Анатолий Заботин - В памяти и в сердце (Воспоминания фронтовика)
Самоходки в Карпатах
Расселились мы вблизи речки; утром солдаты бегают к ней умываться. Экипажи машин так быстро сошлись друг с другом, словно всю жизнь были вместе. Новички, конечно, расспрашивают бывалых солдат о боях в Крыму. А те, безусловно, рады поведать обо всех подробностях. Разговоры, шум, взрывы смеха. А у меня не выходит из головы мысль — как бы побывать в Ясной Поляне. Более удобный случай вряд ли представится: ведь до родового поместья писателя — рукой подать... Иду к майору Полякову. Так, мол, и так, товарищ майор, хочется съездить, в Ясную Поляну, в музей-усадьбу Толстого. Майор, ни минуты не поколебавшись, разрешил. Еще и одобрил мое намерение. Вот это, мол, офицер! Война, не сегодня-завтра поедем на передовую, а он полон желания увидеться с Толстым. Я той же минутой разыскиваю Хвостишкова, еще утром сомневавшегося, отпустят ли! И вот мы приближаемся к Ясной Поляне. Издалека вижу знакомые по фотографиям две белые башенки, что стоят при въезде в усадьбу. Мы минуем их. Идем тихо. Говорим почти шепотом. Громко разговаривать нам кажется кощунством. Людей нигде не видно. Не слышно и людских голосов. А вот птицы. На какие только голоса они не пели. У дома нас встретил сотрудник музея Николай Петрович Пузин. Он обрадовался нашему появлению: видимо, посещался музей плохо. Повел нас по всем комнатам. Показал тропку, по которой мы прошли к могиле писателя. Когда мы вернулись, погуляв немного по парку, Пузин пригласил нас на веранду. Угостил горячим кофе. Прощаясь, подарил нам по открытке с портретом Льва Николаевича. С этой открыткой я прошел дорогами войны до Моравской Остравы: она была для меня как бы талисманом, оберегала мою жизнь. Берег и я ее, сохранил до конца войны. И как дорогую реликвию привез домой. Она и сейчас хранится у меня как память о посещении Ясной Поляны и как память о минувшей войне.
Никак не думал, что стоять нам в Хомякове придется почти целый месяц. Все это время для полка подбирали командира, его заместителя по строевой, доукомплектовывали штаб. Почти месяц полк жил без начальства, парторга и того не было. Всем заправлял майор Поляков. Наконец самая главная тяжесть с его плеч свалилась: приехал командир полка подполковник Д.А. Ольховенко. На фронте он еще не бывал. По-видимому, преподавал в каком-то училище тактику. Приняв командование полком, он и у нас с ходу ввел тактические занятия. Каждому командиру батареи была выдана топографическая карта, комполка лично проверял, как мы ориентируемся на местности, правильно ли находим на карте место дислокации. Слава богу, все четыре командира батарей были хорошо по этой части подкованы. И это вызвало у подполковника Ольховенко удовлетворение.
Вскоре всем полком, на своих самоходках, мы стали выезжать на учения. Темы занятий были разные: «Полк в наступлении», «Полк в обороне», «Встречный бой». Все это мы с командиром полка отрабатывали. Там, где мы ошибались, принимали неверные решения, подполковник делал нам замечания, поправлял нас. Помню, он однажды даже поругал меня за то, что я для выяснения обстановки и отдачи приказа выхожу из самоходки. А командиру батареи делать этого не следует, опасно.
Доукомплектование полка тем временем подходило к концу. Приехал новый начальник штаба майор Рысков. Приехали и его помощники — Родионов и Савинов. Последним прибыл в полк секретарь парткома капитан С.П. Кузнецов. Я встретился с ним в тот же день. Высокий, в зеленой выцветшей гимнастерке, он мне показался мало похожим на военного. Скорее, он был похож на директора большой средней школы. Корректный, немногословный, во всем аккуратный и собранный... Но именно такой партийный вожак и нужен был полку.
Пора бы уже ехать на фронт. Это понимали все. Но когда последует команда — сегодня? завтра? через неделю? Этого никто не знал. В том числе и наш командир полка Ольховенко. Наводчик из батареи Бирюкова Бурдин решил, пока суд да дело, съездить в Москву, повидаться с семьей. До столицы было рукой подать. «Поезжай, — сказал Ольховенко. — Долго не задерживайся. Переночуешь — и обратно. Не то на фронт уедем без тебя».
Бурдин тут же сел на поезд и умчался к жене и сыну. А на следующий день полк получил приказ сняться и ехать на фронт.
Погрузка на станции прошла быстро и организованно: наши механики-водители научились управлять самоходками превосходно. Поезд тронулся, по всему эшелону оживление: «Поехали! Врага добивать! Ура!» И только комбат Емельянов с утра ходил как в воду опущенный. И едва эшелон тронулся, он вынул наган и начал стрелять вверх. «Прощается», — сказал про него Бирюков. Он не уточнил, с кем прощается Емельянов, но я понял: с жизнью. Мне стало не по себе. И в самом деле: как ни храбрись, как ни лелей мечту о возвращении, на войне все может случиться. Вспомнились мои прошлые отъезды на фронт. За годы войны я уезжал три раза. Всяко бывало там, в окопах, но я, слава богу, благополучно возвращался обратно. Сегодня еду на фронт в четвертый раз. Удастся ли вернуться? Судя по газетам, бои идут ожесточенные: противник не хочет отдавать захваченное, бьется отчаянно. А самоходка всегда рядом с пехотой, то есть там, где всего опаснее. Сбережет ли меня судьба и на этот раз? Вернусь ли в свои Ямные Березники? Война, судя по всему, близится к концу, но ведь убить тебя могут и в самый последний день и даже в последний час... нет, об этом лучше не думать. И я, чтобы отвлечься, решил поговорить о чем-нибудь с товарищами, поболтать с ними. Рядом оказался командир машины Михаил Прокофьев. Он тоже был задумчив. Я тронул его за рукав и спросил:
— Еще за одним орденом едешь? «Отечка» второй степени уже есть, теперь надо первую заработать, с золотыми лучиками...
Прокофьев, улыбнувшись, хмыкнул и ничего не сказал. Зато другие с ходу включились в разговор. Даже вечный неулыба Немтенков, и тот заметил:
— Верно. Михаил, орден Отечественной войны первой степени тебе не помешал бы. Надо обязательно его завоевать!
— Надо бы, — снова улыбнулся Миша. — Беда только, что немцы постреливают. Чего доброго, и убить могут.
— Черта с два убьют! — воскликнул Немтенков. — Не поддадимся. А вот их отколошматим будь здоров!
Так завязался у нас разговор. Сперва о предстоящих боях, потом о мирной послевоенной жизни, по которой мы истосковались. Каждый рисовал ее по-своему. Сержант Немтенков хотел бы вернуться в свой колхоз и вновь стать в нем бригадиром. Сейчас там бригадирит его жена. Механик-водитель И.И. Емец сказал, что после войны опять сядет на трактор. Миша Прокофьев долгое время опять молчал. Наконец сказал задумчиво:
— А мне после войны невесту придется подбирать. Так получилось, что до войны и полюбить не успел. Молод был. 20 лет исполнится только осенью, а я уже бывалый солдат. Вдоволь повидал лиха и воевал не кое-как, и вот орден схлопотал...
— Успеешь еще полюбить! — успокоил его Иван Емец. — Дело это нетрудное. Воевать трудней.
— Конечно, полюблю, только бы живым вернуться. Пишет одна девушка из Саратова, карточку прислала. Красивая. А насчет характера не знаю: встречаться с ней еще не приходилось. Пишет же она часто. Пока стояли в Хомякове, три письма от нее получил.
За разговором время бежит быстро. Тула уже далеко позади. Едем на юг. Впереди — Орел, а дальше Киев, Шепетовка, Тернополь... На одной из остановок пришел ко мне Бирюков. Сокрушался, что наводчик Бурдин, отпущенный в Москву, в срок не вернулся. Я старался успокоить его. Говорю, там, мол, на месте, подберешь наводчика. Бирюков мотает головой: «Кто его потерял, чтоб я мог подобрать? Нет. Придется командиру машины лейтенанту Грешнову и экипажем командовать, и у прицела стоять. Да и мне эта самоходка сядет на шею!»
...Уже неделя, как мы в пути. Позади остался Киев, проехали Шепетовку. Едем местностью, где недавно шли бои. Видны воронки от снарядов и бомб, разрушенные и сожженные деревни. Особенно много разрушений увидели в Орле. Вот уже год, как он освобожден, но руины громоздятся повсюду. Даже вокзал до сих пор без крыши. И невольно напрашивается мысль: сколько же придется потрудиться людям после войны, чтобы восстановить все наши села и города. Ведь таких, как Орел, десятки, сотни. А сел и деревень — больше тысячи.
Я еду вместе с экипажем Прокофьева. Хорошо знаю уже всех. Прокофьев, Емец и Бондаренко еще очень молоды. Вид страшных разрушений их особенно не волнует. Зато Немтенков, успевший и до войны немало потрудиться, хорошо знает, что такое физическая работа. И, провожая взглядом руины, оставленные войной, тяжко вздыхает и покачивает головой. Я хорошо понимаю его и молчу.
А тем временем прифронтовая полоса все ближе, ближе. Не исключено, что тут и вражеские самолеты появятся. Только я успел об этом подумать, как поезд затормозил, остановился. И нас, командиров батарей, вызвали к командиру полка Ольховенко.
— Может случиться, — сказал он, — что в небе покажется вражеский самолет. Постарайтесь не допустить паники. Все будьте на своих местах. А по самолету откройте хотя бы автоматный огонь. — Тут он сделал паузу и спросил: — Знаете, как вести огонь по самолетам? Не забыли? Упреждение надо брать. Упреждение! На три-четыре самолета обязательно!
