Василий Ильенков - Большая дорога
— Мне пора. Сегодня у нас доклад: «Коммунизм и наука…» Опаздывать неудобно. Докладчик — очень строгий молодой человек. Никита Дегтярев. Слыхали? Профессор в двадцать четыре года. И открыл новую планету. Ее так и называют: «Планета Дегтярева».
— Это мой двоюродный брат, — сказал Владимир. — Сын Егора Андреевича, дяди моего по отцу…
— Вот! Везде Дегтяревы. И на земле и на небе… Везде! — академик с шутливым недоумением развел руками и напялил на седые кудри черную шапочку; такие шапочки носили русские профессора еще в начале девятнадцатого века как почетный знак своего служения высокой науке. — «Дальновидную трубу» для вашего папаши достану, Мария Александровна.
Проводив Машу в Спас-Подмошье, Владимир засел за работу.
«На концерты ходить не буду… Только писать, писать», — думал он, но вскоре ловил себя на мысли о том, что поезд, в котором едет Маша, уже подходит к Вязьме, что потом будут станции Гредякино, Сапегино, Семлево, Алферово, Издешково… Справа и слева от дороги тянется березнячок вперемежку с елочками и синевато-зеленым можжевельником, увешанным сизыми пахучими ягодами…
В дверь постучали, и по слабому, робкому стуку Владимир догадался, что это Наташа. Владимир не ответил. Он не хотел встречаться с ней. Если промолчать, она уйдет… «Но ведь это же нечестно — прятаться», — подумал он и открыл дверь.
— Вы работаете, Владимир Николаевич? Я не буду мешать вам… Я только на минуту зашла… У меня есть билеты в консерваторию на Берлиоза… — Наташа рылась в сумочке, отыскивая билеты и не находя их. — Где же они? Странно…
— Вы промокли, — сказал Владимир, снимая с нее пальто. — Что же вы без зонтика?
— Я вообще живу теперь «без зонтика», — с горестной улыбкой проговорила Наташа. — Я давно собиралась сказать вам об этом…
— О чем? — удивленно спросил Владимир, вглядываясь в лицо ее, покрытое каплями дождя, словно заплаканное.
— Да вот о «зонтике»… Я ужасно не приспособленный к жизни человек. За мной слишком ухаживали родители. Они называли это любовью… Но это неправда. Когда человека чересчур опекают, ему наносят вред. Вот и я жила с детства под «зонтиком». И потом, когда нужно было выбирать человека на всю жизнь, я выбрала такого, который стал бы для меня «зонтиком»… А теперь я вижу, что для счастья недостаточно «зонтика»… что нужно что-то еще… что-то еще. — Наташа снова заглянула в сумочку. — Неужели я потеряла? Со мной вообще что-то неладное творится в последние дни… Вчера ключ забыла в дверях, и всю ночь он торчал в замке, — сказала Наташа и села на стул с выражением огромной усталости на лице. — А у вас это бывает? — она, зябко ежась, протянула руки к электрической печке.
Владимир вспомнил, как они с Машей на бульваре намочили ноги, и улыбнулся:
— Да… бывает. Это у всех бывает.
Наташа снова открыла сумочку и нашла билеты.
— Сегодня будут исполнять Фантастическую симфонию. Человеку приснилось: он убил любимую, но изменившую ему женщину… Его ведут на казнь… — Наташа помолчала и подошла к окну. Ей показалось, что там стоит Протасов. — Берлиоз погубил свою последнюю симфонию, может быть, самую великую из всех, ради спасения своей жены. Она была очень больна, и ему пришлось зарабатывать деньги, чтобы купить ей лекарства. И вот однажды ночью он услышал звуки своей будущей симфонии. Он вскочил и начал записывать, но потом подумал, что если он начнет писать симфонию, то на это уйдут все крохотные средства и он не сможет даже купить лекарства своей жене. Он разорвал запись и лег, стараясь погасить преследовавшие его прекрасные звуки. «Я должен забыть эту симфонию», — говорил он себе, и так в течение нескольких ночей подавлял желание писать. И он убил симфонию.
— Но спас жену? — нетерпеливо спросил Владимир.
— Нет. Она умерла. Жертва оказалась напрасной… Он должен был писать симфонию…
— Как же писать, если рядом умирает любимый человек? Это же чудовищно! — воскликнул Владимир, с недоумением глядя на Наташу. — Нет, человек дороже искусства!
— Но он же погубил гениальное произведение…
— Симфонию погубил не Берлиоз, а строй, который не обеспечивает людям элементарных условий существования. — Владимир сделал на листочке бумаги какую-то запись. — Спасибо вам, Наташа, вы дали мне интересный факт для моей книги…
— Я давно убедилась, что все окружающее… да, все интересует вас лишь как средство для движения к вашему далекому идеалу, — с грустью проговорила Наташа, опустив глаза.
— Да, жить стоит только для большой цели… Только великая цель дает и великую радость, — задумчиво сказал Владимир, и вдруг ему показалось, что он уже слышал где-то эти слова. И он стал припоминать, забыв о том, что он так и не сказал Наташе, пойдет или нет на концерт. Увидев, что она ждет терпеливо, Владимир подумал, что Наташа очень похожа на отца упорством своим в стремлении к своему «метеориту», а вспомнив об академике, он вспомнил и слова, взволновавшие его: «Великая энергия рождается лишь для великой цели».
И Владимир обрадовался, что эта мысль породила другую — уже его собственную мысль о великой радости жизни.
И, записывая эту мысль, он взволнованно сказал:
— Спасибо вам, спасибо, Наташа!
— А вы за это должны пойти со мной на концерт, — с улыбкой сказала Наташа.
— Да, я в долгу перед вами, но пойти на концерт я не могу… Я должен работать, — твердо сказал Владимир.
Наташа встала со слезами на глазах.
— Вы обиделись на меня? — сказал Владимир и взял ее за руки. — Простите… Поймите, что я не могу поступить иначе.
В комнату без стука стремительно вошел Борис и остановился у порога. Не первый раз уже он своим неожиданным появлением обрывал разговор Наташи с Владимиром.
Борис не сомневался, что Владимир обманывает Машу. Он был убежден в этом не потому, что имел какие-то доказательства нечистоплотности Владимира, а потому, что думал, что в каждом человеке, и в нем самом, сидит зверь, что человек человеку — волк, и это основной закон жизни, коренящийся в самой природе человека. Эти мысли внушались ему с детства. Тарас Кузьмич и Варенька приучили его равнодушно относиться ко всему, что было за пределами личной жизни.
Это равнодушие не укрылось от корреспондента немецкого телеграфного агентства Фукса, который уже давно внимательно приглядывался к Борису Протасову. Встретившись как бы случайно с ним, Фукс пригласил Бориса в ресторан. Протасову льстило это внимание к нему, а сегодня он с особенным удовольствием воспользовался приглашением Фукса: хотелось излить кому-нибудь свое чувство озлобленной тоски.
Когда подали вино и шашлык, Фукс, поднимая бокал, сказал:
— За вашу прекрасную невесту!
И, заметив, как вздрогнул Борис, Фукс заговорил о чудесном вине, об индейке со свежими помидорами и хвалил страну, в которой все есть.
— Я только не понимаю одного: вашей нетерпимости к идеям нашей страны, которую я чувствую на каждом шагу. Вот прошлый раз ваш приятель… — студент, кажется, Дегтярев? — говорил с нами в резком и непримиримом тоне. Неужели все русские так настроены?
— Дегтярев — коммунист… фанатик. Но в стране девяносто девять процентов населения — беспартийные…
— А вы?
— Я независим от официальной идеологии. Я говорю то, что чувствую… — Вино уже бродило в голове Бориса и прибавляло ему смелости. — Вот у того же Дегтярева есть дядя, крестьянин Тимофей Дегтярев. Он мыслит совсем по-другому…
— Значит, ваши крестьяне против коммунизма! — спросил Фукс, и глаза его радостно заблестели.
Коммунизм! Фукс ненавидел и отвергал его, но не потому, что был убежден, что это учение не принесет людям счастье, а потому, что ему было хорошо жить так, как он жил. Он был счастлив. До остальных ему не было дела.
Правда, у него не было ни имения, ни завода, ни собственной торговли, но он был богат, потому что торговал своей совестью. Он принадлежал к тому весьма многочисленному слою людей, которые стоят между теми, кто имеет все, и теми, кто не имеет ничего; он служил имущим и помогал им подавлять неимущих. За это ему хорошо платили.
Фукс был сыном мелкого чиновника имперской канцелярии. Он окончил университет, получил диплом и с ним право считать себя культурным человеком. Он не очень-то верил, что человек сотворен богом из глины, но ненавидел тех, кто утверждал, что человек произошел сложным путем долгого развития низших форм жизни в высшие, венцом которых и явился человеческий разум как продукт высокоорганизованной материи. Фукс был убежден, что одни люди предназначены быть господами, другие — рабами и что такой порядок будет вечно существовать на земле. Окончив университет, Фукс начал деятельно насаждать немецкую культуру: вооружившись револьвером, он разгонял собрания социалистов и коммунистов, избивал женщин, требовавших молока для детей, сжигал книги, написанные Марксом, Лениным, Сталиным, Горьким, не прочитав ни строки из этих великих творений человеческого разума. Он верил, что путь, по которому движется вперед человечество, предуказан богом и все совершается по его воле, а не по непреложным законам общественного развития. Он ничего не знал о существовании этих законов и не хотел знать. Он усмехался, читая в советских газетах об успехах социалистической промышленности и крупного коллективного хозяйства, считая эти сообщения коммунистической пропагандой.
