Бела Иллеш - Обретение Родины
На одном из поворотов вездеход провалился в сугроб по самую ось. Выбраться из него оказалось нелегко. По приказу Шторма шофер остался у руля, а сам генерал со своим адъютантом изо всех сил принялись толкать злополучную машину. Когда удалось наконец сдвинуть ее с места и вытащить из сугроба, выяснилось, что серьезно повреждена задняя ось. Повинуясь приказу генерала, шофер пытался устранить поломку, хотя отлично понимал полную бесполезность своих усилий. Все его ухищрения оказались напрасными. Вездеход окончательно вышел из строя.
Если бы Шторм имел при себе термометр, он бы увидел, что ртуть упала уже до двадцати шести градусов ниже нуля.
Сквозь сгущавшуюся вечернюю синеву невдалеке от застрявшей машины адъютант заметил какую-то халупу. Приказав шоферу остаться около вездехода, Шторм вместе с адъютантом укрылся в этой хибарке.
Двери и окна жалкой саманной постройки были давно сняты и пущены на топливо. Соломенная кровля над головой напоминала скорее решето, чем крышу. Но сложенные из самана стены пережили не только тех, кто их когда-то возводил, но и тех, кто расправился с хозяевами этого жилища.
Адъютант Шторма завесил плащ-палатками зияющие проемы двери и окон. Пока луч его электрического фонарика шарил по стенам, взгляд генерал-лейтенанта натолкнулся на кучу соломы, сваленной в одном из углов их нового пристанища.
— Вшей тут, надо думать, не оберешься, — брезгливо поморщился он.
Адъютант сходил к вездеходу и принес консервы, хлеб, две бутылки коньяку, несколько одеял. Генерал плотно закусил, обильно выпил, а насытившись, после недолгих колебаний растянулся на «вшивой» соломе. Адъютант стянул с него сапоги, кожа которых, казалось, насквозь пропиталась холодом, и положил под голову генералу свернутое одеяло, а двумя другими прикрыл его сверху.
Вскоре Шторм сладко задремал на соломенной подстилке, пропахшей смесью бензина, капусты, табака и пота. В полусне он решил непременно представить адъютанта к высокой награде.
«Возможно, мне даже удастся добиться для него немецкого Железного креста. Он этого вполне заслуживает».
В полночь мирно спавшего генерала растолкали немцы — четыре полевых жандарма. Один из них, светя карманным фонариком, внимательно оглядел адъютанта, который сидел, прислонившись к стене, и клевал носом.
— Мадьяры, — закричал немец. — Опять мадьяры, черт их подери!
И злобно рассмеялся.
Крепким тычком он привел в чувство адъютанта, а другой жандарм со всего маху пнул ногой в бок генерала.
Со сна Шторм сразу не разобрал, где находится.
— Капитан! — рявкнул он на адъютанта.
Тот выхватил из кобуры револьвер, однако немец успел перебить ему руку прикладом. Капитан выронил оружие, и, получив страшный удар по голове, мешком рухнул на пол.
Немец пнул его сапогом — может, еще жив. Но капитан не шевелился.
Генерал окончательно пришел в себя только тогда, когда двое немцев схватили его и, приподняв, швырнули в снег. Шторм не успел даже пикнуть. Как бы в напутствие один из жандармов наградил его здоровенным пинком.
Генерал тут же вскочил на ноги, порываясь было немедленно вернуться в мазанку, из которой его только что выкинули. Он потребует удовлетворения! Надо проучить этих мерзавцев! Затронута его честь, честь высшего офицера! Дворянина, наконец!..
Но инстинкт самосохранения оказался сильнее аристократической чести, и уже в следующую минуту генерал пустился наутек в противоположном направлении. Граф то и дело спотыкался, несколько раз падал в сугроб, снова поднимался и продолжал бежать. Снег каленым железом жег его босые ступни, по лбу и щекам градом катился пот.
Вездехода он так и не нашел. Тщетно искал повсюду, метался то вправо, то влево, обегал все вокруг — никаких признаков.
Наконец, чтобы как-то сориентироваться, граф Шторм остановился. Черное небо, казалось, нависало совсем низко над головой. Темно-синяя земля колебалась под босыми ногами — то вздымалась, то опускалась вновь.
— Помогите! Помогите!
Один лишь ветер отвечал на отчаянный человеческий вопль. Ветер стонал, свистел, визжал.
— Помогите! Помогите!
Внезапно генерал, готовый уже покориться неизбежной участи, увидел чудо. Или это было нечто такое, что в первую минуту представилось ему чудом. На востоке, точней, в той стороне, которую он принимал за восток, край неба вспыхнул кровавым заревом. Генерал вскочил и побежал навстречу этой полуночной заре. В конце концов он все же сообразил, что нет никакого чуда. Самый обыкновенный пожар. Вероятно, горят несколько домов, может, целая деревня.
— Лишь бы туда добраться… Боже мой, лишь бы добраться!..
Предполагаемая картина подожженной деревни действовала на него успокаивающе. Ведь там, где это происходит, должны быть и люди!.. Генерал был в этом совершенно уверен, разве сам он не посылал столько раз своих солдат на поджог…
Он бежал. Долго бежал… Но как ни торопился, ночное зарево не только не приближалось, а, напротив, как будто все больше и больше удалялось, становилось бледнее и бледнее. Генерал запыхался окончательно и, ни на мгновенье не отрывая глаз от сулящего ему спасенье пожара остановился, чтобы набраться новых сил. Над заревом кружили самолеты. В отблесках пламени они казались желто красными.
Но вот самолеты скрылись из виду. Пожар затухал. Последние вспышки, последние языки огня… Все! Конец!
Вокруг воцарилась кромешная мгла.
— Помогите! Помогите!
В ответ — только завывание ветра.
На следующие сутки — это было в одиннадцатом часу утра 17 января 1943 года — командир одного из русских стрелковых взводов лейтенант Новицкий, проходя мимо небольшого сугроба, заметил торчавшую из него голую почернелую ногу. Два красноармейца быстро разбросали снег и вытащили одетого в мундир венгерского офицера. Он был без сознания.
— Генерал! — определил лейтенант Новицкий.
— К тому же босой. Значит, бывают и такие!..
— Надо поскорее доставить в госпиталь! — строго сказал лейтенант. — По-моему, он еще жив.
Лейтенант разжал посиневшие губы Шторма и влил ему в рот несколько глотков водки. Два красноармейца принялись растирать ему снегом лицо и ноги.
Прошло несколько секунд, и Шторм глубоко вздохнул.
— Жив!
Через полтора часа генерал-лейтенант был доставлен в один из советских перевязочных пунктов.
— Придется отнять обе ноги, — заключил главный полковой врач. — Но пока держится высокая температура, об операции нечего и думать. В первую очередь необходимо ликвидировать воспаление легких.
Прошло целых десять недель, прежде чем генерала Шторма доставили на санитарном самолете в Москву, а оттуда в машине с красным крестом отвезли за двадцать восемь километров от советской столицы, в лагерь военнопленных.
Втайне генералу хотелось думать, что все происшедшее с ним за эти месяцы — только кошмарное сновидение. Разве может быть явью, что он… что он… Но вместо ног граф видел лишь две короткие култышки и, глядя на них, не верил глазам своим.
На восьмой день пребывания в подмосковном лагере, где Шторм лежал в госпитальной палате рядом с генерал-майором Енеи, к нему явился нежданный гость. Его посетил мистер Грин, главный бухгалтер английского посольства в Москве. Мистер Грин ничем не напоминал тех дипломатических чиновников, которых Шторм знал когда-то в Лондоне. Это был человек лет под шестьдесят, мешковато одетый, мямля с виду, с простецкой улыбкой. Типичный старомодный провинциальный чинуша… Отвислые его щеки были какого-то лилово-красного оттенка.
«Похож на старого глупого индюка», — сразу отметил про себя генерал-лейтенант.
Посетитель заверил графа, что тот может во всем и всецело рассчитывать на его совет и дружескую помощь, что он готов оказать графу любую услугу и предоставляет себя в полное распоряжение его превосходительства. К этому его, мол, обязывают узы старинной дружбы, связывающие его с семейством жены графа и в особенности с братом леди Белл, капитаном Джоном Кенникотом.
— Капитан Кенникот принимает очень близко к сердцу судьбу господина генерала.
Мистер Грин привез с собой также немудреные подарки: две плитки шоколада «Кола», сто штук английских сигарет, кусок отличного мыла и пачку чая. В тот момент, когда мистер Грин выкладывал из портфеля свои приношения, его худая грустная физиономия показалась генералу еще более старой и незначительной.
С тех пор господин Грин регулярно раз в месяц посещал в лагере генерал-лейтенанта. Приходил он всего на несколько минут и никогда не являлся с пустыми руками хотя подарки его, как и сам он подчеркивал, были боле чем скромны.
Весна в Подмосковье наступает поздно и длится недолго. Не успеет сойти снег, как деревья мгновенно покрываются зеленью. Затем почти сразу летняя жара, от которой вянут и теряют свежесть цветы.
