Борис Бурлак - Граненое время
Алексей положил очки в карман. «Стареешь, стареешь, братец... Впрочем, дело не в очках, — их можно сменить за свою жизнь с десяток. Плохо, если душа перестает быть зрячей...»
— А тебе только что звонили из области, — встретив его у крыльца, сказала Мария Анисимовна.
— Не успеешь доехать, как барабанят.
— Что-то срочное.
— Подождут. Ты, Маруся, не обращай внимания. Там ихнего брата много, и у каждого телефон на столе: междугородная не успевает отвечать.
Мария Анисимовна была из числа тех женщин, которые живут исключительно заботами своих мужей. От такой ничего не утаишь, такая по глазам, по интонации, по нечаянному жесту все поймет и не перестанет с недоумением взглядывать до тех пор, пока не расскажешь, что случилось. Врать не пытайся — поймает на полуслове. Высокая, величавая, она обычно казалась медлительной, но если что не ладилось на работе у ее Алеши, то становилась неузнаваемо подвижной, энергичной, спокойные и чуть усталые глаза начинали светиться молодо, и окала она уже не мягко и нараспев, а словно бы заикаясь.
— Ну, как съездил? — спросила Мария Анисимовна, угощая мужа его любимыми беляшами.
— Как всегда.
— А ты не хитри, Алексей, как школьник, не выучивший урока.
— Всегда удивляюсь твоей профессиональной интуиции.
— Что, опять двойка?
— На этот раз за поведение. Осмелился возразить Зареченцеву.
— Ай-яй-яй!.. Ну, говори, говори, как было дело.
— С места или выйти к доске?
Рассказывать все-таки бы пришлось, но в комнату влетела Варя, прибежавшая что-нибудь поесть на скорую руку перед собранием.
— А где Владислав? — спросила ее Мария Анисимовна. — Кормить, так всех вместе.
— Откуда я знаю? Возможно, читал на ходу, как в прошлый раз, и угодил в траншею!
— Послушай, Варвара, пора тебе остепениться.
— Это трудно, милая тетушка! Надо окончить вуз, потом сдать кандидатский минимум, потом защитить диссертацию, и лишь тогда получишь степень. Вот Надя, наша аспирантка, скоро будет остепененная, а мне ух как далеко до этого!
— Алеша, когда мы ее отделим, наконец? Может, поумнеет.
— Не отделяйте меня, не отделяйте, милый дядюшка! — Варя подбежала к Алексею Викторовичу, упала на колени и скрестила руки на груди. — Умоляю вас, Я не могу жить отделенной!
Он потрепал ее за жиденькие косички.
— Избаловал на свою шею, — ворчала Мария Анисимовна.
— Не балуйте меня, дядюшка, не балуйте, не балуйте, но и не отделяйте. Смилуйтесь, не давайте нам с Владиславом отдельную квартиру!
— Перестань паясничать, садись за стол, — прикрикнула тетушка.
Варя смиренно села, взялась за ложку, но тут же фыркнула и громко рассмеялась.
— Ой, простите, пожалуйста! Это я вспомнила, как вчера играла в шахматы с Герасимовым. Прямо умора! Только он задумается над решающим ходом, как я тихонько спрошу его: «Верно ли говорят, что вы без ума от нашей Наденьки?» Или: «Неужели вы правда влюблены, Федор Михайлович?» А то еще: «Так скоро ли погуляем на вашей свадьбе?» И он обязательно сделает глупый ход. Я без труда выиграла две партии подряд, третью он играть не стал — не имело смысла.
— Очередное представление передвижного цирка...
Варя обернулась: в дверях стояла Надя.
— Ах, это ты? Присаживайся, пока лапша с бараниной не остыла, а мне надо бежать на комсомольское собрание. Опаздываю! Уже без пяти шесть, — она взглянула на свои часики и, стараясь не встретиться глазами с Надей, пошла одеваться.
— Вечная комсомолка.
— Которая и по семейным обстоятельствам не выбыла механически из комсомола! — добавила Варя.
— Перестань, опаздываешь ведь, — сказала Мария Анисимовна.
— Ухожу, ухожу! — Варя прыгала на одной ножке, разыскивая по углам второй ботик.
Алексей Викторович вышел в другую комнату, к телефону. Звонили из области. Он не сразу узнал глухой, простуженный голос Зареченцева, который ради приличия спросил, как добрался его подопечный до места, и официальным тоном сообщил, что в адрес «Асбестстроя» отгружаются два башенных крана. Алексей Викторович вяло поблагодарил за помощь, опустил трубку и усмехнулся: «Только кранов там и не хватает! Сурков, что ли, вытаскивать из нор на соседние пригорки?»
Надя ела с удовольствием. Мария Анисимовна привыкла угадывать каждое Надино желание: то супа подольет, то соленых огурчиков подрежет. У нее не было своих детей, и ее материнская любовь сосредоточилась на племянницах, без которых жизнь стала бы пустой. И если она время от времени пригрозит младшей, то это для пущей важности. Без Вари все в доме потускнеет, тем более, что и Надежда, наверное, скоро выйдет замуж.
Мария Анисимовна глубоко вздохнула:
— Нет дыма без огня.
— Вы о чем? — насторожилась Надя.
— Все о том же, о чем говорит вся стройка. Варя уши прожужжала, Синева Ольга Яновна тоже завела недавно разговор. А я пожимаю плечами, одна я ничегошеньки не знаю. В матушку ты удалась, копия матери. Та тоже никому ни слова до самой свадьбы.
— Но что я могу сказать вам? — Надя бросила есть, положила вилку. — Что тут такого, если Герасимов ухаживает за мной?..
— А ты?
— Я? Я еще не разобралась...
— Ах, не разобралась!.. Да ты не сердись, я не хотела тебя обидеть, — Мария Анисимовна подсела к ней, заглянула в ее глаза.
— Оставим этот разговор.
— Оставить — так оставим. Только парень он не испорченный, скромный, работящий. И не беда, что у него нет образования, он интеллигентнее многих образованных.
Надя с удивлением посмотрела на нее, и они вдруг всплакнули вместе.
— Ну, довольно, — сказала Мария Анисимовна. — Иди, подыши свежим воздухом.
Вечер был теплым: впервые нисколько не подморозило. Пройдет еще месяц — схлынут мутные воды, зазеленеет пряная земля, распустятся тюльпаны, и посветлеет на душе.
Жизнь, как течение реки, которая спрямляет свой путь весной: уходя со временем все дальше от старицы, она нет-нет да и навестит ее, привольно разлившись по лугам. Вот и ты неожиданно вернешься на денек-другой в русло далекой юности...
Надя незаметно дошла до поселка геологической экспедиции. Под окнами журинского домика стоял «газик»-вездеход. Колеса обмотаны цепями: Павел Фомич, как видно, неплохо знает, что такое мартовское бездорожье в степи. Она для чего-то потрогала цепи — надежные помощники! — и повернула обратно на строительную площадку.
Навстречу попадались груженые и порожние автомобили. Они ослепляли ее режущим светом фар, сигналили, требуя посторониться. Надя, проваливаясь в рыхлом снегу, уступала им дорогу. Обгоняя ее, шоферы бросали на ветер свои шуточки, разные — терпкие, слащавые, соленые.
— Надежда Николаевна, садитесь! — крикнул Федор, гостеприимно распахнув дверцу.
— Спасибо, я дойду.
— А вы не брезгуйте, у нас в кабине чистенько, как в лимузине! — сказал шофер.
— С чего это вы взяли, что я брезгую? — сухо ответила она и, протянув руку Федору, пружинисто вскочила на подножку. Вскакивая, не придержала юбку. Стыдливо запахнула демисезонное пальто, залилась румянцем.
— Трогай, что же ты? — сказал Федор шоферу, которому бы только лишний раз взглянуть на женские крепенькие ноги.
Самосвал натужно загудел, рванулся с места, — и брызги во все стороны, и шальной свист ветра за лобовым стеклом.
Через несколько минут они уже подкатили к автобазе.
— Спасибо, — поблагодарила Надя и, не дожидаясь Герасимова, пошла своей дорогой.
Он догнал ее, взял под руку.
— Надежда Николаевна... Надя... Наденька... — сбивчиво говорил он, довольный уже тем, что она молчит.
— Идите, Федя, — сказала наконец она, приостановившись.
И он наклонился к ней, поцеловал ее наугад в холодную щеку.
Она как стояла, так и стояла. Тогда он поцеловал ее еще, чувствуя, как она сама припала к нему, но тут же отстранилась.
— А теперь иди, Федор, сейчас же, сию минуту, иди, иди! — громким шепотом сказала она и быстро пошла, почти побежала к дому.
Боже мой, так просто, так банально... Надя ступала в самые лужи. Чуть не влетела в какую-то ямку, потом в другую, — вспомнила, что они вырыты здесь еще осенью для посадки тополей.
А Федор все еще стоял па том же месте. Мимо него прошли девчата с комсомольского собрания. Вовремя заметив их, он принялся мыть сапоги в канаве снеговой водой.
— Чей-то миленок чистится перед свиданием! — с вызовом сказала одна из девушек (он узнал по голосу миловидную калькуляторшу из столовой).
Ее подружки засмеялись, но остановиться не посмели.
Он бросил свое вынужденное занятие, распрямился, окинул взглядом весь поселок — вплоть до восточного полудужья огней вокруг бетонного завода. Ему бы теперь какую-нибудь работенку потяжелее, он бы горы сдвинул до рассвета... По малому своему опыту, почти равному нулю, Федор не мог знать о том, что женская любовь пуще всего боится самой себя. То, что он принял за начало, было для Нади опасной серединой, на которой надо удержаться любой ценой, чтобы не выглядеть без ума влюбленной...
