Михаил Демиденко - Приключения Альберта Козлова

Закусывали колбасой. Америка — страна богатая, если в войну объедается подобными консервами.

— А что у вас во втором мешке? — не утерпел и спросил через стол Брагин.

— Табак. Опять я забыла, — ответила Нина Сергеевна. — Там письма. Девушки с фабрики написали письма молодым бойцам.

— Сколько курева?

— Килограммов двадцать.

— Дайте сюда, распределим, а то ваш муж за один присест выкурит. И письма давайте. Бородачам, — показал старшина на бойцов, — хватает писем из дому. Я один неженатый. Буду письма читать, не пропадать же добру. В жизни не получал ни одного письма.

Под общий смех и шутки письма девушек с подмосковной фабрики передали старшине. Начались разговоры… Предложили спеть. И запели: «Ревела буря, гром гремел».

Слушая песню, я вспомнил, как мы выезжали семьей за город в СХИ, к Лысой горе. Река Воронеж текла спокойно, песок с горы стекал в воду, дно белело. Обыкновенно с нами ехали приятели отца по работе, тоже с семьями. Заводили патефон, ставили модную пластинку «Утомленное солнце нежно с морем прощалось». Взрослые выпивали, слушали патефон, танцевали, пацанье носилось по кустам и играло в войну. Ребятишки не надеялись, что на их долю выпадет хоть маленькая война, настоящие походы… Война казалась интересной игрой. Взрослые вспоминали гражданскую, рассказывали истории. Теперь шла война, настоящая, великая, а люди почему-то вспоминали мирные неинтересные дни.

Даже праздник, крестины, если возможно так назвать то, что происходило в нашей роте, были грустными, пели грустные песни, потому что каждый вспоминал свою Лысую гору.

Я учил историю. Проходил нашествие татар. Татары с рожденья сидели в седле, катились ордой на богатый Запад, завоевывали чужие земли, разрушали села и города. Рубили головы… Для них война была отхожим промыслом, естественным состоянием, чем-то вроде разведения овец. Но так ли это?

Мажет быть, они от отчаяния и голода, как саранча, двигались на Запад?

И еще одно… Почему в мирное время люди хвастаются военными подвигами?

Ребенок проснулся от песни. Заплакал. Песня умерла…

Прохладный спросил:

— Сколько, Нина Сергеевна, рассчитываете погостить?

— Не знаю… Сколько разрешите, — ответила она, прижав ребенка к груди, к значкам «Ворошиловский стрелок», «ГТО II ступени» и прочим значкам с красными крестами и полумесяцами.

— Три дня! — определил срок ее пребывания в гостях ротный. — Спокойной ночи! Пора кончать. Товарищи, я смотрел работу сегодняшнюю — мало сделали и плохо. Такое проволочное заграждение завалится от ветра. Завтра переделать. Сегодня поверка отменяется. Расходись!

Бойцы вставали, прощались с супругами Шулениными; супруги сидели как застыли, им не хотелось «расходиться», для них время бежало слишком быстро.

ГЛАВА ШЕСТАЯ,

в которой пойдет разговор о смерти.

В дёнь моего пятнадцатилетия погибла ротная кобыла Полундра. Событие печальное и неожиданное.

День моего рождения никто не отмечал. Рогдай не вспомнил или сделал вид, что не вспомнил.

Итак… В день моего рождения погибла Полундра.

Политрук Борис Борисович привязался к ней. Он приносил ей хлеб, делился сахаром. Политрук оказался довольно невеселым человеком. Вначале-то я подумал, что он отчаянный весельчак. Сбил с толку вопрос, который он задавал ни к селу ни к городу:

— В Бессарабии был?

— Там погиб ваш Ветерок?

— Не только конь, — отвечал капитан. — Семья осталась. Малыш, внучек. Жена, дочь, мать… Все остались.

Он привязался к монгольской лошадке. И Полундра присмирела, облагородилась. Позволяла запрячь себя в телегу. Она оказалась на редкость выносливой. Работала без отдыха днями — возила из бобрового заповедника бревна, слеги, хворост… Пока рубили сосенки, похватает листьев с кустов, травки и пошла-потянула: степная лошадь к изысканным кормам не приучена.

С бойцами Полундра жила не то чтоб душа в душу — терпела; видно, сообразила: крути-верти, а лямку тянуть вместе, — рота рыла землянки, обносила проволочными заграждениями склады ГСМ, боевого питания, мотчасти. Любила Полундра преданно, по-собачьи лишь политрука. Прибегала на его свист.

И ненавидела ротного старшину Брагина. Толик платил ей взаимностью.

— Послал бог скотину, — ругался он. — Испортил политрук… На реку водит купаться. У нас в детдоме водился кот Обормот, за горелую корку сальто-мортале крутил. Полундре, видишь ли, сахар подавай. Кнута ей семихвостого из телефонного провода.

Ранним утром, когда рота собиралась на завтрак, Брагин попросил меня запрячь Полундру — съездить на склад. Сам он запрягать не решался. Я нашел Полундру в березничке, она развлекалась — каталась по земле.

— Вставай, — попросил я.

Я накинул узду, привел ее к навесу, где стояла телега, скрипучая и рассохшаяся, как старая бочка. Теперь-то я управлялся с лошадью лихо, не хуже деревенского мальчишки. Полундра долго не желала входить в оглобли.

— Имей совесть, — сказал я. — Сегодня мне пятнадцать лет исполнилось. В прошлом году на день рождения приходили мальчишки и девчонки из школы, со двора. Приносили подарки. Во! Во как жили раньше!

Я надел хомут, подтянул подпруги.

— Мундштук вставь, удила не забудь! — крикнул со стороны старшина.

— Ладно!

Но я не вставил в пасть Полундре мундштук, потому что она не любила, когда ей смотрят в зубы, — кусалась.

Брагин подбежал к телеге. Полундра рванула с места, он еле успел вскочить на телегу и схватить вожжи. Кобыла понесла…

Она совсем не слушалась старшины. Бежала куда-то сломя голову. Так они и умчались.

Толик вернулся скоро. Мокрый до нитки.

— Алик! — позвал он меня, прячась в кустах.

— Ого! — удивился я: человек выехал на склад и через несколько минут прибегает мокрый, озирается, без лошади, без подводы.

— Найди ротного, чтоб политрук не слышал. Зови сюда.

— Что случилось? — спросил я.

— Ша! Полундра утопла.

— Как?..

— Сама. Махнула с обрыва в протоку. Телега сверху… Накрыла. Я еле выплыл. Бешеная кобыла — думала с телегой протоку переплыть. Зови Прохладного. Что делать?

— Не знаю.

— То-то и оно… Фашистка какая-то! Я ей вправо, она — влево. В штрафбат не загонят?

— Не знаю.

— Она назло утопилась, — решил Брагин, — чтоб навредить.

Я побежал на поиски Прохладного.

Рота ушла на завтрак. Утром в день моего рождения рота готовилась помочь колхозникам в уборке картофеля. Сватать приходила председательница колхоза. Она по-умному пришла в политотдел, к дивизионному комиссару. Попросила помощи.

Вечером в роте созвали открытое партийное собрание. Выступил политрук Борис Борисович.

— Граждане, — сказал он. — Урожай гибнет. Нашу работу, конечно, никто за нас не выполнит, но и помочь… Никто, кроме нас, колхозному хозяйству не поможет. Как насчет воскресника или субботника? Кто «за» — поднимите руку.

Проголосовали. И сегодня добровольно полроты, вместо того чтобы отсыпаться после наряда, шло на уборку картофеля.

Ротный сам увидел меня.

— Козлов!

Я подошел, откозырял.

— Почему не на завтраке? — спросил строго Прохладный. — Без строя болтаешься? Допрыгаешься, отправлю на губу, посидишь, подумаешь… Марш на завтрак!

— Товарищ младший лейтенант, — начал я.

— Молчать! Почему не выполняешь приказ?

— Да я…

— Пререкаться вздумал? Марш на завтрак!

— Полундра утопла! — выпалил я, не слушая ротного, потому что он не давал слова вымолвить.

— Врешь? — опешил ротный.

— Правду говорю. Брагин мокрый прибежал.

— Номер! — сказал Прохладный. — Политруку не говори, а то кондрашка хватит.

Ротный и старшина беседовали тайно. Я прогуливался по дорожке, глядел, чтоб политрук случаем не подошел и не услышал, о чем ведется речь.

— Влево, а она вправо, — жаловался старшина. — Ей: «Тпру!» — она галопом. Махнула с обрыва, еле выплыл. Она специально навредить хотела, специально потопла.

— Как отчитываться-то будем? — соображал ротный. — Вдруг проверка, а кобылы нет… Сено-солома, ты не пьян?

— Что вы, товарищ младший лейтенант, — возмутился Толик, — откуда?

— Разговорчики! Потом разберемся. Где взять лошадь? Если проверка… И лес возить… Сколько еще, много еще, сколько леса возить?

— До зимы. Навозили всего на три землянки.

— Так… Так… — Прохладный задумался, потом приказал. — Утопил, не утопил — ничего не знаю. Через сутки чтоб лошадь была! Какая угодно, хоть на одной ноге. Сутки форы. Приготовь увольнительную, подпишу. Не приведешь — пеняй на себя, защищать не буду.

— Спасибо! — сказал Толик. — Не подведу, командир.

После завтрака, захватив саперные лопаты, рота колонной ушла в деревню. Брагин куда-то исчез. Политрук пока не догадывался о случившемся. Я и Рогдай поступили в его распоряжение — у нас было особое задание на кузнице.