Максим Михайлов - Чего не прощает ракетчик
Севастьянов сознательно накручивал себя сейчас и сам прекрасно осознавал это. Ничего страшного в выходе на крыльцо и повышенному интересу к смене никто бы не усмотрел. За этими притянутыми за уши мыслями он прятал сейчас страх, тот, что тугой волной подымался в груди, заставляя время от времени замирать сердце и холодеть кончики пальцев. Он даже себе самому не мог признаться, что просто боится увидеть лицо нового дежурного. Боится, что им окажется кто-то из наиболее въедливых офицеров, и все задуманное рухнет, или наоборот, кто-то из доверчивых раздолбаев, и тогда план удастся на все сто и дальше уже будет некуда отступать, придется идти до конца. Он уже сам перестал понимать, какой исход совершаемой авантюры пугал его больше. "Пусть будет, как будет, — наконец решил подполковник, совершенно измучив себя. — Если получится, значит, так тому и быть. А нет, так не буду больше и пытаться". Придя к этой мысли, он неожиданно успокоился и даже повеселел, начав что-то тихонько насвистывать. Сидящий рядом с телефонами помощник удивленно покосился на него, уж больно неожиданно прозвучал этот художественный свист после почти суточного угрюмого молчания. Да уж парень наверняка изрядно поломал голову над причинами нервозного поведения старшего товарища, хорошо хоть в лоб спросить о них постеснялся, так бы пришлось что-то выдумывать… А что тут выдумаешь, когда в голове с настойчивостью обезумевшего дятла бьется всего одна мысль: "Пронесет, не пронесет…" и сам не понимаешь как оно лучше, чтобы все-таки пронесло, или же нет…
Дверь, ведущая на улицу стукнула неожиданно громко, хоть и ждал Севастьянов напряженно этого звука, все равно вздрогнул невольно всем телом, подался вперед, вглядываясь в прозрачную стенку аквариума дежурки за которой будто диковинные пятнистые рыбы плыли силуэты входивших офицеров. И почти сразу же ему в глаза бросился выделяющийся на общем серо-зеленом фоне светлым пятном мощный наголо бритый череп Славы Чумакова. Подполковника из научного управления соседнего центра. Невольный вздох облегчения вырвался из груди Севастьянова, когда он опознал сменщика. Лучшего варианта и желать было нельзя. Слава несколько сроков отбухал в военной комендатуре где-то в горных районах Чечни, имел награды и ранение, а на полигон был переведен в качестве признания особых заслуг, вроде как на отдых перед уже недалеким дембелем. Гражданскую жизнь ветеран чеченской компании собирался строить в расположенном неподалеку областном центре и даже по слухам имел уже там собственную квартиру, в которой и проживала семья, пока он тут в одиночку дотягивал армейскую лямку до положенного срока. Естественно в какой-то научной либо испытательной деятельности бравый подполковник замечен не был и занимался в своем центре выполнением различных внезапно возникающих задач, да хождением в наряды.
При этом долгая служба в реальной боевой обстановке наложила на Чумакова неизгладимые отпечатки, следствием которых было глубокое презрение к армейской рутине и многочисленным проявлениям военного маразма в повседневной жизни. Кроме того, он до крайности наивно верил тем людям, которых неким внутренним чутьем определял в правильные, или, как он сам говорил, настоящие. Какими критериями он руководствовался при сортировке окружающих на настоящих и ненастоящих понять было практически невозможно, по-крайней мере, логики в его выборе усмотреть не мог никто. Зато все прекрасно ощущали на себе результаты произведенной в первые же минуты знакомства селекции. Обычно бравый «чеченский» комендант не считал нужным особенно сдерживаться и деликатничать с «ненастоящими» даже если они оказывались старше по званию или должности. Севастьянов же в свое время по итогам неведомого теста был зачислен Славой в противоположную категорию и теперь это солидно повышало шансы задуманного хищения на успех.
Массивная фигура бывшего коменданта возникла в дверном проеме на миг перекрыв его полностью. Мощный, коротконогий с покоящейся на борцовской шее гладко выбритой головой, он представлял из себя весьма внушительное зрелище.
— Ого, все те же лица, — пробасил Чумаков боком протискиваясь в дежурку.
— А ты что, ожидал встретить здесь епископа? — в тон ему отозвался Севастьянов поднимаясь со стула и делая шаг навстречу.
Чумаков довольно хрюкнул что-то неразборчивое себе под нос, заезженная шутка уже не воспринималась, как юмор, а работала своего рода паролем, по которому легко можно было отличить новичка впервые заступившего на дежурство от забубенного ветерана. Тяжелая густо поросшая жестким волосом пятерня «чеченца» клещами сжала руку Севастьянова, щелкнули передавленные суставы на пальцах, впрочем жесткие тиски тут же разжались, отпуская помятую ладонь на свободу.
— Здорово, брат. Как сам?
— Нормально. Что нам будет?
— Как дежурилось?
— Да вроде спокойно. Пойдем сдаваться, узнаем…
Стандартные заранее известные вопросы и ответы за которыми скрывается совсем иной, не выраженный в отрывистых примитивных словах смысл. Тут главное — добродушные ворчливые интонации, сквозящее в голосе тепло, прямой открытый взгляд глаз. У мужчин как-то не принято явно проявлять свои дружеские чувства, ну исключая, конечно, целующихся и обнимающихся при встрече кавказцев и выходцев с Востока. У славян же такое поведение покажется по меньшей мере странным, наигранным и противоестественным. Поэтому только вот так и можно проявить радость от встречи и дружелюбие, выказав его едва заметными теплыми нотками в голосе, да особенным мягким светом глаз.
Сегодня для Севастьянова эта привычная доверительная атмосфера была пыткой. Ему вдруг сделалась невыносимо стыдно за то, что задумал. Уже не трясло от волнения при мысли о том, будет или нет сменщик тщательно проверять оружейку, даже хотелось разоблачения, хотелось, чтобы Чумаков натолкнулся на дурацкую подставу и весь спонтанно разработанный план провалился бы в тартарары. Все то время пока сменщик мерно гудел, рассказывая о том, какую очередную подержанную иномарку он не купит, Севастьянов боролся с искушением, просто открыть сумку и извлечь из нее тщательно запрятанный на самое дно пистолет. Чумаков, увлеченный собственным рассказом, этой титанической борьбы не замечал, продолжая монотонно гудеть о достоинствах очередного своего вожделения. Бывший комендант имел в этой жизни не так уж много слабостей, но одна, а именно страсть к каплевидным, блестящим хромированным металлом иностранным машинам, поглотила его буквально с головой. Он искренне страдал оттого, что скудное денежное содержание офицера не позволяет ему приобрести ни одну из своих любимиц, постоянно зачитывал до дыр различные автомобильные журналы и газеты, тщательно обводя красным карандашом объявления о продажах относительно дешевых машин, все равно остававшихся ему недоступными. Над этой невинной причудой постоянно потешались сослуживцы, над подполковником подшучивали друзья, жена и даже повзрослевшие сыновья. Он лишь смеялся в ответ, продолжая упорно покупать газеты и журналы с фотографиями красивых и недоступных автомобилей, пытался откладывать какие-то жалкие копейки, которые растущая инфляция тут же стирала в порошок и не терял надежды. Вот и сейчас он извлек из-за пазухи целую кипу помятых газетных страниц так и пестривших разноцветными иномарками.
У Севастьянова неожиданно больно сжалось сердце, несколько раз грохнув о ребра сильнее, чем обычно. Неожиданно сделалось до слез обидно за этого огромного битого жизнью мужика, прошедшего две войны и до сих пор продолжавшего с воловьим упорством тянуть нелегкую военную лямку, несмотря на то и дело дающее о себе знать ранение, целый букет нажитых на службе хронических болячек, да просто немолодой уже возраст наконец. Он двадцать с лишним лет честно защищал свою Родину, он стоял за нее тогда, когда в нее плевали все кому не лень, он оставался в рядах, когда военных презирали и втаптывали в грязь, он пошел на войну, чтобы защитить страну, которая его постоянно обворовывала и предавала. И что он получил взамен? Даже дурацкую железку с четырьмя колесами и хитро изогнутым кузовом не смогла ему дать та самая не раз спасенная Родина. Та, что когда-то давно была нам всем матерью, а теперь обернулась злой мачехой для все еще защищающих ее сыновей.
— Лялечка, я тебе говорю, брат! Девяносто пятого года, но все равно — красавица! Да моложе и не надо, зато обкатанная, все у нее уже притерлось. Так кое-где подлатать…
Севастьянов мотнул головой, стараясь выключить этот бьющий прямо в мозг голос, пытаясь не видеть светящихся мечтательных глаз подполковника, и уперся взглядом прямо в черную спортивную сумку, задвинутую от греха подальше далеко под стол. Зрачки будто обожгло, показалось, что он видит сквозь плотную ткань, лежащий на дне сумки пистолет, что тот выпирает наружу всем своим хищным грациозным телом, что любой, случайно бросивший взгляд под стол, сразу же определит, что лежит в сумке. А Чумаков все бубнил и бубнил прямо под ухом, восторгаясь новой своей любимицей, которую все равно никогда не купит. Этой пытки вынести было невозможно и Севастьянов уже почти сдался, потянулся рукой под стол, туда, где стояла сумка. "А будь, что будет! — мелькнуло в голове. — Нельзя, подставлять друзей, нельзя, даже для сколь угодно великой цели. Пошло оно все, скажу в конце концов, как собирался, что хотел подшутить над сменщиком". Пальцы сжали брезентовый ремень и потянули сумку наружу. Звякнул недовольно о крепежную дужку блестящий карабинчик из нержавейки, мелькнули грубые зеленые нитки неровными стежками прихватившие когда-то оторвавшуюся ручку. Пришивал ее Никитос. "Японский бог, дядя Витя! Ну ты же офицер, блин! Как же у тебя иголки с ниткой нет? Должна же быть в шапке, или ты на строевые смотры не ходишь?" Задорный молодой голос из прошлого. Вихрастый, румяный с мороза курсант с непривычными голубыми погонами на плечах, бестолковая вокзальная суета, сам Севастьянов, растеряно замерший рядом с грохнувшейся прямо на выложенный мраморной плиткой пол поклажей. "Ты поучи еще меня, зелень! Ишь, не дорос еще майорам замечания делать!" Добродушный ворчливый тон, единственное средство показать свою любовь этому ершистому вихрастому чуду, почти сыну. "Виноват, товарищ майор! Разрешите исправиться?!" В синей глубине глаз пляшут веселые бесенята. Синие глаза, в тон погонам на плечах… "Ну-ну, исправляйся!" И в Никиткиной руке сам собой появляется хоз. пакет — картонная катушка с примотанными к ней нитками-иголками. А потом поверх озабоченно склонившегося над сумкой курсанта вдруг наложился кособоко заваливающийся на крыло, оставляющий в воздухе яркий след жирной черной гари серебристый бомбер, неумолимо рушащийся с небес на острые скальные пики.
