Жена штурмовика - Даниил Юрьевич Туленков
Их диалог с русским тюремным миром в принципе укладывался в речь Абдуллы из «Белого солнца пустыни», обращенную к Верещагину.
Абдулла, как мы помним, не был враждебно настроен к Верещагину. Все, чего он хотел, чтобы осколок отживающего свое мира не мешал ему, Абдулле, строить свой.
У Абдуллы не было желания убить Верещагина, сжечь его дом, изнасиловать его жену. Он готов был мириться с ним на задворках своего мира и дать ему спокойно дожить свои дни. Ведь Абдулла понимал, что эпоха Верещагина кончилась и стратегически он для него безопасен. Он был даже готов заплатить золотом за то, что, в принципе, мог взять силой.
Поэтому и «пиковые», успешно решая в свою пользу любые конфликты, сами их не искали и, в принципе, не стремились к ним как таковым.
«Пусть русские стоят в своей очереди и не вякают, когда наши люди подходят на раздачу вне ее, и мы не причиним им никакого вреда», — они искренне полагали, что это хорошая и честная формула мирного сосуществования.
Ну что стоит русскому Ване пропустить без очереди точика Насрулло на раздачу? Что от него, кусок, что ли, отвалится?
Что ему стоит подождать в бане места в помывочной, пока точик Насрулло нежится в холодной воде? Точик Насрулло не работает, ему некуда спешить, он может нежиться и час, и два, и три… Ваня ограничен часовым перерывом внутри рабочей смены в строго определенные дни, но такова уж его доля. Пусть приходит в другое время, в конце концов. Ну или крепанется без помывки, что ему…
Пусть русский везде подождет, пропустит, отодвинется, уступит. Зато ему не сломают нос, не пробьют голову, не выбьют зубы. Никто же не хочет так просто, с ровного места, ломать нос и выбивать зубы человеку только за то, что он русский, что вы тоже какими-то зверями нас выставляете, искренне рассуждали «пиковые», свято веря, что озвученная модель — это очень выгодное предложение и не соглашаться с ним — это, знаете ли, какое-то безосновательное хамство, даже, можно сказать, дерзость.
Венцом благорасположения «пиковых» к русской массе (к той массе, какой они хотели бы ее видеть) становились религиозные и национальные праздники, когда они проставлялись на весь лагерь пловом. Настоящим, сваренным в казане пловом с мясом — неслыханным гурманством на фоне повседневной баланды.
Плов смягчал самые злые и воинственные сердца. На какое-то время глухой, плохо сдерживаемый ропот умолкал в русской массе. Кто-то, явно не обладающий стратегическим видением, мог в эти часы обронить, что, в принципе, и так можно жить…
И тихой сапой сверху, с Олимпа блаткомитета, не прямо, но иносказательно, с усмешкой, шуточками, спускались, впрыскивались нарративы: «Да дай ты ему пройти в этой столовой… Ну на хуй тебе эти конфликты? Ну конечно, мы его потом прессанем, эту чурку, лагерь наш… Но зачем эта возня?»
«Да приди ты в баню в другое время, когда там «пиковых» нет… Ну ты же знаешь, когда они там (они там всегда. — Прим. авт.)».
«Да забей ты на его слова… Это же обезьяны, ты что… Он сам не понимает, что он сказал».
«Крепанитесь, мужики…»
* * *
Уже вернувшись с СВО, я узнал, что «пиковое» сообщество на ИК-53 разгромлено.
Перед Новым годом тихо и без пыли лидеров «пикового джамаата» упаковали в воронки и развезли по разным учреждениям.
Указание на сей счет пришло с ГУ ФСИН по Свердловской области, прямо из областной управы, и не являлось инициативой местного начальства.
Оказавшись без сильных, харизматичных, обладающих несокрушимым авторитетом вождей, «пиковая» масса не смогла противостоять воле людей в синей пятнистой форме.
Без особых усилий, а вернее сказать, по щелчку пальцев они были разогнаны по производственным участкам колонии и покорно сели за швейные машинки, принялись колотить поддоны, таскать доски.
Тот, кто еще год назад на вопрос об отношении к работе пафосно говорил, что «я того рот ебал», теперь обычный смирный трудяга…
Но никуда не делись их базовые настройки. Их ультразвук или инфразвук, образующий недоступную посторонним коммуникацию их термитника.
Рано или поздно в их среде вырастут новые вожди, новые лидеры, новые авторитеты.
Они организуют своих термитов и поведут их за собой качнуть систему. Они не будут атаковать ее сразу. Они начнут медленно, шаг за шагом откусывать свое. И они продавят. Я не сомневаюсь в их успехе.
Не стоит думать, что «пиковые» не понимают чуждый им русский городской мир. Все они понимают. Не стоит недооценивать их интеллект именно в плане инструмента познавания и изучения внешнего мира.
У «пиковых» есть своя масса — простые термиты. Есть бойцы. Есть своя интеллектуальная верхушка. Не стоит иронично усмехаться. На «пиковых» бараках мне доводилось видеть книги по психологии, по социологии, по НЛП, по искусству переговоров. Они внимательно изучают и осмысливают чужой мир.
А их культурно-цивилизационный код жестко фильтрует способное найти применение в их мере (техника) и угрожающее его изменить (ценностное).
Одно они безжалостно и без колебаний отметают, а другое принимают на вооружение.
Они стремительно эволюционируют. Это не полчища диких обезьян, ворвавшихся в город.
Полагать так — значит уже заведомо проиграть им.
Васька Тоткайло
Однажды глубоким вечером в камеру № 31 °CИЗО-1 г. Екатеринбурга вошел высокий старичок с баулом в руках и матрасом под мышкой.
Старичок, не здороваясь, решительно прошел в центр «хаты», замер как вкопанный и, ощупывая нас взглядом бесцветных подслеповатых глаз, вопросил: «Людская хата?»
Все с искренним интересом повернулись к нему, настолько грозный и безапелляционный тон старичка не соответствовал его совершенно безобидному кротовьему виду.
«Людская, людская, — бросил ему Толя Хохол, оценивающе, как рентгеном, пронизав старичка взглядом. — Сам-то кто будешь?»
Старичок расслабился, оплыл как-то даже, матрас и баул выскочили из его рук, и скрипучим своим глуховатым голосом начал рассказ.
Васька Тоткайло всю жизнь был простым мастером на заводе. В 90-х приходилось водительствовать. Слушался 80-летнюю маму и был несколько раз женат на мерзких и грязных меркантильных сучках, которых мама выводила на чистую воду и открывала Ваське глаза на их презренную сущность. После чего Васька вздыхал, разводил руками и разводился. Сквозь мамину селекцию не мог проскочить никто, в силу чего размножался Васька так себе, и к 50 годам жизни оставил на земле лишь одну только дочь.
Дочь зато росла в неге и заботах и в двадцать лет опекалась, как принцесса какого-то восточного владыки. Оказавшись в тюрьме, Васька попросил близких рассказать ей, что уехал осваивать
