Николай Шпанов - Заговорщики (книга 2)
— Вы всегда преувеличиваете, чтобы меня расстроить… Да, да, не спорьте — ваша цель расстроить меня, расстроить! Вы всегда меня расстраиваете, а сами вы просто боитесь русских! Вы трус. Да, да, вы прус, Гудериан! — все повышая голос, выкрикивал Гитлер, хотя Гудериан и не думал спорить, ожидая, пока пройдёт этот пароксизм страха, который Гитлер бесплодно пытался выдать за приступ обидчивости. Несмотря на грубость черт лица Гудериана, лишённых какой бы то ни было одухотворённости, можно было все же судить о том, какого усилия стоит генералу не потерять нить начатого доклада. С ещё большим темпераментом, чем прежде, он повторил:
— Судьба Германии зависит…
Но Гитлер снова перебил его:
— Судьба Германии не ваше дело, Гудериан!.. Восточный фронт! — Вытянутая вдоль стола левая рука Гитлера запрыгала в судороге. — Я вас спрашиваю: что произошло на Восточном фронте, что угрожает Берлину?
— Если ваши вчерашние приказы, мой фюрер, относительно померанской группы не будут отменены, противник уничтожит её без всякой пользы для нас. Померанские войска должны быть немедленно подкреплены обеими курляндскими армиями.
Щека Гитлера задёргалась так, что левый глаз почти перестал открываться, голова угрожающе затряслась. Испуганный Кейтель сделал Гудериану знак остановиться, но тот, словно закусив удила, продолжал:
— Только переброска обеих курляндских армий в Померанию…
— Никогда! — истерически закричал Гитлер. — Я не позволю тронуть эти армии никогда, никогда!..
— Тогда двадцать пять боевых дивизий, укомплектованных полным составом людей и лучшим вооружением, будут наверняка истреблены русскими. Одной их штурмовой авиации, этих «Илов», будет достаточно, чтобы методически добить наши войска ещё раньше, чем Ерёменко предпримет решительную атаку.
— Я же приказал снабдить курляндские армии лучшей зенитной артиллерией! — кричал Гитлер. — Куда вы девали эрликоны, полученные от шведов?
— Эрликоны мы получили не из Швеции, а из Швейцарии, — бесцеремонно поправил Гитлера Гудериан. — Они даны в Курляндию, но результатом этого будет только то, что и они достанутся русским. Адмирал Дениц должен немедленно вывезти из Курляндии людей и вооружение. Там погибает огромное количество боеприпасов. Нужно спешить, пока Либава ещё не блокирована. Даже если бы ради этого Деницу пришлось отказаться от действий флота на всех других участках северного морского театра…
— Вы ничего не понимаете в морских операциях… — проворчал Гитлер. — Лучше не напоминайте мне о курляндских армиях. Они останутся там.
— И погибнут.
— С честью!
— Но без пользы. А переброска Шестнадцатой и Восемнадцатой армий в Померанию вместе с Шестой танковой армией СС Зеппа Дитриха дала бы нам усиление в сорок ещё вполне боеспособных дивизий. Мы получили бы шанс остановить русских на пути к Берлину, начав контрнаступление из Померании на юг. Этим мы отвели бы прямую угрозу Берлину, вернули бы себе Силезию со всеми её промышленными ресурсами и организовали бы сильную стратегическую позицию Тиршпигель. — Тут Гудериан повернулся к генералу Гелену: — Покажите фюреру по карте, как это выглядело бы.
Гелен склонился было над картой, но Гитлер вихляющейся от гнева рукой грубо оттолкнул его в плечо и отшвырнул карту. Однако на этот раз Гудериан не дал себя перебить и заговорил ещё громче и быстрее:
— Только на эту операцию стоит теперь бросить все. Пусть на западе противник следует по пятам за нашими дивизиями, пусть едет на своих автомобилях по совершенно открытым дорогам. Я готов расставить указатели на английском языке… Все это ничто по сравнению с тем, что угрожает нам с востока. Русские намерены…
— Откуда вы знаете намерения русских? — огрызнулся Гитлер. — Вы не можете их знать. Это вовсе не дело генерального штаба — строить догадки о намерениях противника. Распознавать его планы и делать из них для себя оперативные выводы может только гений. А гений никогда не станет заниматься подобным мелким ремесленничеством, как пересчитывание вражеских дивизий на том или ином участке. — Он секунду злобно смотрел на Гудериана, потом сказал: — К тому же я не вижу в вашем генеральном штабе гениев.
Гудериан сделал шаг к Гитлеру и, перебивая его, тоже крикнул:
— Если вы не дадите согласия на предложенный мною план и не вручите командование в Померании Манштейну, я снимаю с себя всякую ответственность за судьбу страны, за Берлин…
Гитлер мелко затряс головой, и горло его стало издавать странные звуки, которые с некоторых пор заменяли ему смех. Наконец он поднял мутный взгляд на Гудериана.
— Манштейн!.. Вы не могли придумать ничего другого!.. Манштейн?! Это правда, что он талантливее и умнее всех остальных офицеров вашего генерального штаба, но он хорош только там, где можно располагать десятками дивизий, сотнями тысяч людей, тысячами танков. Ничего этого у меня нет. Мои генералы должны теперь действовать малыми силами. Не численный перевес над русскими, а искусство полководцев должно дать нам победу на востоке. Искусство и безграничная вера в победу национал-социализма! А Манштейн никогда не верил в силу национал-социалистских идей, он никогда не был предан мне. Без такой преданности не может быть разговора о победе. Нет, Гудериан, я не могу использовать вашего Манштейна!.. — Гитлер из-под насупленных бровей посмотрел на начальника генерального штаба и, помолчав, вдруг непривычно тихо проговорил: — Что же касается ответственности за судьбу Германии и Берлина, то нести её может только человек железной воли. Железная воля присуща только вполне здоровым людям. А у вас, Гудериан, по-моему, больное сердце. Вам не кажется? Так посоветуйтесь с врачами и поезжайте лечиться на курорт. За вас тут поработает Кребс.
Шверер в ужасе откинулся на спинку скамьи: Кребс?! Маленький, круглый, как шар, вечно весёлый Кребс!.. Шверер хорошо знал его бездарность и легкомыслие.
Повидимому, слова Гитлера поразили и испугали всех генералов. Швереру, как начальнику русского отдела восточного управления ОКХ, стало не по себе. О чем бы тут ни говорили, дело шло ведь о судьбе Германии, а Кребс во главе генерального штаба — это было похоже на скверный анекдот.
Шверер с надеждой посмотрел на Гудериана, ожидая, что тот найдёт выход, скажет что-нибудь, что разрядит атмосферу, заставит Гитлера переменить решение. Но нет, Гудериан поблагодарил фюрера за отпуск и стал складывать свою папку. Шверер с ужасом понял, что лишается одного из самых влиятельных и верных своих союзников. Кто поможет ему теперь в осуществлении плана открытия Западного фронта и пропуска англо-американцев к Берлину? Кто помешает теперь русским взять Берлин? Чего стоит теперь прекрасный план поворота всех дивизий, всех боевых средств, ещё остающихся на Западном фронте, на восток, против неумолимо надвигающейся армии русских?..
Но, повидимому, до сознания Гитлера в те дни уже не доходила правда о положении Германии. Он с нескрываемой досадой и нетерпением ждал, когда закончатся доклады генералов, и, видимо, только для проформы задал начальнику штаба Геринга Коллеру вопрос, ставший традиционным для всех совещаний:
— Когда вступит в строй наш новый реактивный истребитель «Фокке-Вульф»?
Кажется, он даже не слушал ответа Коллера, пытавшегося как можно мягче преподнести сообщение о том, что заводы, строившие опытную серию реактивных истребителей, уже захвачены Советской Армией и им уже не суждено увидеть воздух. Гитлер следил за Коллером тупым, бессмысленным взглядом мутных глаз и, как только увидел, что губы генерала перестали двигаться, поспешно сказал:
— Гюнше, дайте шкатулку с орденами.
Все поняли, что этому моменту Гитлер придаёт значение самого важного пункта совещания. Под сумрачными взглядами генералов он принялся бережно освобождать из папиросной бумаги образцы новых знаков отличия, только что присланных с фабрики орденов. Он любовно разглядывал их, поглаживал и, передав один орден ближайшему из генералов, спросил:
— Как вы находите?.. Этот орден я намерен учредить для тех, кто первым войдёт в Москву. Вы видите здесь, в центре, под знаком нашей свастики девиз: «Там, где я ступаю, умирает все!» Жизнь никогда не возродится на полях России, которую вторично пересекут мои войска. — Тряся головой, он оглядел присутствующих: — Господа, я обещаю первый такой крест тому из вас, чьи войска ворвутся в Московский Кремль! Я сам, вот этими руками, надену его герою… Я ещё подумаю и, может быть, прикажу сохранить всего лишь один экземпляр этого знака именно для такого героя. Один экземпляр!.. Быть единственным кавалером ордена! Такой чести не имел ещё никто, никогда, нигде!..
Даже Шверер смотрел на Гитлера с чувством, похожим на презрение, на лице же Геринга блуждала откровенная насмешка.
Шверер хорошо помнил, чем кончилось последнее совещание с участием Гудериана: он тогда уже понял, что судьба войны, беспримерной в истории человечества, решена. В ту ночь катастрофа представилась ему неизбежной. Её определило тупое упрямство фюрера, его нежелание вникнуть в обстановку на фронтах, его дилетантское отрицание всего разумного, что предлагалось генералами. Шверер верил тому, что причина крушения нацистско-генеральской империи определена волей, решениями полусумасшедшего шизофреника. Но Шверер настолько ничего не понимал в истинном ходе истории, что ему казалось: не трясись у Гитлера голова, не дрожи у него руки, не будь он весь похож на развалившуюся тряпичную куклу, все пошло бы иначе. Шверер воображал, что от Гитлера и его генералов ещё зависело что-то в ходе войны. Единственное, что он тогда понимал: война была в те дни историей, определявшей движение сотен миллионов человеческих судеб, одни из которых стремительно катились к заслуженному концу, чтобы дать возможность свободно развиваться другим. Но то, что представлялось Швереру трагической случайностью, было в действительности исторически закономерным возмездием кучке маньяков мировладения, толкнувших народы в кровавую баню войны. Швереру не дано было знать, что трагедия немецко-фашистских генералов была и крушением многих надежд для тех, кто стоял за спиною американских и английских генералов, торопившихся к Берлину. Вместе с Гитлером терпели поражение хозяева Соединённых Штатов Америки. Заря освобождения уже загоралась над доброй половиной Европы сразу.
