Приемные дети войны - Ефим Аронович Гаммер
Это условный звук. Отрывистый, словно случайный звук клаксона. Не иначе как Олег Иванович подает сигнал. Да, вот человек! Идет, можно сказать, на верную смерть — шофер! Правда, шофер автофургона-амбулатории, той машины, что нужно захватить, никого не поранив. Но кто знает, кто знает — на войне, как на войне. И приказ — выбивать шоферов.
Сначала Гриша различил желтоватые пятна на земле — отсветы притушенных фар. Они осторожно крались впереди колонны, словно ощупывали дорогу, принюхивались — нет ли поблизости партизанского духа. И лишь потом он увидел мотоциклистов, бледно-зеленых при обманном лунном сиянии, с гипсовыми масками вместо лиц.
Он пристроил ствол винтовки на толстой, облюбованной заранее ветви, подождал, пока мимо него проедут мотоциклисты. Их снимут метров через двести.
Черный зрачок дула уставился в непроницаемую темень ветрового стекла легковушки, в ту точку у левой дверцы, где должен был находиться водитель…
Водитель "опель-капитана" ефрейтор Герберт Никкель раздражал ауфзеерку Бинц. Дважды она делала ему замечание, чтобы он не причмокивал дуплистым зубом.
— Яволь! — послушно отвечал он и тут же, позабыв об обещании, продолжал свое гнусное занятие.
Нервная система у старшей надзирательницы была истощена. Любой пустяк мог вывести ее из себя. Что тут попишешь, и на ней, очень волевой и хладнокровной солдатке, сказался перенапряг последних дней, когда шла подготовка к эвакуации с попутным "окончательным решением вопроса" для заключенных еврейского происхождения.
"Чмок-чмок-чмок!" — снова раздалось над ухом.
— Да перестаньте же наконец!
Ефрейтор Никель повернул голову:
— Яволь! — И вдруг, лапая руками воздух, повалился ей на грудь.
— Вы с ума сошли! — крикнула женщина.
Но выкрик ее заглушили разрывы гранат, автоматные очереди. Старшая надзирательница оттолкнула от себя безжизненное тело шофера и выбросилась из кабины за секунду до того, как вторая пуля прошила кожаное кресло, в том месте, где прежде покоился ее затылок.
"Партизаны! — лихорадочно стучало ее сердце. — Партизаны! Куда бежать?"
Словно в насмешку, издали доносилось:
— Всем бежать на звук немецкой речи! Оружие бросить и бежать сюда! Сдающимся гарантируем жизнь!
— Какая им к черту жизнь? — надсадно хрипел Вася Гуржий, внимая Колькиным заверениям. Он выцеливал немцев, и ему было неважно, бросают они оружие или не бросают. Для него все они были "живыми мертвяками", ни одного из них, кто попадет на мушку, он не пропустит в плен. — Могила вам, а не жизнь!
В просвете меж деревьев мелькнула женская тень в черном плаще.
"Пилотка! Черный плащ! Ауфзеерка Бинц!"
Вася рванул следом. "Дрянь! Не уйдешь!"
Стометровку он пролетел стремглав, как в былые годы, когда играл в "казаков-разбойников", потом заметно сдал, не выдержав взятого темпа. Лоб покрылся испариной, ноги отяжелели. Обессиленный из-за нехватки крови и недоедания в концлагере, дышал прерывисто, чувствуя, как щеки превращаются в раскаленные угли.
— Хальт!
"Бесполезно. Эту сволочь остановить может только смерть!"
— Хальт!
И тут ауфзеерка Бинц остановилась, узнав голос мальчишки, и медленно стала поворачиваться к нему.
— Ты? — удивленно спросила она, вскидывая "парабеллум".
— Твоя смерть! — ответил ей по-немецки Вася.
Он уже совсем обезножил, перед глазами плавали розовые круги, а в ушах стоял грохот выстрелов.
"Мимо. Мимо. Мимо! Сука! Стрелять не научилась, а сколько людей убила!"
Он вышел на лужайку, пахнущую горькими цветами поздней осени. Жгуче посмотрел на женщину, которая могла бы тоже стать для кого-то мамой.
"Чего это она? Патроны кончились?"
— Сдаюсь! — хрипло сказала ауфзеерка Бинц, поднимая руки.
— Мне сдаваться не нужно, — также хрипло ответил Вася Гуржий.
Стрелял он, не целясь. Знал, в ауфзеерку Бинц не промахнется и с закрытыми глазами.
Он и не промахнулся…
5
Стойкий запах переработанных масел и выхлопных газов стоял в воздухе. Свежие следы гусениц и протекторов вели в ложбинку, поросшую густым орешником, и выводили к ручью, который и был ориентиром, указывающим путь к немецкому концлагерю, откуда доносилась скороговорка выстрелов.
В артдивизион, находящийся на марше, поступила радиограмма: "Партизаны ввязались в затяжной бой. Срочно требуется огневая поддержка!"
Срочно!
— Что будем делать? — комдив-один капитан Шабалов вызвал на совет разведчиков. — До места нам еще тащиться и тащиться. Когда еще выйдем на исходные рубежи, а огневая поддержка требуется сейчас.
— А отсюда мы сможем поддержать наших ребят?
— Без ювелирной регогносцировки — пустое дело!
— Есть идея! — сказал старшина Ханыков. — Но…
— Чего "но"? Не тяни, сказано ведь "срочно нужна огневая поддержка!" — недовольно проворчал капитан Шабалов, после возвращения из госпиталя часто пребывающий теперь в каком-то взвинченном состоянии.
Старшина пояснил:
— Места эти мне знакомы. Перед самой войной я был здесь комендантом спортивно-стрелкового полигона чемпионов Белоруссии среди школьников. Пацаны готовились к первенству Советского Союза. 1 сентября, в Международный юношеский день, наши снайперы должны были выступать в Москве. Но началась война, пришли немцы, и я вывел пацанов к партизанам, потом и на Большую землю.
— Короче!
— Выводил через болото — вон то! — указал вправо от ручья.
— Ну?
— Там до концлагеря весь путь — с воробьиный скок. Но…
— Опять "но"?
— Товарищ капитан, — засопел от обиды Ханыков. — Но там — только со слегой да с легким вооружением.
— А тебе — что? Танки подавай?
— Рация! — напомнил Ханыков. — С ней утянет на дно. Трясина.
Володя, будто что-то вспомнив, хлопнул себя по лбу.
— Болотопы!
— Что-что?
— Болотопы! Это… Это такие плоские штуковины, фанерки или днища плетеных корзин. Цепляют их на ноги, и айда по болоту. Соорудим болотоп для рации и юзом протащим ее на ту сторону. Пять минут работы. А?
— Пятерка за сообразительность! — откликнулся старшина Ханыков.
— Действуйте! — приказал капитан.
6
Сторожевые вышки, прикрытые бронещитами, контролировали местность, не давали поднять голову.
К утру бой мало-помалу затихал. У партизан не хватало сил, чтобы штурмом ворваться в лагерь.
Одиночные выстрелы снайперской винтовки сменялись короткими автоматными очередями.
После каждого передергивания затвора Гриша Кобрин подолгу дышал в совочек ладоней, чтобы отогреть пальцы, и вновь старательно выискивал очередную цель.
Вася Гуржий чертыхался, понимая, что без пользы тратит боезапас.
Коля Вербовский, снаряжая отцовский именной наган патронами, негромко напевал:
Мы где-то там, у линии победы.
Но где она узнать не суждено.
— Не колдуй по нашу душу! — прервал его Гриша. — Это вон тому немаку не суждено узнать.
Прицелился и пальнул.
— Ну?
— Я же говорил: не суждено узнать. А мы еще повоюем и после победы. Дай только добраться до Берлина.
— У тебя ноги длинные, доберешься, — неопределенно заметил Вася. — А мне бы домой, к маме, в Славянск.
— Сначала на Большую землю! Славянск
