашке товарищ Расстрел. На столе стоял графин с водой, стакан и почему‑то увесистое пресс-папье. Предмет этот Алексей узнал (он видел его последний раз в кино, в сцене, где какой‑то белогвардейский палач лупил им что было сил очередного шарикова), но вспомнить название фильма не мог, как ни старался, да и зачем. Темные пятна на промокашке пресс-папье и были, скорее всего, следами крови предыдущих посетителей, учитывая, что ни чернильницы, ни пера на столе не было.