Георгий Свиридов - Стоять до последнего
— «До шестого декабря наши войска вели ожесточенные оборонительные бои, сдерживая наступление ударных фланговых группировок противника и отражая его вспомогательные удары на Истринском, Звенигородском и Наро-Фоминском направлениях… — читал Головлев взволнованным голосом. — Шестого декабря 1941 года войска Западного фронта, измотав противника в предшествующих боях, перешли в контрнаступление против его ударных фланговых группировок. В результате начатого наступления обе эти группировки разбиты и поспешно отходят, бросая технику, вооружение и неся огромные потери… По далеко не полным данным, нашими войсками было уничтожено и захвачено, не считая действий авиации, танков — 777, автомашин — 534, орудий — 178, минометов — 119, пулеметов — 224, потери противника убитыми — 55 тысяч 170 человек».
На лицах красноармейцев, осунувшихся, обветренных, обожженных морозом, затеплились улыбки. Как давно они не улыбались! Как долго ждали они таких вестей!
Головлев читал названия освобожденных населенных пунктов, городов, а Миклашевский, подавшись вперед, ловил каждое слово, потому что все они были близки его сердцу. Бои шли в родном Подмосковье!..
— «После перехода в наступление, — читал Головлев, — частями наших войск занято и освобождено от немцев свыше четырехсот населенных пунктов…»
Глава третья
1Танк Григория Кульги вырвался вперед. Позади остались железнодорожная насыпь, где «тридцатьчетверка» раздавила пулеметное гнездо и умяла в мерзлую землю две противотанковые пушки. Позади остался небольшой разрушенный поселок, а впереди — горящий мост, но которому надо проскочить. За мостом по заснеженному полю на полной скорости уходили три немецких танка и бронетранспортер. Они катили, окутанные снежной пылью, к березовому леску на берегу небольшой речки.
— Уходят, гады! — Кульга припал к смотровой щели.
— Мост может не выдержать… — злился Клим Тимофеев. — Подожгли, сволочи, мост!..
— Вперед! — выкрикнул Кульга. — Полный вперед!
Подминая гусеницами придорожный кустарник, танк вырвался на дорогу и, не сбавляя скорости, нырнул в огромный костер. Мост затрещал, пружинисто прогнулся… Танкисты замерли на своих местах. «Как тогда на Ладоге, — мелькнуло у Кульги в голове, — пружинил лед… Выдержат ли бревна?» В замерзшую речку сыпались горящие головешки…
Едва машина проскочила последние метры, мост с гулом и треском рухнул огненным костром на заснеженный лед речки. Ни Кульга, ни его друзья этого не видели. Они преследовали отходящего врага. Гитлеровские танки вползали на косогор боком. Еще немного и, достигнув вершины, они скроются с глаз, уйдут в безопасное место.
Кульга, подавшись вперед, приник к резиновому наглазнику прицела, ловя в перекрестке фашистскую машину.
— Огонь!.. Огонь!..
На косогоре два танка окутались дымом… Один по инерции прополз еще несколько метров, распахивая снежную целину, дергаясь и вздрагивая, как параличный. Внутри рвались снаряды. Другой сразу встал, вытянув, как нос, ствол орудия… Из верхнего люка выскакивали танкисты и, сбивая с одежды желтые языки пламени, катались по снегу.
Третий танк, фыркая клубами белесого дыма, круто стал разворачиваться на косогоре, бороздя гусеницами снежный пласт.
— Жми! — выкрикнул Кульга механику.
«Тридцатьчетверка» мчалась на фашистский танк снизу. В прицеле, быстро увеличиваясь, закрыло весь объектив темно-серое пятно… И когда ствол, казалось, вот-вот врежется в боковую броню с намалеванной свастикой, из темного жерла полоснул оранжевой вспышкой огонь. Взрывной волной сорвало башню, словно сбило шапку с головы, и отбросило в сторону на сугробы… Танк вспыхнул ярким пламенем, словно его предварительно облили бензином.
— Задний ход! — крикнул Кульга.
Клим Тимофеев и без приказа, двигая рычагами, отводил машину. Он привык улавливать намерения командира с полуслова.
Кульга, не отрываясь от прицела, искал бронетранспортер. Куда же тот успел скрыться?.. «Тридцатьчетверка», пофыркивая, взбежала на вершину косогора, поросшего небольшим березняком. Отсюда открывался вид на широкую болотистую впадину, заметенную снегом, за которой вздымался пологий косогор с густым темным лесом. Слева по накатанной дороге катил удирающий бронетранспортер с намалеванными на боках белыми пятнами.
Григорий дважды выстрелил вслед, но оба раза промахнулся…
— А, чертяка! — Кульга выругался, ловя в перекрестке бронетранспортер.
— Товарищ командир, вас вызывают! — передал радист.
Кульга ладонью прижал к уху шлемофон и услышал голос комбата:
— Старшина Кульга!.. Старшина Кульга!.. Почему не выдерживаете свое направление?..
Григорий и сам понимал, что увлекся преследованием, но азарт боя его захватил и упускать бронетранспортер не хотелось. Он быстро доложил о переходе по горящему мосту и уничтожении двух легких и одного среднего немецких танков.
— Как же мне сворачивать, товарищ майор, когда бронетранспортер у меня в прицеле! — возбужденно закончил Кульга.
Но комбат не отвечал. Он не любил повторять приказы.
Кульга выпустил еще один снаряд и снова промахнулся. Бронетранспортер, петляя по дороге, уходил все дальше и дальше.
— Хитер, чертяка!..
Кульга, взглянув на карту, попросил Тимофеева взять левее и жать прямиком через молодой березняк. Приказ комбата надо выполнять.
Наши войска наступали. Танковая бригада, переброшенная по неокрепшему льду Ладоги, стала ударной силой. Армия генерала Федюнинского, прорвав сильно укрепленный район, громила отходившие части немцев. Отброшены гитлеровцы от железной дороги, идущей с Волхова, завязались бои на подступах к станции Войбокало. И танкисты пошли в прорыв.
Долгих четыре блокадных месяца ждал Кульга короткого приказа: вперед! И вот наконец дождался.
«Тридцатьчетверка» мчалась по березняку, с хрустом подминая молодые деревца стальными лапами траков, вздымая облако снежной пыли. Григорий слился с танком. Казалось, не плоские тяжелые траки, а подошвы его сапог ступают по родной земле, отмеряют ее, освобождая от чужеземцев. В смотровую щель врывался сухой морозный воздух, выдавливая слезу из глаз. Кульга смотрел вперед, жадно охватывая взглядом заснеженные, сиротливо торчавшие осинки, березки… Нескончаемый день, который тянулся с самого утра в беспрерывном грохоте и отблеске огней, награждал Кульгу улыбнувшейся судьбой, счастьем остаться в живых, увидеть наступление и почувствовать его опьяняющую силу.
2Полковник Ильинков встал из-за письменного стола, заваленного папками, и подошел к окну. Короткий декабрьский день серыми сумерками опускался на Москву. Полковник открыл форточку, подался чуть вперед, наслаждаясь морозной свежестью. Потянулся, приободрился, как бы сбрасывая и усталость, и груз годов, выпрямил спину и дважды глубоко вздохнул.
«На лыжах бы сейчас часок побродить», — подумал Ильинков и, прикрыв глаза, представил заснеженную березовую рощицу под Перхушковом, тихий скрип снега под лыжами… Бродил там прошлой зимой чуть ли не каждое воскресенье, и позапрошлой… После лыжных воскресных прогулок, кажется, сразу молодел на десять лет, работа лучше спорилась. А теперь о таком лишь можно помечтать. И не больше!.. Какие сейчас могут быть лыжные прогулки, когда война рядом? В том самом Перхушкове расположен штаб Западного фронта.
Ильинков потер ладонями гудящие виски, прошелся по кабинету, грузно ступая по ковровой дорожке. Месяцы войны многому научили. И его, и других чекистов. За ошибки дорого приходилось расплачиваться… Но в то же время на ошибках учились. Тяжелый урок долго помнится.
Он подошел к столу, включил настольную лампу. Пучок света лег желтым пятном на стекло, которым покрыт стол, на угол красной папки. «Выпить стакан крепкого чая, — подумал полковник и, намереваясь нажать кнопку, протянул руку, — и снова за дела!» Но нажать не успел. Зазвонил приглушенным мягким тоном телефон. Семен Васильевич знал «голоса» своих четырех аппаратов. Снял трубку с черного.
— Слушаю!.. Что? Из Ленинграда?.. Он живой?.. Давай ко мне! Да, да, сейчас же!..
Семен Васильевич улыбнулся. Замысел, который родился неожиданно, кажется, можно будет осуществить. Ильинков подошел к сейфу, стоявшему справа от массивного письменного стола, открыл его и взял синюю плотную папку. На белой продолговатой бумажке, аккуратно приклеенной к папке, каллиграфическим почерком выведено: «Дело № 058. Зоненберг-Тобольский Всеволод Александрович».
— Разрешите, товарищ полковник?
В дверях стоял высокий брюнет, слегка сутулый, как это часто бывает у высоких людей, привыкших нагибать голову к собеседнику. Военная форма немного мешковато сидела на его жилистом теле, подчеркивая худобу, и вместе с тем она говорила об аккуратности штабного работника.