Валерий Поволяев - Лесная крепость
– Оберштурмфюрер! Я подстрелил русского, который заминировал болото.
– Отлично! Я видел это. Будем надеяться, что минёров у партизан больше нет.
– Мне тоже кажется, что это так, оберштурмфюрер!
Клёст призывно махнул рукой: вперёд, в обход болота! Первым ступил на нетронутый, чистый снег – здесь, на целине, где ни одного следочка нет, нет даже отпечатков птичьих лап, вряд ли могут быть мины.
Пройдя метров двадцать, он остановился, несколькими взмахами руки подогнал отстающих, затем послал перед собой боевой дозор: партизаны находились близко, их дух буквально витал в воздухе, поэтому отгородиться от них хотя бы боевым дозором – дело нужное. Жаль солдат любимого фюрера, нырнувших во имя Германии в вонючую болотную глубь, но ещё более будет жаль, если кто-то снова пойдёт на грязное дно либо угодит под пулю какого-нибудь бородатого разбойника.
Болото обошли без осложнений, вот только времени на это потеряли уйму, что злило оберштурмфюрера очень – он кипел, негодовал, плевался, но делать было нечего. В Росстани он услышал недурную русскую пословицу: «Поспешишь – людей насмешишь». Глупые люди русские, а пословицу придумали умную: спешить нельзя.
Когда сделали привал, Клёст оглядел своих подопечных эсэсовцев и проговорил жёстко, металлическим голосом чеканил слова, будто монеты:
– Пленных не брать! Скоро мы вступим в прямую схватку с русскими, они будут прижаты к реке и никуда уйти не смогут, начнут сдаваться десятками, если же спустятся на лёд – мы расстреляем их с берега из пулемётов… Поэтому патронов не жалеть, пленных не брать. – Потом он перешёл к полевой команде и повторил тем же металлическим голосом: – Пленных не брать!
Несколько человек посмотрели на него без особого интереса и хмуро кивнули в ответ.
Клёст раздражённо поморщился и отвернулся от усталых, сидевших прямо на снегу солдат. Была бы его воля – он всех бы их засунул куда-нибудь под город… название этого города он так и не запомнил. Калинин – это слишком коряво для утончённого арийского уха.
К полицаям Клёст не пошёл, поскольку знал – эти партизан щадить не будут, поскольку боятся их, как огня, и партизаны полицаев щадить тоже не будут… Возвращаясь к эсэсовцам, Клёст обратил внимание, что над немецким войском летает много ворон – похоже, они двигались вместе с ним, эти любители мертвечины. Что ж, немецкие солдаты накормят их вволю…
Тем временем потеплело – на землю наползла тёплая пелена, прилипла к снегу, в твёрдом покрове сугроба образовались мелкие сусличьи норки. Дотоле молчаливые, сосредоточенные, боявшиеся лишний раз разинуть рот вороны, почувствовав тепло, неожиданно обрели голос – все разом, – загалдели, закаркали, закрякали, заскрипели ржаво, одна из них, с плоской, будто бы раздавленной головой, даже залаяла, как собака, умела подражать собачьим голосам.
Вообще-то Клёста вороны раздражали всегда, не только сегодня и не только в России, в Германии раздражали тоже, но в Великой Германии нет столько ворон, сколько их водится в России. Здесь, куда ни плюнь, обязательно попадёшь в ворону. Он выругался и расстегнул кобуру «парабеллума». Потом понял, что из пистолета ему в ворону не попасть, в неё не попадёт даже его хвалёный снайпер, поэтому он протянул руку к эсэсовцу, находившемуся рядом с ним:
– Хорст, дай мне автомат!
Тот сдёрнул с шеи ремень «шмайссера», протянул автомат шефу. Клёст оттянул затвор и длинной очередью полоснул по галдящей стае птиц. Стаю швырнуло в сторону, она стремительно ввинтилась в лес, скрылась за лапами густых елей, ни одной птицы не стало, все исчезли. На снег также не шлёпнулась ни одна ворона – Клёст промахнулся. Выругавшись недовольно, он вернул автомат Хорсту.
В это время воздух всколыхнулся, треснул, оглушил оберштурмфюрера – впереди, в голове колонны раздался взрыв. Клёст кинулся туда. Хорошо, что он на ходу произвёл рокировку и первыми пустил не своих собратьев по СС, а полевую команду, солдат, вдосталь нанюхавшихся пороху в окопах и земли накушавшихся столько, что её хватило б, чтобы посадить густое ячменное поле, а потом сварить из него сладкое ячменное пиво. Эсэсовцы шли сейчас в колонне вторыми, замыкали строй полицаи.
Если уж опытные фронтовики подорвались на мине, не углядели, что им попало под ноги, то славных эсэсовцев, не бывавших ещё в боях, накрошило бы столько, что трупы пришлось бы вывозить из леса на гусеничной военной технике.
Не успел Клёст добежать до головы колонны, как раздался новый взрыв– ещё одна мина. Оберштурмфюрер открыл рот пошире, ему сделалось горячо – в лицо, в грудь шибанула тугая кислая волна, он тормознул каблучками меховых сапог, только снеговая каша полетела в разные стороны, остановился. Понял Клёст, что началось… Началось! Подрывы – это начало затяжного боя с лесными духами, с партизанами.
Но партизан нигде не было видно. И оружие их – автоматы да гулкие русские трёхлинейки – голоса пока не подавало. Значит, сидят где-то в кустах, ловят их на мушку бородатые, пропахшие дымом и дурной едой грязные люди, ждут своего часа… Оберштурмфюрер почувствовал, что его буквально в бублик скручивает от злости, он ненависти к неведомым людям, не желающим подчиняться.
Колонна смешалась, начала растекаться по снеговой целине – казалось, что на целине мин быть не должно.
Ещё один подрыв – только тряпки с кусками ног и рук полетели вверх. Следом ещё подрыв… Раздалась автоматная очередь, потом, почти в унисон, сбившись в общий звуковой комок, несколько сразу, оглушили Клёста. Он схватился руками за уши, выругался. Надо отдать ему должное, он быстро понял, что стреляют свои, не партизаны, стреляют не от страха или чего-то ещё – от желания нащупать противника, вызвать ответный огонь. Когда партизаны ответят, сделается понятно, кто где находится, в кого можно и нужно стрелять. Клёст протестующе замахал одной рукой, делая широкие движения, словно бы что-то размазывал по воздуху:
– Прекратить стрельбу!
Стрельба прекратилась – не сразу, но угасла: вначале умолк один автомат, потом другой, за ним третий. Клёст отметил, что стрельбу вели только эсэсовцы, солдаты из полевой команды лишь недоумённо переглядывались.
В это время раздался четвёртый взрыв – подорвались ещё двое карателей, два приятеля, державшихся друг друга. С ума можно сойти от этих взрывов! Клёст зажал уши ладонями. Разжал. Было тихо. Только стонали находившиеся без сознания раненые да эсэсовец с оторванной ногой хрипел отчаянно, плевался, выл – он находился в сознании, и около него хлопотал санитар, такой же дюжий, тяжелолицый, умеющий долго и с толком ругаться эсэсовец.
Партизан не было ни видно, ни слышно. Клёст понял – до лесных духов ещё не дошли. А дойти надо было во что бы то ни стало, дойти и сломать горло страшным бородатым людям; приказ, который был поставлен перед оберштурмфюрером, он выполнит обязательно, иначе не быть ему оберштурмфюрером… Клёст снова произвёл перестановку: вперёд пустил отряд полицаев, следом – полевую команду, заключающими поставил эсэсовцев и торжественно выкинул перед собой руку ладонью вниз.
– Во имя великого фюрера – вперёд! Сокрушим русских бандитов! – Он сделал несколько шагов, неожиданно поскользнулся и упал на одно колено. – Хайль!
– Хайль! – вяло и нестройно отозвалось на выкрик своего предводителя войско и двинулось вперёд, к недобро темнеющему лесу.
Полицаи, оказавшиеся в первых – самых опасных, как стало понятно, рядах идущих, негромко ругались (ругаться громко боялись), плевались, недобро косясь в сторону фрицев:
– Сосискоеды хреновы, хотят из нас мясо сделать… Подставляют нас по первое число… Вот недоноски из фатерлянда!
Легачёв попробовал вмешаться в ругань, повысил голос:
– Прекратить разговорчики, пока господин оберштурмфюрер всех нас не прижучил!
– И не прижучит. А ты, если будешь выслуживаться перед ним, в первые же десять минут получишь пулю в черепушку. Понял?
После такого предупреждения Легачёв затих, словно бы сам себя пробкой заткнул. И больше не возникал. А полицаи продолжали тихо роптать, ругали оберштурмфюрера и Гитлера, Сталина и войну, ругали всех и вся, жалели себя и долю свою, шарили глазами по деревьям и, трясясь, ждали, когда же раздастся новый взрыв…
Уже на ходу Легачёв выделил из своей команды шесть человек и послал их вперёд.
– Идите, будете боевым охранением… Оберштурмфюрер приказал. Под ноги только смотрите – вдруг ещё попадутся мины?
Мины полицаям попались, и не одна, но, когда раздались эти взрывы, ни Легачёву, ни оберштурмфюреру уже было не до мин – загрохотали партизанские автоматы, а с двух сторон окопа, который занимал Чердынцев, ударили пулемёты, беря карателей в клещи.
Завязался бой – долгий, тяжёлый. Не было в этом бою пощады никому – ни нашим, ни немцам, ни птицам, ни зверям: всех корёжили пули, осколки гранат, раскалённые охлесты взрывов, лес стонал, недалёкая река тоже стонала – в нескольких местах лопнул лёд, природа горевала и мучилась. Клёст пытался командовать боем, поначалу ему казалось, что это удаётся, на деле же было не так: полевая команда слушалась только своего начальника, эсэсовцы приказов не слышали и действовали, кто как мог, полицаи вообще норовили расползтись во все стороны, как тараканы, а человек с сомнительной, на их взгляд репутацией, Легачёв совсем не был им указом. Когда Клёст понял, что наладить бой так, как ему хочется, не удастся, он решил действовать по старому методу: «Бей своих, чтобы чужие боялись!»
