Игорь Подбельцев - Июльский ад (сборник)
Гот продолжал:
— В настоящее время наблюдается местный прорыв танков и пехоты противника на правом отрезке дивизии «Мёртвая голова». Но, я считаю, что эго не опасно.
— Вы так считаете?
— Так точно! Наши воины показывают чудеса храбрости.
— Даже так? — усмехнулся Манштейн.
— Я приведу пример. Унтерштурмфюрер СС Ганс Меннель — командир взвода 6-го танкового полка дивизии «Райх» — во главе своего взвода своим танком, выходя за рамки приказа, в районе Калинин-Тетеревино-Лучки подбил восемь танков восьмого июля, у Грязного — десять танков и две надцатого июля на участке Калинин-Ясная Поляна — шесть вражеских танков…
— Подготовьте наградной лист! — приказал Манштейн, и тут связь прервалась.
Манштейн ругнулся и бросил трубку на рычаги…
… Сражение продолжалось.
БЕРЁЗА ДЛЯ ВЛАДИМИРА
Вода в реке — быстрая и чистая — доходила Никанору до груди, и он, чтобы не замочить пистолет, поднял его высоко над головой. Уже перед самым берегом, торопясь изо всех сил, он споткнулся об упавшее дерево и с головой окунулся в прохладную воду. Сразу же вынырнув, он чертыхнулся, потому что невольно выпустил из руки пистолет. Хотел было поискать его в иле, но, обернувшись, увидел быстро бегущего за ним с искажённым от ярости лицом Владимира; и Никанор, плюнув смачно и с омерзением в его сторону, выскочил на противоположный берег Псла. Берег здесь был заросшим густой осокой, лозняком и пышными вербами, а чуть дальше, в небольшом просвете между деревьев, на еле заметной возвышенности виднелись аккуратные домики какого-то хутора. Это и был хутор Полежаев, родной хутор танкиста Фёдора, по этого капитан Зенин никак не знал. Как не знал названия хутора и преследующий его и обезумевший от ярости лейтенант Кошляков.
Зенин бежал, прихрамывая на стёсанную о дерево ногу, петляя между деревьями и больше не оглядываясь назад, и уже с наступающим облегчением думал, что оторвался наконец-то от своего разъярённого преследователя, как вдруг задыхающийся голос Владимира — откуда-то сбоку и неожиданно — приказал ему:
— Стой, Никанор! Стой, сволочь!
И Никанор, словно вмиг парализованный хриплым голосом Кошлякова, тотчас повиновался ему. Он остановился, бессильно прислонился к дереву, шумно и прерывисто выдохнул:
— Ну, чего тебе? Чего тебе надо?
Владимир, наставив пистолет на Зенина, пытаясь отдышаться после этой немыслимой погони, молчал. Зенин исподлобья взглянул прямо в глаза Кошлякову и криво усмехнулся.
— За брата будешь мстить? — спросил он с издёвкой. — За то, что подругу я у него увёл? А?…
Владимир по-прежнему молчал, не сводя с Никанора глаз.
— Чего молчишь, Кошляков? Ну, чего молчишь, а? А ведь это не по-мужски будет, если за брата, от которого женщина ушла, мстить будешь?
Владимир медленно вытер кровь, сочившуюся со лба.
— Я никогда не вмешиваюсь ни в чьи любовные конфликты, Никанор, и ты это прекрасно знаешь. И я не собираюсь мстить за брата.
— Так в чём же дело, лейтенант?
— Я отомщу, Зенин, за только что пролитую кровь женщины. Девушки!.. Которую ты убил… Незаслуженно убил.
Зенин зло прищурил глаза и вдруг, быстро схватив с земли увесистый сук, со страшным воплем стремительно бросился на Владимира. Лейтенант даже не шевельнулся. Лишь три раза хладнокровно нажал на спусковой крючок пистолета… Из пробитой головы Никанора резко вырвался неуправляемый фонтан крови, и капитан Зенин, выпустив из рук уже не нужный ему увесистый сук вербы, навзничь рухнул к кусту боярышника
Владимир пристально смотрел на сразу же успокоившееся тело бывшего однополчанина, и в нём, откуда-то из потаённых глубин широкой души, начало расти, подниматься вверх чувство жалости к Никанору. Он как-то неровно сделал шаг в его сторону, медленно и даже с опаской присел перед ещё тёплым телом капитана, неуверенно протянул руку к его полевой сумке… И тут страшный удар по голове резко бросил его на землю, мгновенно оглушил, заставил потерять сознание.
Очнулся Владимир Кошляков в хуторе и сразу же увидел себя привязанным к обгорелой высокой берёзе. Какой-то плотный мужик с чёрной повязкой на глазу небрежно лил на его гудящую от боли голову студёную воду из обшарпанного ведра. Владимир, неловко глотнув воды, закашлял.
— Ну что, — участливо спросил одноглазый, — очухался?
Владимир несколько раз глубоко вздохнул, приходя в себя, встряхнул головой. Огляделся. Кроме одноглазого мужика возле него стояли два эсэсовца, а чуть в отдалении— несколько человек хуторян. Хуторяне, в основном женщины, смотрели на него печально и то и дело вжимали головы в плечи, когда недалеко разрывались снаряды, да бросали косые взгляды туда, где— рвались эти самые снаряды. Совсем недалеко полыхал, бился в сильнейшей агонии кровавый бой. Это шло встречное танковое сражение…
К Владимиру подошёл насмешливый моложавый и уверенный в себе эсэсовец.
— Господин лейтенант, — произнёс он на ломаном русском языке, — вы есть наш пленний. Я — унтерштурмфюрер Курт Дитрих, это, — он показал на пожилого немца, — это есть оберштурмбанфюрер Вернер Хорст, а это, — палец Дитриха ткнул воздух в сторону одноглазого мужика, — наш полицейский Митья Клык.
— Очень приятно, — криво усмехнулся Владимир. — И что же дальше?
— В другой обстановка, — продолжал унтерштурмфюрер, — ми би вас допросить, как и полагайтьс, но… — он сделал вид, что очень внимательно к чему-то прислушивается, — но идёт большой сражений, и у нас нема времьени.
Владимир поднял голову кверху, глаза его заскользили по небу. Сини неба — не было. Солнце, стоящее сейчас в самом зените, скрывалось за чёрным смрадным дымом, как азиатка за паранджой. И он вздохнул глубоко и разочарованно.
— Ми вас расстреляйт! — картавил дальше Курт Дитрих. — В назиданий этим быдла!
Он небрежно указал на молчаливых и испуганных хуторян, сбившихся в кучку.
— Но перед тем как лейтенант умрёт, ми хотелъ бы узнать ваш имья. Кто ви?
Владимир хотел было гордо выпрямиться, назло немцам, стать поудобнее, но верёвки крепко притягивали его к тёплому стволу обгоревшей берёзы.
— Меня зовут лейтенант Кошляков, — громко, чтобы слышали хуторяне, сказал он. — Запомните — Кошляков!.. А родом я — из Подмосковья… Товарищи, вы слышите этот страшный грохот боя? Через несколько часов наши войска будут здесь! Потерпите немно…
Унтерштурмфюрер и Митька Клык выстрелили одновременно.
Когда довольные собой и жизнью немцы и полицейский, ушли, дядька Мирон и тётка Феклуша отвязали молодое мёртвое тело Кошлякова от берёзы и закопали его в огороде. Рядом с племянницей Настенькой.
— Полежите, детки, — прошептал, смахивая слёзы, дядька Мирон, — скоро за вас отомстят… Ох, скоро!
НОЧЬ ПОСЛЕ ДВЕНАДЦАТОГО
Кошляковы и Фёдор, засучив рукава, вновь возвратили к жизни свою лихую «тридцатьчетвёрку». Поставили они её «на ноги» уже к вечеру. Ожидая, когда же появится Владимир, они успели похоронить на левом берегу Псла красивую Фаину.
Владимир же к танку так и не вернулся…
Василий, связавшись по рации с комбатом Чупрыниным, получил приказ немедленно прибыть в расположение батальона, чтобы дозаправиться, и приготовиться к дальнейшим боям. И к самому ближайшему — к завтрашнему. И они прибыли в указанное им место.
Фёдор Полежаев угрюмо молчал. Он думал и о Владимире, который непонятным образом куда-то запропастился совсем недалеко от его хутора: может, ранили его, сердечного, и лежит он в лесочке или в болоте под Полежаевым, а может, и стукнула его в грудь шальная пуля, убив наповал; думал он и о родном хуторе, и об отце и матери: как они там — живые или уже мёртвые, думают ли о нём или уже давно перестали думать. Нынешнее сражение вплотную подошло к хутору, возможно, что завтра заполыхает он горячим костром и вообще исчезнет с лица земли. Господи, да отведи ты беду от хутора и от всех его жителей!
Сумрачными и невесёлыми выглядели и братья Котляковы. Они сейчас были заняты мыслями только о без вести пропавшем брате Владимире. Они совсем не верили, что его могут убить немцы: не такой он человек, чтобы вот так запросто расстаться с жизнью. Не мог его, тем более, убить и Никанор Зенин. Ума у Зенина не хватит, чтобы сделать, это! И сноровки…
Каждый член экипажа сейчас думал о своём, о близком и кровном, о том, что его тревожило в данный момент. И им было не до того, что к исходу дня двенадцатого июля противник усилил сопротивление на Прохоровском направлении, а повлияло на это введение гитлеровцами в бой своих вторых эшелонов и резервов. Они — и Кошляковы, и Полежаев— не знали, что немцы ввели в бой свежие танковые части; не знали, что в условиях, когда гитлеровцы добились явного превосходства в танках, Ротмистров категорически решил, что наступать сейчас нецелесообразно; не знали они, что тот же Ротмистров, с разрешения представителя Ставки Василевского, приказал всем корпусам закрепиться на достигнутых рубежах; не знали, что командующий армией приказал подтянуть поближе артиллерийские противотанковые полки и отбивать атаки противника огнём танков, и артиллерии. Но зато и братья Кошляковы, и Фёдор Полежаев знали, всем сердцем чувствовали и догадывались, что назавтра им предстоит такое же по мощности и размаху — если ещё не больше! — сражение. Танкистам предстояло дозаправить машины горючим, пополнить боеприпасы, хорошенько поесть. Без этого в сражение вступать нельзя!..
