Владимир Першанин - Штрафники, разведчики, пехота

В роте было два «максима». Один разбило миной в первый день наступления. Исковерканный пулемет отбросило метров на пять. Расчету «повезло», погиб только один человек. Двое других, раненные и контуженные, сумели уползти. На второй день к вечеру от роты осталась половина: убили ротного, двух командиров взводов. Я с тоской понял, что завтра меня тоже убьют или искалечат. Помню, выпил больше, чем обычно, наставлял третьего номера, как управляться с пулеметом, и даже пытался написать прощальное письмо матери. Не знаю, чего бы спьяну написал, но меня свалила усталость и водка.

На следующий день шел в бой с чувством обреченности, на мое бледное лицо обращали внимание другие солдаты. Но и этот день я провоевал до конца. Удачно вел огонь по немецким траншеям. Новый командир роты (бывший взводный) сказал, что я буду представлен к медали «За отвагу». Это немного встряхнуло меня, но когда шли через участок атаки, увидел десятки трупов наших бойцов и снова почувствовал тоску. У меня были ботинки с обмотками, один начинал разваливаться. Помощник показал на труп немца и предложил:

— Может, возьмешь сапоги, Саня?

— А зачем? — равнодушно отозвался я.

Утром меня ранило. Мина разорвалась справа, и я поймал несколько осколков. Кое-как забинтованный, добрался до санбата. Под новокаином вытащили шесть осколков. Два, застрявших глубоко, оставили, сказав, что требуется операция, которую сделают в госпитале. Самым болезненным было ранение в лицо. Осколок размером с половинку горошины пробил щеку и раскрошил два зуба.

В санбате, где снова встретился с Асей, пробыл дня четыре. Ни о каких любовных делах речи не шло, я лежал пластом на койке, слабый от потери крови. Затем меня отправили в госпиталь, в город Лисичанск, где вытащили оставшиеся осколки из бедра. Мучила зубная боль, которую раньше я никогда не знал. Я невольно расшатывал обломки зубов, разодрал язык, десны. Когда немного окреп, пожилой капитан-дантист, с прибаутками, дыша в лицо спиртом, ловко выдернул остатки обоих зубов. Передохнув, сказал:

— Слушай, надо бы и третий зуб удалить. Выдержишь? Он пополам треснул, не залечишь.

Я согласился. Третий зуб полетел в эмалированную чашку.

— Ну, вот, теперь легче станет. Зубы мы тебе железные вставим.

Легче не стало. Дня через два воспалилась челюсть, раздуло щеку. Капитан почистил дырки от зубов и заверил, что ничего страшного нет. Плохо заживала глубокая рана на бедре, опухоль на щеке никак не спадала. Комиссар (или замполит) госпиталя, в звании майора, вызвал меня к себе. Задал несколько вопросов, затем неожиданно спросил:

— Ты холодную воду специально пил, чтобы воспаление вызвать? Хочешь подольше в госпитале поваляться? Ты и так уже полвойны пролечился.

Будь этот разговор месяца два назад, я бы, наверное, смолчал. Но из меня уже выходило мальчишество. Я становился бывалым и злым солдатом, не раз ходившим под смертью и имевшим на счету достаточно убитых врагов. Вытер слюну, сочившуюся изо рта, и ответил:

— Валяются пьяные в канаве. А меня два раза в бою ранили. В бою! Вы хоть знаете, что это такое?

— Молчать!

Но меня уже прорвало. Я орал что-то бессвязное, комиссар тоже кричал. В кабинет вбежала женщина-врач, утащила меня. Я вырывался и требовал выписки на фронт. Мне сделали укол, я кое-как заснул. Вечером в палате обсуждали случившееся. Не секрет, что политработники держали везде своих осведомителей. Их обязывали писать донесения о морально-политическом настрое в подразделениях. Решили, что на меня кто-то настучал. Дни стояли жаркие, я действительно пил холодную воду.

Подозрение пало на мужичка, лет тридцати, явно залежавшегося в госпитале. Его могли оставить по ходатайству комиссара, а тот в обмен на «доброту» вполне мог стать доносчиком. На мужичка обрушились с обвинениями, потребовали объяснить, почему его так долго держат в госпитале. Не знаю, как в действительности обстояли дела, но мужичок под напором обозленных фронтовиков убежал из палаты и где-то до ночи отсиживался. Меня успокаивали, говорили, что все будет нормально. Один из бывалых бойцов оборвал остальных:

— Хватит сопли размазывать! На Саньку всех чертей могут повесить. И нарушение режима, и неподчинение начальнику… да мало ли что. Самое лучшее, если ты, Саня, сходишь к замполиту и покаешься. Майор тоже воевал, тебя поймет.

Каяться я не хотел. Видно, нервы у меня были на пределе. Начали проверку, опрашивали врачей, других раненых. Ничего не накопали. Майор затаил на меня злость. Не скажу, что он был плохим человеком. Просто кто-то из стукачей, отрабатывая свой хлеб, донес, что я специально пью холодную воду, чтобы застудить раны. Вместо разговора у нас получилась базарная склока. Замполит хорошо понимал, что, ввязавшись в перепалку с восемнадцатилетним сержантом, он в первую очередь подорвал свой авторитет. А что ждало меня, я мог только догадываться.

От нежелательных последствий спасло неожиданное событие. На фронте дела обстояли неплохо. Пятого августа были освобождены Орел и Белгород, 23 августа — Харьков. Развесили плакаты: «Сломали хребет фашистскому зверю!», «От Курской битвы — к полной победе!». Ну, и конечно, «Слава Сталину!». В один из дней в госпитале поднялась суматоха: мыли, чистили, меняли белье. Мне достался новый халат. Ждали большое начальство.

Начальство явилось не с пустыми руками. Полковник со свитой вручал раненым ордена и медали. Я получил медаль «За оборону Сталинграда», чему был немало удивлен. Сколько месяцев прошло! Полковник задержался возле меня. Сказал несколько слов о том, что сталинградцы всегда сражаются отважно, и пожелал скорого выздоровления. В свите был и замполит. Конечно, он соглашался с полковником, После этого майор делал вид, что меня не существует. В последних числах сентября я был выписан. Несмотря на то что пролежал в госпитале около двух месяцев, в справке прочитал: «легкие осколочные ранения». Ничего себе легкие! Восемь осколков. Все бедро располосовали, пока последний кусок железа достали.

Я шел на фронт со смешанным чувством. Госпиталь надоел хуже горькой редьки. Но мысли о том, что снова дадут пулемет, буду постоянно под огнем, тревожили и даже пугали. Опять кантовался в запасном полку, который остался в памяти тесно набитыми казармами, строевой подготовкой и очень плохой кормежкой. Теперь я уже рвался на фронт. Там, по крайней мере, нет муштры, забора с колючей проволокой и кормят нормально.

Снова попал в стрелковый полк, который вскоре перебросили на северо-запад. Освобождал Белоруссию, Польшу. Командовал отделением, затем присвоили звание «старший сержант» и назначили помощником командира взвода. В конце июля, недалеко от Варшавы, получил тяжелое ранение. Не дошел до реки Висла километров десяти.

Будь она неладна, эта Польша и Висла! Сколько могил оставили, не сосчитать. Обидно сознавать, что на нас как на врагов там сейчас смотрят. Ведь, освобождая Польшу, погибли 600 тысяч советских солдат и офицеров. Подвыпив, пою иногда:

В полях за Вислой сонной,Лежат в земле сырой,Сережка с Малой БроннойИ Витька с Моховой…

Может, слова перевираю, но песня мне нравится. За душу берет. Ну, ладно. А теперь про тот последний бой.

Попал под раздачу крепко. Во взводе оставалось человек тринадцать. Немцы оседлали высотки, мы их оттуда выбивали. Нам хорошо помогали самоходки СУ-122. Вместе с полковой артиллерией они разбивали укрепления, минометные батареи. Раза два атаковали неудачно. Потом подошли танки. Они на полном ходу смяли оборону, следом подошли мы. Гляжу, там «тридцатьчетверка» горит, подальше вторая, третья…

Четвертую на буксире в тыл тащат. Самоходкам тоже досталось. Броня у них слабоватая. Одна взорвалась, ее, как консервную банку, разворотило. Мимо пробегаю, гляжу, куски тел лежат. Их там пять человек было, ни одного целого тела не осталось. Вздохнул, побежал дальше.

Немецкие траншеи разворочены, всё с землей смешано. Ребята повеселели, а тут немецкие снаряды посыпались. Где, какой снаряд взорвался, не помню. Ударился лицом о землю с такой силой, что из носа кровь брызнула. Думал, споткнулся. Приподнялся, а левая рука подломилась. Снова ее перебили. На этот раз ниже локтя. Потерял сознание, очнулся, меня санитары на повозку грузят. Голый по пояс, весь перебинтованный. Пытаюсь кричать: «Гимнастерка! Там документы, комсомольский билет, награды». Из горла только шипение. Санитары меня поняли. Подсунули ближе гимнастерку, а она липкая, вся в крови.

Кроме руки, осколки повредили легкое, сломали два ребра, насквозь пробили ногу. Меня сразу отправили в госпиталь. Сделали одну, вторую операцию. Пролежал месяца три, затем отправили в легочный санаторий под Сочи. Уже решался вопрос о комиссовании по инвалидности. Я в санаторий ехать не хотел. Просил, если решили комиссовать, отправьте домой. Нет, езжай в санаторий! Так закончилась для меня война. Какие награды имею? В Сочи ехал с медалями «За оборону Сталинграда» и «За боевые заслуги». Позже получил медаль «За победу над Германией» с профилем Сталина. Любое воспоминание о покойном вожде у некоторых вызывает раздражение. А что Сталин? Меня воспитали на уважении к нему. Кто после Сталина страной рулил, послабее будут.