Михаил Герасимов - Пробуждение

— Да скажи же наконец, что ты думаешь?

— Никак не могу решить, — хмуро отвечал ученый хирург, — штопать нужно или просто зашивать.

— Что хочешь, только, ради бога, поскорей, — ответил я, видя, что он, по своему обыкновению, пытается разыграть меня.

С помощью фельдшера Бек быстро и даже красиво зашил мою рану, присыпал для прочности йодоформом и забинтовал.

— Носи на здоровье, можешь даже прыгать — не разойдется. А деньков через пять-шесть приезжай опять, выдернем тебе нитки, и наша портновская работа на этом будет закончена.

Заметив, что я посматриваю в окно, Бек сказал, невинно глядя на меня:

— Выйдем в сад. Сыграем партию в шахматы. Правда, сейчас же туда придут Нина Петровна и Шурочка, но они нам не помешают. Как ты думаешь? А?

— Не язви, Бек! В благодарность же за твою штопку и милые слова положу тебя сегодня в шахматы на обе лопатки.

Подхватив щуплого Бека на руки, я выбежал с ним в сад.

— Почему все так несуразно устроено, Герман? Даст бог силу человеку, а умишком обидит, вот и получается: надел нормальный человек новый китель, глаженый к тому же, а другой с силой, но без соображения мнет ему этот глаженый китель, и хоть бы что, — говорил, отряхиваясь и разглаживая рукав, Бек.

Я собирался ответить своему приятелю, но в это время раздался звонкий смех, и в сад выпорхнули Шурочка и Нина, продолжая весело пересмеиваться. После передряг последних дней видеть двух милых и красивых девушек было особенно приятно.

— Вы к нам? — вскрикнула Шурочка.

— Конечно. Разве могу я быть здесь и не к вам? — с удовольствием целуя ее полненькую красивую лапку, отважно врал я, отлично зная, что Бек сейчас же выведет меня на чистую воду.

Я подошел к Нине. Поцеловав и крепко прижав ее руку, я успел только сказать, что соскучился по ним и теперь переживаю удовольствие встречи, как Бек возгласил:

— Поздравьте этого изящного джентльмена. Мы только что заштопали один из его изъянов.

Не менее получаса длилась шутливая дружеская перепалка. Я и Шурочка нападали на Бека. Он мастерски оборонялся при содействии Нины. Наконец Шурочка, спохватившись, с ужасом подняла руки к небу:

— Боже! Я все позабыла, — драматически воскликнула она и встала. — Сейчас мы будем пить кофе, — добавила обыкновенным тоном.

Шурочка слыла великой мастерицей варить кофе, он получался у нее необыкновенно вкусным, она это знала и щедро угощала им всех знакомых. И сегодня кофе оказался превосходным.

Время летело незаметно. Но вот кофе выпит без остатка.

— Нина, хотите прокатиться на Кардинале? — спросил я. 

Глаза Нины заблестели. Она быстро поднялась со скамейки.

— Это замечательно! А вы не шутите? — и сомнение зазвучало в ее низком голосе.

— Ну что вы, Нина! Я ведь не Бек. Николай Петрович, напутствуя меня, приказал повидать своих знакомых.

Нина расцвела.

— Я сейчас переоденусь, — бросила она уже на ходу, поспешно поднимаясь по ступенькам высокого крыльца.

Нина страстно увлекалась верховой ездой и считала лошадей лучшими животными в мире. У себя дома скакать верхом по степи было ее постоянным развлечением. Она отлично ездила как в строевом, так и в казачьем седле. Николай Петрович знал ее увлечение, а так как относился к ней отечески внимательно, считал для себя приятным долгом при удобном случае поощрять смелую девушку, доставляя ей невинную радость. Я пошел за Кардиналом. Когда подъехал к крыльцу, Нина вышла в своем костюме для верховой езды. На ней была темно-коричневая замшевая куртка с большими пуговицами, спускавшаяся на черные рейтузы, на ногах — мягкие сапожки с короткими голенищами, на руках — замшевые перчатки с небольшими манжетами. Волосы прятались под беретом цвета куртки, с небольшим козырьком. В таком скромном наряде Нина была особенно красива. Ее давно связывало с Кардиналом знакомство. Конь потянулся к Нине. Сахар захрустел на его зубах. Я стал подгонять стремена. Когда Нина подошла к левому стремени, Кардинал не обернулся и даже не скосил на нее глаза, как он обычно делал, когда я собирался сесть в седло. В общем, он относился к Нине, пожалуй, более благосклонно, чем ко мне: предпочитал всадника полегче.

Бек в это время нарочито небрежно рассказывал будто бы из своей практики разные случаи с всадниками, падавшими с лошадей и ломавшими себе руки, ноги, головы. Он называл такие переломы очень интересными для хирурга и сожалел только, что сегодня вечером, когда он уже собрался отдохнуть от тяжелых трудов и пройтись с удочками на озеро, ему придется зашивать, штопать и склеивать некоторых любителей верховой езды. Болтал свои небылицы он очень занимательно. Нина и я, посмеиваясь, слушали его. Шурочка же всегда с неодобрением смотрела на увлечение Нины верховой ездой и удивлялась, как это ее обожаемая умница Нина может получать удовольствие от бешеной и опасной скачки на спине такого огромного животного, как Кардинал. Теперь она со страхом смотрела на Бека и умоляла его:

— Перестаньте, ах перестаньте так шутить. Вы еще накликаете беду.

Я помог Нине сесть в седло. На коне она выглядела очень эффектно: гордая голова поднялась еще выше, грудь подалась вперед. Левая рука небрежно держала поводья, локоть упирался в бок. Рейтузы плотно облегали бедро. Округлое колено прижималось к седлу. Я с восхищением смотрел на нее, а затем шутливо прижался щекой к ее колену. Теплота ее тела, проникнув через ткань рейтуз, обожгла меня. Я не сдержался и поцеловал предательское колено. Нина укоризненно взглянула на меня и тоже с укором произнесла: «Не надо, Миша!» Но, как показалось мне, в ее грудном, теплом голосе слышалась и благодарность за ласку.

— В чем дело? — всполошился Бек, по другую сторону коня болтавший с Шурочкой. — Что такое, Нина Петровна?

— Да ничего, — смеясь ответила Нина, — я нечаянно уколола Мишу.

Я был счастлив.

Кивнув нам, Нина сжала коленями бока Кардинала и послала его легким толчком шенкелей. Конь сделал несколько шагов и сразу охотно взял крупной рысью, легко неся на своей спине изящную всадницу. Я провожал их взглядом. Нина держалась на коне свободно и с великолепной непринужденностью. Сказывалась природная наездница. Такую посадку нельзя приобрести никакими тренировками. Я смотрел, как стройная фигура Нины плавно и ритмично поднималась и опускалась в такт бегу коня, пока всадница не скрылась за поворотом. Шурочка, сославшись на неотложные дела, покинула нас.

— Я почему-то думаю, о мой Герман, что тебе сегодня не повезет в игре, — сказал Бек, расставляя шахматы.

Намек был более чем прозрачен, но мне не хотелось сейчас шутить. Какой-то внутренний восторг наполнял меня. Мы углубились в шахматы. Беку везло, и, несмотря на мои отчаянные усилия закончить партию мирной ничьей, он планомерно и настойчиво дожимал меня и наконец дожал. Я поднял обе руки вверх.

Мы готовились к новой партии, когда раздался звук приближавшегося галопа.

Не сдерживая коня, Нина подскакала к крыльцу. Кардинал был в мыле и поводил боками. Я хотел укоризненно взглянуть на Нину, но сразу отказался от своего намерения: глаза Нины сияли, рот слегка приоткрылся, она была вся розовая в лучах уже низкого солнца, ее грудь усиленно вздымалась, она еще не пришла в себя после быстрой езды и была откровенно счастлива. Когда я помогал ей сойти с коня, она, скользя вниз, успела обнять мою голову и поцеловать в губы. Я опустил ее на землю, слегка ошеломленный неожиданным поцелуем. Нина, продолжая искриться счастьем, помахала мне на прощанье рукой и скрылась в дверях. Кардинал, как мне показалось, понимающе и даже одобрительно посматривал вокруг. Не так отнесся к происшедшему Бек.

— Мне, по-видимому, предстоит в ближайшее время совершить операцию, не удававшуюся пока ни одному хирургу мира, — мечтательно проговорил он, чертя пальцем в воздухе какие-то кабалистические знаки и рассматривая их, — зашивать безнадежно раненное сердце. Надейся на меня, дитя! — торжественно заключил он, потряс мою руку и исчез в той же двери.

Мне ничего не оставалось больше, как взять пучок соломы из лежавшей у забора кучи, — ее, видимо, заготовили для набивки тюфяков раненым и больным. Сделав пару жгутов, я стал растирать все еще вздымавшиеся бока Кардинала и обтирать с него мыло: Нина вволю насладилась сегодня верховой ездой.

— Но ты не в претензии? — спросил я коня. Кардинал, отряхиваясь, покачал головой. Удлинив стремена, я собирался сесть в седло, когда из окна второго этажа высунулась голова неугомонного Бека:

— Послушай, Герман, у меня есть бутылочка хорошего коньяка. Намечтаешься и потом, а сейчас смени гнев на милость и поднимайся ко мне. Воздадим Бахусу бахусово, а потом пройдемся на озеро. К полночи вернешься  к себе: все равно твой строгий начальник будет где-нибудь коротать время за преферансом.