Сергей Фетисов - Хмара
С сомнением Миша покачал головой. Но удочку взял и еще присоветовал:
— Вы, дядя Сема, шукайте в дуплах или около пнев. Если им быть, так они там.
— Ладно, — бормочет Семен и уходит.
Он останавливается около воронки, долго смотрит в мутную прозелень воды, в которой кишмя кишит мелкая болотная живность. Силится вспомнить…
Однажды на плавни налетел фашистский самолет и сбросил несколько бомб. Они упали далеко от лагеря и никому вреда не причинили: немецкий летчик принял кучи хвороста за партизанские шалаши. Когда налетел самолет, Семен, только что возвратившийся из дозора, сидел под кустом и зашивал порванную гимнастерку. Это было еще до осенних дождей, тогда стояла жаркая и сухая погода… Разрывы бомб раздались слева от него.
А прямо перед ним маячил на горизонте горб Мамай-горы. Значит, чтобы попасть в бывший лагерь, ему надо идти от воронки так, чтобы Мамай-гора оставалась с левой руки…
Промокший от росы, вышел Семен на поляну, обрамленную мелкорослым кустарником, она показалась ему знакомой. Не было на поляне каких-либо особых примет, за которые обычно цепляется память. Ровен кустарник, ровна земля. И все же Семеном владело такое чувство, что он был здесь. Вот за зеленым мыском должна вести в заросли едва приметная тропинка, сначала она круто вильнет влево, потом, упершись в болотце, завернет направо.
Так и было: тропинка вильнула влево, уперлась в болотце и завернула направо… Цепка на ориентиры память шофера! Ни имени, ни фамилии бойца, с которым Семен устанавливал мины, он не помнил. Запамятовал фамилии многих прежних своих товарищей, путал даты событий. А дороги помнил. Да еще как!
Некоторое время спустя он стоял на месте бывшего партизанского лагеря. Молчаливыми часовыми возвышались одиночные старые вербы. Взвод солдат, стоящих в строю, напоминала рощица молодых деревьев. Свежа и нетронута высокая трава, среди которой там и сям выметнулись рослые стебли болиголова и конского щавеля. Плавни быстро зализывали следы пребывания людей.
В одном месте из-под наносов ила Семей вытащил полуистлевший обрывок шинели — трава успела оплести и пронизать его своими корнями. Потом нашел ржавую винтовку без затвора, никуда не годную. Сходил к протоке, где по-матросски хоронили товарищей. Сняв кепку, долго стоял не шевелясь, вперивши взгляд в мертвую, подернутую рябинами ряски воду…
Как он очутился у развилки дорог, что у двух озер, Семен впоследствии и сам не мог дать себе отчета. Место это находилось довольно-таки далеко от лагеря, и он как будто и не думал туда идти. Ноги, казалось, сами принесли его. Однако все дальнейшие действия Семен совершал уже обдуманно.
Поскольку он очутился здесь, то, конечно же, захотел убедиться, целы ли мины. Следов взрыва не было заметно, но Семен уже видел, как быстро залечивают плавни свои раны. Опустившись на колени, осторожно разгребал пласты сухого камыша и рогоза, нанесенные половодьем. Он медленно продвигался вдоль дороги, ощупывая каждый бугорок и каждую ямку, и в конце концов нашел. Они лежали в своих неглубоких гнездах зеленые, как голыши. И даже не очень заржавели их крашеные металлические корпуса.
На дороге виднелись следы колес — кто-то ездил в плавни за дровами и по чистой случайности остался живым: колеса прошли буквально в двух сантиметрах от мины. «А что если?.. — осенила Семена мстительная догадка. — Это вам не „ежи“! Резиновым клеем после дырок не залатаешь!..»
Действовал он осмотрительно и точно. Раскопал песок и глину вокруг мин. Легкими движениями пальцев очистил взрыватели, соломинкой проковырял отверстие чеки и вставил туда выструганные ножом плотно подогнанные палочки. Но вывинтить взрыватели ему не удалось — приржавели.
Подумав немного, он связал мины за рукоятки поясным ремнем и перевесил ношу через плечо, так что одна мина взрывателем наружу оказалась у него на спине, другая — на груди. И пошагал. Старался ступать плавно, охраняя от толчков свой опасный груз.
До опушки шел по дороге, затем свернул в песчаные дюны. По песку идти было значительно трудней. К тому же солнце начало ощутимо припекать, и Семен взмок от пота. Заношенная красноармейская пилотка попалась ему под ноги. В другом месте он заметил россыпь свежестрелянных автоматных гильз и с удивлением подумал: кто и зачем тут стрелял?
Дюны эти, протянувшиеся неширокой грядкой от Днепра, носили название Кучугуры. Со времени прихода немцев они стали самым страшным местом в округе — здесь расстреливали советских людей. Возьми Семен чуть в сторону, он увидел бы небрежно заваленные ямы, жутко торчавшие из песка то носок ботинка, то кисть трупно осклизлой руки. Но Семен смотрел себе под ноги, чтоб не оступиться, и не догадывался, в какое место попал. Он шагал и шагал, увязая в сыпучем песке. Петлял в ложбинах между дюнами, изредка взбирался наверх и, высовывая над верхушкой дюны голову, проверял направление. Он шел под прямым углом к линии Каменка — Знаменка и знал, что рано или поздно выйдет на дорогу, по которой ежевечерне ездят немецкие грузовики.
Солнце перевалило за полдень, когда Семен явился в мастерскую. Одежда его была грязной, сам он выглядел донельзя усталым.
Миша кинулся навстречу с радостным криком:
— Дядя Сема! А мы думали, что тебя полицаи зацапали или ты утоп в трясине…
— Ти-ше, дура! — прошипел Попов, оглядываясь на дверь. — Крушина тут заглядывал, — повернулся он к Семену. — Мы сказали, заболел ты. Иди-ка домой, хлопец! Ты и в самом деле как больной. Чего с тобой там стряслось?
— Заплутался, — ответил Семен, заранее подготовивший объяснение. — Чтоб вашим плавням пусто было! И кричал Мишу, и свистал — никакого толку. Ходил, ходил — насилу обратно дорогу нашел.
— А я не чуяв, — заявил Миша. — Надо было громчее кричать. И от меня не надо отбиваться. Я-то откуда хоть дорогу найду.
— Ну и ну! — буркнул Попов себе под нос.
Сосед Наташи — Коля Найденов долго не мог взять в толк, что от него хотят.
— Приемник неисправный, — твердил он. — Сам рад бы послушать передачи, да катодная лампа перегорела и питания нет.
— А нам не нужно слушать передачи, мы танцевать хотим, — краснея, изворачивалась Наташа. — Гармонистов теперь нет, вот мы под радиолу будем танцевать…
Перед войной семиклассник Коля Найденов занимался в школьном радиокружке и приемник, о котором шла речь, смастерил своими руками. Коля гордился познаниями в радиотехнике и свысока относился к тем, кто был в этом деле несведущ. По опыту он знал, что особенное невежество в радио и вообще в технике проявляли девчата. Ну, ни бум-бум, хотя бы окончили все десять классов! Сейчас ему пришлось столкнуться с таким поразительным явлением, и он терпеливо объяснял Наташе:
— Радиола имеет проигрыватель с адаптером, понимаешь? А у меня обыкновенный приемник, понимаешь?
— Понимаешь! Понимаешь! — передразнила Наташа. — На школьных вечерах мы подключали к обыкновенному приемнику обыкновенный патефон — и какая еще музыка была!
Коля страдальчески сморщился:
— Тот приемник работал от сети — раз. Адаптер на патефоне был — два. А где вы адаптер возьмете? Ну где?
— Возьмем где-нибудь, — неуверенно отвечала Наташа, толком не представляя, что это за деталь такая и как она выглядит.
— Какие отметки у тебя были по физике? — спросил Коля.
— А что?
— Просто интересно.
— А мне интересно: одолжишь ты приемник или нет?
— Чтобы танцевать?
— Да.
— Он неисправный.
— Ну продай!
— Не продается.
— Фу ты! С тобой рядиться, как с цыганом…
— А тебе объяснять, что об стенку горохом — все отскакивает, — отпарировал Коля.
Выскочив за калитку, Наташа вытерла со лба пот. Лицо и шея у нее горели. Ей было стыдно за свою вынужденную ложь. Уф, как она врала!.. Но что ей оставалось, когда она не могла сказать Коле, для чего действительно нужен приемник?
Дома, успокоившись, девушка принялась обдумывать, как теперь быть. Тогда, на собрании, Наташа вызвалась раздобыть приемник, потому что была уверена в Коле Найденове. Ведь сколько раз ей приходилось по-соседски к нему обращаться, и никогда Коля ни в чем не отказывал. А тут, поди ж ты, вожжа под хвост попала!.. «Если не выпрошу, то украду», — вспомнила Наташа свои слова, брошенные вгорячах. И ужаснулась: неужели и в самом деле придется красть?!
Воображение нарисовало ей картину похищения. Глубокая ночь; в разбитое окно хаты Найденовых влезает Наташа; на цыпочках обходит комнаты, ищет, где спрятан приемник; в темноте задевает стул, он с грохотом падает, и в этот момент чья-то рука хватает Наташу за шиворот, слышится крик: «Попалась, воровка!»
Лицо девушки жалко кривится, от волнения и непереносимо жгучего стыда горло сжимают спазмы. Она уже не может ни сидеть, ни стоять — она мечется по комнате из угла в угол.
