Михаил Алексеев - Грозное лето
Захваченный такими мыслями, старший сержант поймал себя на том, что ему очень хотелось бы заглянуть в прошлое Федора, узнать о его личной жизни. И Шахаев дал себе слово, что при удобном случае обязательно поговорит со старшиной.
Было прохладно. Густой туман стлался над деревней. Отяжелевшие от росы горькие лопухи пригибались к самой земле. С них скатывались прозрачные капли. В сыром воздухе отчетливо слышалась стрельба. Федор поеживался от утренней прохлады, взад и вперед похаживая возле своей землянки.
– Да, это так...- наконец проговорил он, отвечая каким-то своим мыслям.- Надо разбудить лейтенанта.
Он постоял на одном месте немного и потом решительно направился к блиндажу Марченко.
– Что ты не спишь? - ворчливо встретил его лейтенант.
– Не спится,- сказал Федор своим глуховатым голосом.- Надо доложить генералу.
– О чем?.. А-а!.. Ну что ж, докладывай.- Марченко вдруг стремительно сбросил одеяло, вскочил на ноги. Его коричневые глаза вспыхнули злым огнем.- Ты с ума сошел, Забаров! Погубишь и себя и людей!..
– Так прикажите, и я не пойду.
– Нет... генералу надо сообщить,- неожиданно смягчился лейтенант и, досадливо скрипнув новыми ремнями, добавил: - Но не забудь сказать, что это твоя затея.
– Слушаюсь. Разрешите идти?
– Иди.
Забаров тяжело поднялся по земляным ступенькам. На минуту его фигура закрыла вход, и в блиндаже стало темно.
От командира роты старшина направился прямо к генералу. Идти пришлось лесом. Здесь укрывались десятки свежих полков. Забаров никак не мог понять, откуда прибывает такая бездна войск и для чего она предназначается. Федора часто останавливали часовые; приходилось объясняться. Наконец он добрался до наблюдательного пункта комдива.
Сизов уже стоял на своем обычном месте, на обшарпанном минами дереве, и Забарову пришлось туда взбираться. Генерал выслушал его внимательно. Потом сказал:
– Мысль дерзкая, но стоящая. Свяжитесь с Быстровым. Его саперы вам помогут.
Через три дня после этого разговора, в глухую полночь, у Донца, против меловой горы, раздался оглушительный взрыв. А двумя часами позже Кузьмич, вышедший из землянки проведать своих лошадей, увидел возвращающихся разведчиков. Впереди шел Забаров. До ездового донеслись его слова:
– Это им за Уварова!..
9
Вечером 24 июля в маленьком голубом радиоприемнике, добытом Шахаевым в последнем поиске, раздались знакомые всем трогательные позывные Москвы -первый вестник важных сообщений. Разведчики насторожились. Ласточка, удивленная внезапно наступившей тишиной и странным звуком, с любопытством высунула из гнезда свою красношеюю головку, тоненько пискнула. На нее никто не обратил внимания. Она пискнула еще раз, в тон звукам, которые время от времени лились из голубой коробочки. Наконец звуки смолкли. Голос диктора прозвучал просто и торжественно.
Бойцы слушали жадно, молча.
Экспансивный Сенька не выдержал, гаркнул:
– Вот это да!
– Погоди орать-то, хиба терпения немае! - прикрикнул на него Пинчук.
"В боях за ликвидацию немецкого наступления отличились войска..."
Разведчики теснее прижались к приемнику, задышали беспокойней. Голос Москвы властвовал в маленькой землянке. Из приемника уже звучали заключительные слова приказа:
"Вечная слава героям, павшим на поле боя в борьбе за свободу и честь нашей Родины!"
В блиндаже стало тихо-тихо. Все находились во власти последних слов приказа.
– А не забыли, ребята, как Гунько сказал своему солдату,- вдруг напомнил Шахаев: - "Москва всем отдаст салют. Она ни о ком не забудет!"
Разведчики, конечно, помнили эти слова командира батареи и теперь еще больше разволновались.
В блиндаж вошел полковник Демин.
– Молодцы, разведчики! - похвалил он.- Кто из вас достал радиоприемник?
Шахаев смутился, по обыкновению застенчиво улыбаясь.
– Парторг, значит? Добро! - Слово "добро" означало у полковника, что он в великолепном настроении.
– А мы приказ слушали,- сказал Ванин.
– Приказ? О чем?
– Вот, я успел записать,- сказал Аким, подавая лист начподиву. Демин внимательно посмотрел на солдата, потом стал читать. Все видели, как светлело его лицо, как оживлялись глаза. Разведчики были довольны, что полковник от них первых узнал такую большую новость.
Прочтя приказ, Демин заспешил и уже в дверях позвал с собой Акима.
– По вашему приказанию...
– Проводите меня, товарищ Ерофеенко.- Демин шел рядом с Акимом, искоса посматривая на него.-Вы, кажется, беспартийный?
– Да, товарищ полковник.
– И не думали о вступлении в партию?
– Думал...
– И все еще не надумали? - начподив улыбнулся,
– Рано еще мне...- Аким густо покраснел, вспомнив о своей встрече с Николаем Володиным и Сенькины слова по этому поводу.- Не подхожу я, видимо, по своим качествам...
– Почему? - удивился полковник.
– Собственно... я сам толком не знаю... Вот была у меня, товарищ полковник, такая история...- Аким вдруг почувствовал, что ему очень легко говорить с этим человеком, и он рассказал полковнику, как встретился с другом, оказавшимся дезертиром, рассказал, что он его не застрелил. Полковник внимательно выслушал Акима.
– Коммунист, товарищ Ерофеенко, не тот, кто действует по первым своим побуждениям. В данном случае вашим первым и естественным побуждением было убить предателя. Но вы этого не сделали. И по-моему, поступили правильно, не потому, разумеется, что предатель этого не заслуживает. Он от своего не уйдет. Вы поступили правильно, ибо помнили о более важном - о безопасности товарищей, выполняющих ответственное задание. Отказываться от малого ради большого и важного - это и есть качество настоящего ленинца.
Аким не мог скрыть от начподива того, что в те минуты он не думал о том, о чем говорил сейчас полковник,- просто у него не поднялась рука на Володина. Почему - он и сам не знает.
Полковника несколько озадачило такое признание солдата. Он задумался. Однако искренность разведчика понравилась Демину: нужно быть очень честным и мужественным человеком, чтобы признаться в том, в чем признавался сейчас Аким.
– Все-таки вам следует подумать о вступлении в партию,- сказал полковник твердо.
– Хорошо, товарищ полковник!
– Подумайте. Думать вы умеете! - Демин пожал руку солдата.- До свиданья, товарищ Ерофеенко!
– До свиданья, товарищ полковник!
Аким долго смотрел вслед невысокому человеку, устало переставлявшему ноги.
"Как у него все ясно и просто",- подумал Аким, возвращаясь в блиндаж.
Утром, выйдя на улицу, он был привлечен свистом птичьих крыльев. Вспугнутая стайка серых скворчат пронеслась над его головой. Аким огляделся. Кто-то тряс молодую яблоню. Семен, конечно. Аким посветлел.
– Яблоки сшибаешь? - подошел он к Ванину.
– Как видишь,- неласково ответил тот.
– Ну ты и ерш! Слезай, что скажу.
– Обожди.- Сенька, прошуршав брюками по коре, спустился на землю. В озорных выпуклых глазах, которым так хотелось быть серьезными, Аким заметил блеск неудержимого любопытства. По припухлым, еще ребячьим губам прошлась непрошеная улыбка: - Ну?..
– Чего "ну"? Давай мне свой подарок. Ведь я видел, что ты у немца обратно взял очки.
– Разбил я их... Хватил о дерево, аж брызги посыпались, как у той крыловской обезьяны...
– Ну и шут с ними. Мне Пинчук новые из Шебекина привезет.
– Ты ж слепой без очков.
– Нет, Сеня, я, кажется, прозрел... немного,- Аким задумчиво и тепло посмотрел на товарища.- Понимаешь?..
– Черт тебя поймет! - совершенно искренно сказал Сенька.- Корчат из себя каких-то многозначительных чудаков.
– Как, как ты сказал?
– Слушать надо.
"Многозначительных чудаков"! - Аким захохотал. Ему показалось, что в этих словах Ванина есть какая-то доля правды. В самом деле, уж не слишком ли он, Аким, мудрствует в своей жизни? Не лучше ли жить так, как живет Сенька,- просто и естественно.
– Ну, ладно, не сердись,- сказал он Сеньке.
– Наверно, начнется скоро? - вдруг ни с того ни с сего спросил Ванин.
– Почему?
– Зачем полковник-то приходил?
– Нет. Он приходил по другой причине.
– Может быть,- согласился Ванин.- Не хочешь яблока, Аким? - Сенька откусил и поморщился. - Кислющие до невозможности. Пойду Лачугу угощать. Специально для него нарвал. Слопает. Да еще и табачку даст взамен, в благодарность. Иначе у него не выпросишь. Хоть на колени становись. Не курит сам - и не дает. Вот какой человек! Почище Ваньки Дрыня. А за яблоки он даст. Это уж точно...- И, подбодренный своей идеей, Сенька заспешил к ротной кухне.
Вернувшись в блиндаж, Аким сел за дневник. В этот день он записал в него всего лишь два загадочных для Сеньки слова: "Следует подумать".
